— Меня по-настоящему беспокоит тот интерес, я бы даже сказал, временами СОЧУВСТВЕННЫЙ интерес, который вызывают в широкой публике возмутительные события, подобные дерзкой выходке Веры Засулич. Подумать только! Засулич, видите ли, преследовала высокую, гуманную цель! Она выражала протест против поругания человеческого достоинства политического преступника. Наши социалисты всерьез считают, что гуманизмом можно оправдать стрельбу, убийства и взрывы. Эти люди потеряли всяческие нравственные ориентиры. Террор, оправдываемый социалистической демагогией, ведёт Россию в пропасть.
Кессель поднялся, давая понять, что время разговора исчерпано. Шидловский, а следом и Шумилов, тоже встали:
— Спасибо, Константин Иванович, за помощь, спасибо, что выкроили время. Не смеем более отрывать от дел. Позвольте откланяться.
Коллеги расстались довольные друг другом. Шидловский явно испытал приток сил и сделался весьма словоохотлив, не в пример тому, каким он был буквально четверть часа тому назад.
— Кессель подает кассацию на оправдательный приговор по делу Засулич, — пояснил он Шумилову причину поездки в Министерство юстиции, — он последние дни мечется между Сенатом и Министерством, обговаривая сопутствующие нюансы. Мы правильно сделали, что приехали сюда.
Это для Шумилова было новостью, ещё никто в Петербурге не знал, что обвинение решилось добиваться кассации решения суда присяжных по этому скандальному делу.
— Ну что, Алексей Иванович, какие будут мысли? — продолжал рассуждать вслух Шидловский на обратном пути в прокуратуру, — Как-то не вырисовывается у нас подпольная молодежная группа.
— Надо будет навести справки о происхождении Петра Спешнева. Обратиться в адресный стол. Может быть, стоит даже поднять в архиве материалы по делу петрашевцев?
— Я думаю, адресного стола будет достаточно. Особенно мудрить не надо, можно прямо спросить самого Спешнева, уверен, он не станет скрывать родословную под запись в протокол. Займитесь этим, — распорядился Шидловский, — Но только завтра, а сегодня вы мне понадобитесь для допроса прислуги Прознанских. Я вызвал кухарку и горничную. Допрос проведите сами, возьмите секретаря — для быстроты работы — пусть всё запишет. Да посмелее с ними! Эти люди по роду своего положения в доме все видят, все знают, но разговорить их бывает не просто. Помните, что частенько эти люди боятся сболтнуть лишнего не от злого умысла, а из страха, что им от места откажут. Вот вам примерный список вопросов, который я хотел бы увидеть отраженным в протоколе, — с этими словами Шидловский достал из папки, которую всегда носил с собой, когда отправлялся по служебным делам, листок бумаги и подал Шумилову.
Приглашение воспользоваться «шпаргалкой» выглядело несколько необычно, но Алексей Иванович ничего не сказал, справедливо посчитав, что излишние вопросы раздражают начальство и что очень часто непонятные ситуации разъясняются сами собой, а потому надо только набраться терпения и не упускать нюансов.
Шидловский предусмотрительно вызвал женщин с интервалом в час. Первой в комнате делопроизводителей появилась горничная Матрена Яковлева, робкая женщина лет 30-ти, гладко причесанная, в аккуратном шерстяном, наглухо застёгнутом платье. Её невыразительное лицо было бледно, губы — плотно поджаты. Она вся была как натянутая струна. Села очень прямо на предложенный стул и потупилась, лишь изредка бросая на Алексея Ивановича быстрые пугливые взгляды. Шумилов пару минут потомил женщину, продолжая неспешно возиться с бумагами и словно бы не замечая её. Понаблюдав осторожно за горничной, Шумилов, наконец, счёл, что достаточно её «выдержал» и, покончив возню с бумагами, и приступил:
— Итак, по предписанию помощника прокурора Санкт-Петербургского окружного суда Шидловского Вадима Николаевича, возбудившего уголовное расследование по факту смерти Николая Дмитриевича Прознанского, я, следователь Шумилов Алексей Иванович, проведу Ваш допрос в качестве свидетеля по этому делу. Уголовное законодательство Российской Империи не требует приведения свидетеля к присяге во время досудебного следствия, однако, на основании такого допроса может быть решен вопрос о вызове свидетеля в суд, где ему придется давать показания уже под присягой. В том случае, если между показаниями на досудебном следствии и в суде будут выявлены существенные противоречия, Вы можете подвергнуться уголовному преследованию. На этом основании я призываю Вас быть сейчас как можно более точной и правдивой в своих показаниях, дабы в дальнейшем не навлечь на себя подозрений как на неблагонадежного свидетеля, — Шумилов внимательно наблюдал за женщиной, чтобы быть уверенным в том, что до нее доходит смысл сказанного, — Вы понимаете меня?
— Да, вполне, — кратко отозвалась она.
— То, что я сейчас Вам рассказал, излагает 443 статья Устава уголовного судопроизводства. На эту статью будет сделана ссылка в протоколе Вашего допроса, именно поэтому я сейчас разъяснил Вам её смысл, — продолжил Алексей Иванович; женщина кивнула, — Я буду проводить допрос, а секретарь, — Шумилов кивнул в сторону скрипевшего стальным пером в углу комнаты Никиты Ивановича Шульца, главного переписчика небольшого подразделения, подчинявшегося Шидловскому, — будет записывать мои вопросы и Ваши ответы. После окончания допроса Вам будет предложено подписать протокол. Вам всё понятно? у Вас есть вопросы по процедуре допроса?
