Он, видимо, застал горничную врасплох; строго говоря, Шумилов и сам толком не знал как лучше ему спросить, вопрос слетел с губ без всякого предварительного обдумывания. И Матрена на простой незатейливый вопрос ответила тоже просто и незатейливо:
— А его превосходительство во всём снимает первую стружку.
И бесшумно выскользнула из кабинета.
Допрос няни Алевтины Радионовой начался почти сразу же после допроса горничной. Женщины даже столкнулись в коридоре и обменялись сочувственными взглядами. Шумилов понимал, что для малограмотных и очень провинциальных по духу женщин свидетельство по уголовному делу, да тем более, связанном с убийством, крайне непростое испытание. А уж свидетельствовать об интимной стороне жизни своих хозяев означало попасть в весьма щекотливое положение и рисковать потерей места. Да что там места! Полковник жандармерии мог свести счеты куда коварнее, нежели просто выгнать из дома. Он мог обвинить в краже, отнять паспорт, и даже отправить в административную ссылку. При его возможностях он мог организовать самое изощренное внесудебное преследование, абсолютно законное по своей форме. Бороться с таким человеком люди из народа вряд ли могли.
Няня была постарше, чем Матрёна Яковлева, по лицу ее тонкой сеточкой бежали морщинки, собираясь у глаз и в уголках губ. Выражение доброты и невозмутимости так прочно приклеилось к ее физиономии, что не покинуло ее даже сейчас, когда предстояло отвечать на каверзные — она чувствовала это! — вопросы молодого следователя.
Более умудренная в житейских делах Радионова в своих выражениях была более осторожна, нежели Яковлева. Но в целом она подтвердила показания Матрены о том, что Мариэтта Жюжеван хвасталась о своей интимной связи с молодым Прознанским. Относительно оторванного подола рубашки Радионова заявила, что разговор об этом слышала слышала, да только саму рубашку не видела.
Окончив допросы и отпустив Никиту Шульца Шумилов надолго задумался. Перед ним лежал листок с вопросами, которые надлежало задать в ходе допросов Яковлевой и Радионовой. Вопросов этих было вроде бы немного, но все они выглядели очень конкретными: каковы были отношения Николая Прознанского и Жюжеван? доводилось ли прислуге находить следы интимной близости Николая с женщиной? доводилось ли прислуге слышать разговоры об интимной близости Николая с какой-либо женщиной? Почему-то Шидловский не сформулировал никаких вопросов о ядах и химических опытах покойного, о том, что Коленька Прознанский травил мышьяком синиц и ёжиков. А ведь прислуга должна была видеть следы эти странных исследований! Почему-то Шидловский не захотел поинтересоваться отношениями супругов Прознанских, а ведь эти отношения тоже весьма влияли на климат в семье.
Но самое интересное заключалось даже не в этом. Фактически Шумилову не пришлось озвучивать вопросы помощника прокурора окружного суда: явившиеся свидетели сами все рассказали, лишь для виду посокрушавшись что мало о чём знают. Обе женщины сами наводили разговор на нужную тему. Что это за поддавки?
Если связь между Николаем Прознанским и Мари Жюжеван действительно имела место, то тогда можно выстроить логичную версию об отравлении из ревности. Однако, Алексея Ивановича что-то смущало.
Можно ли поверить, чтобы француженка стала откровенничать на кухне с горничной? У первой — хорошее образование и манеры, яркая внешность, заслуженное уважение членов семьи; вторая — обычная хабалка, малограмотная, косноязычная, хитроватая. Можно ли поверить, что столь разные женщины пустятся в откровенные беседы? Разве что на необитаемом острове, да и то вряд ли. Как они вообще могли разговаривать на кухне: сели за стол и начали лузгать семечки? Шумилов пытался мысленно представить подобный разговор, его завязку и течение, но воображение пасовало.
Неужели Жюжеван настолько глупа, что станет распространять о самой себе порочащую информацию? Нет. Однако, обе свидетельницы в один голос твердили, что подобный разговор имел место. Оговаривают Жюжеван? С какой целью? Бабская месть? Оговорить ненавистную француженку и отправить ее в каторгу… за что?
Но больше всего Шумилова смутили слова Матрены Яковлевой о «его превосходительстве, снимающем первую стружку». Выражение это могло означать что угодно и понимать его можно было по-разному. Но именно это и беспокоило.
10
Как трогательна весна в Петербурге! После нескончаемо длинных холодов, до предела укороченных зимних дней, когда в 3 часа дня на северный город уже падают мрачные сумерки, после огромной череды серых уныло-бескрасочных картинок наконец проглядывает солнце, которое наполняет радостным светом город, золотыми брызгами оживляет окна зданий и оказывается в силах моментально расшевелить неслышных до тех пор воробьев. Мартовские метели остались позади, влажный ветер с залива уже который день нес будоражащие флюиды возрождающейся жизни. Природа откликалась на это первой травой на газонах, набухшими почками на ветвях деревьев и кустов и истошными воплями котов на чердаках и в подвалах двора, куда выходили окна маленькой квартирки Алексея Ивановича.
Завтракая, он вспоминал прелести прошедшей ночи — как долго не мог уснуть из-за истеричной кошачьей свадьбы, ворочался с боку на бок и зарывался в подушку то одним ухом, то другим. Он думал, что надлежит послать дворника разогнать хвостатых горлопанов, но не находил в себе сил подняться с кровати. В конце-концов, кто-то из жильцов дома преодолел притяжение перин и выгнал дворника из его дворницкой под лестницей. Афанасий, ветеран Крымской войны, утверждавший в подпитии, что «лично замыкал гальваническую цепь минной позиции к югу от батареи Литке», в третьем часу прошел по чердаку и провел весьма выразительную воспитательную беседу с котами, в ходе которой самым мягким прозвучавшим словосочетанием было «передушу, паскудников». От прошедшей ночи у Шумилова осталось легкое ощущение слабости в ногах, которое всегда возникало от недосыпа.
Потом мысли его скользнули к делам службы, к Николаю Прознанскому, который уже никогда не порадуется солнцу и весне. Что же произошло с тобой, приятель? Кто же это тебя так невзлюбил?… В который раз Шумилов принялся перебирать в памяти события последних дней и мелькавшие в мозгу лица приятелей Николая, его родителей, домашней прислуги чередой прошли перед ним… Шумилов не без удивления отметил, что поведение практически каждого действующего лица это драмы, увы, небезупречно и рождает массу вопросов у любого непредубежденного исследователя. В самом деле, мать покойного пыталась спрятать пузырек с ядом и лишь вмешательство доктора Николаевского побудило ее вернуть этот важнейший вещдок на место. Сам доктор в нарушение всех правил провел анатомирование тела покойного в одном месте, а химическое исследование внутренних органов назначил в другом, причем, умудрился потерять печень при транспортировке. Отец покойного утверждал, будто сын имел по крайней мере двухлетнюю интимную связь с гувернанткой, однако, при этом господину полковнику и в голову не приходило вмешаться в эти отношения. Сам же умерший юноша рассказывал своим друзьям, будто его связь с француженкой началась менее года назад. Но никаких деталей интимных отношений при этом никому не сообщал. Возможно ли сие? Сколько шуток существует о любовницах-француженках, о французских поцелуях и французском насморке и неужели Прознанский не каламбурил на эти темы? Неужели 17-летний мальчишка, переспавший с красивой женщиной зрелых лет, не расскажет своим друзьям, таким же мальчишкам, о ее шелковых чулках, цвете корсета, родинках на интимных местах и специфических ласках? «Врёте вы все, господа», — неожиданно пробормотал Шумилов, напугав госпожу Раухвельд, завтракавшую с ним за одним столом.
Покончив с едой, он быстро собрался и устремился на службу. Шумилов поймал себя на мысли (впрочем, уже не в первый раз), что он, видимо, здорово напоминает недисциплинированного боевого коня, бросающегося в атаку при первых звуках эскадронного горна.
В здании прокуратуры несмотря на довольно ранний час было оживленно. Алексей Иванович достал из опечатанного шкафа успевшую обрасти документами папку дела о смерти Николая Прознанского. Следовало еще раз убедиться, не забыто ли чего, все ли протоколы и подписи свидетелей на месте. Перелистывая документы, Шумилов поймал себя на мысли, что деле до сих пор нет заключения судебных медиков о посмертном вскрытии тела Николая Прознанского. Постановление о возбуждении дела было выписано на основании результата судебно-химического исследования внутренних органов; акт, подготовленный химической лабораторией университета в деле присутствовал. А вот акт о проведении аутопсии в морге Медико-хирургической академии, в ходе которого было произведено изъятие внутренних органов, отсутствовал.
Было очевидно, что Шидловский совершенно упустил из виду то обстоятельство, что анатомическое и химическое исследования проводились как в разных местах, так и разными специалистами и оформляться результаты этих исследований должны были разными протоколами. Это было, конечно, очень скверно. Сейчас протокол осмотра трупа придется восстанавливать задним числом. Конечно, в Медико-хирургической академии работают компетентные специалисты и это учебное заведение было первым в России, где стали готовиться судебные медики, поэтому не было оснований сомневаться в компетентности их заключения, но все-таки… Шумилов испытал сильную и искреннюю досаду из-за допущенной оплошности.
За изучением дела его и застал Вадим Данилович. Одобрительно оглядев согбенную фигуру Шумилова, Шидловский спросил:
— Ну-с, что показала прислуга?
Алексей Иванович, подавив раздражение — уж больно некстати явился шеф! — ответил:
— Я допросил горничную, Матрену Яковлеву и няню младшей дочери Прознанских Алевтину Радионову. Они показали, что, якобы, слышали от самой Жюжеван о ее плотской связи с Николаем. Кроме того, Яковлева рассказала о рубашке Николая Прознанского, подол которой был запачкан семенем последнего и, дабы скрыть это обстоятельство, Николай подол оторвал на ее глазах. Вот протоколы.