Женщина сначала молча кивнула, потом покачала головой в знак отрицания.
— Тогда начнём. Назовите, пожалуйста, себя.
— Матрёна Яковлева, дочь Никифора. Из крестьян. Деревня Красково Псковской губернии.
— Возраст?
— Тридцать два года.
— Вероисповедание…
— Православное, конечно.
— Род занятий. Чем занимаетесь в Петербурге?
— Служу горничной в семье Прознанских.
— Как давно?
— Уже, почитай, 4 года.
— Вы живете в квартире Прознанских или отдельно?
— Да, с ними живу.
— А в летний период? Ведь семья выезжает летом на дачу?
— И летом тоже. Меня берут с собой, я делю комнату с няней. И дача, и квартира достаточно просторны, там всем места хватает.
— Что Вы можете сказать о характере отношений между старшим сыном Прознанских, Николаем, и гувернанткой, французской подданной Мариэттой Жюжеван? — собственно, с этого вопроса и начался допрос по существу.
— А что я могу сказать?… У господ своя жизнь, мы в их дела не суемся…
— Понятно. То есть Вы, Матрёна, ничего не знаете, не видите, не слышите и ничего здесь и сейчас сказать не хотите?
Женщина почувствовала в словах Шумилова угрозу, её взгляд описал круг по комнате и наконец зафиксировался на мундире допрашивавшего.
— Дак я что ж? Вы ж спрашивайте, — потерянно пролепетала она.
— Вот я и спрашиваю Матрёна, каковы были отношения между покойным Николаем Прознанским и гувернанткой Мари Жюжеван? Я предостерегаю Вас от попытки умалчивать о чем-либо или вводить следствие в заблуждение.
Последняя фраза, видимо, возымела действие. Горничная опустила глаза и, теребя складку на подоле, произнесла:
— Спала она с ним, вот что.
Шумилов ждал, что она продолжит, но она опять замолчала. Прав был Шидловский, из этой публики слова клещами надо тянуть!
— То есть вы хотите сказать, что Николай Прознанский вступил в незаконную связь с гувернанткой, м-ль Мариэттой Жюжеван?
— Да, вступил в связь…
Шумилов кивнул Шульцу, чтобы тот внес услышанное в протокол.
— А откуда вам это известно? — продолжил он.
— Она сама рассказывала.
Шумилова точно обухом по голове ударили. Он не мог поверить в то, что Жюжеван стала сплетничать о подобном с домашней прислугой. Яковлева явно лгала, но для чего она это делала сказать было невозможно.
— Когда и при каких обстоятельствах Жюжеван Вам об этом рассказала?
— Когда рассказывала? Да давно уже, я и не упомню… Как-то раз на кухне сидели, я и говорю: скоро, мол, вас, Мария, под расчет подведут — Наденька-то подрастает, а она мне, мол, не уволят, Николаша теперь без меня не сможет обходиться, ему как мужчине нужна опытная женщина. И очень так засмеялась. Да я и сама догадалась после случая с рубашкой.
— Этот разговор проходил при свидетелях?
— Сейчас не упомнить. Может, да. Вы поинтересуйтесь у Радионовой, Вы ее после меня будете допрашивать.
— То есть, твердо Вы этого не помните, — подытожил Шумилов, — А что это за «случай с рубашкой»?
— Ну, однажды, еще перед Рождеством, я меняла белье и заметила на подоле ночной рубашки Николая пятна… ну… особые пятна. Как на супружеских постелях бывают, — она произносила слова быстро, но то и дело останавливалась, словно для того, чтобы перевести дух.
— Вы говорите о пятнах спермы, мужского семени?
— Ну да, мужского семени… Он увидел, что я их увидела и испугался. Схватил рубашку и одним махом подол вжик — и оторвал. А мне говорит: «Матрена, не говори никому, что видела, скажешь, что прачка рубашку порвала». Дал денег, рубль. А что мне оставалось делать? Я никому ничего не сказала. Да только мне же это и вышло боком.
— То есть?
— Да вот так! — она обозленно посмотрела на Алексея Ивановича, — Когда принесла белье от прачки, он же сам и начал при Софье Платоновне возмущаться: «Что за безобразие! Кто это мою рубашку испортил!» Софья Платоновна давай меня ругать, как это я не досмотрела и приняла у прачки испорченную рубаху. Мне за мое же добро и досталось! Рубль, конечно, душу греет, да только за этот рубль столько наслушалась… С грязью смешали, а ведь состоятельные люди, вроде бы.
— Скажите, а у Николая и м-ль Жюжеван не было ли в последнее время ссор, выяснений отношений?
— Не знаю я ничего. Не слышала.
— Ну, хорошо. Распишитесь в протоколе и можете быть свободны.
Матрена старательно, высунув кончик языка, вывела на каждой странице протокола свои загогулины и собралась было уже выйти за дверь, как Шумилов остановил ее фразой:
— Матрена, один вопрос Вам без протокола, сугубо между нами: а сам полковник Прознанский в каких отношениях был с гувернанткой?