Шидловский молчал, а Шумилов развил свою мысль:
— Ловко наши графологи выразились — «… выражения, которые никогда не употребляются французами…". Они сами-то верят, что такие выражения существуют?
— Речь об идиомах, — заметил Шидловский.
— Это понятно, они говорят о выражениях, не переводимых и не понимаемых буквально. Матерная брань из той же категории. Ну, а если, скажем, у француза была русская няня? Или этот человек, прожил в Петербурге лет, эдак 15, да не на Невском, а возле Сенной или на Лиговке? Такой француз, по их мнению, не выучит русских идиом? Да даже попугай справится в такой задачей!
Шидловский в полемику вступать не стал.
Далее эксперты, взвешивая все за и против, сделали вывод, что хотя анонимное письмо написано на 2-х языках (основная часть на французском с русскими оборотами, заключение — полностью на русском), автором его, как и предоставленных для сличения образцов, является один человек. Поскольку автором последних была Мариэтта Жюжеван, то и авторство анонимки также приписывалось ей. Разумеется, оно рассматривалось как «возможное», но эта оговорка в общем контексте просто терялась, как щепка в лесу.
Алексей Иванович сидел как громом пораженный. Получалось, что анонимное послание, разоблачавшее молодых радикалов сочинила-таки она! У Шумилова не шла из головы их беседа и то сочувствие, которое он испытал тогда к этой уже немолодой женщине, зарабатывающей свой хлеб воспитанием чужих отпрысков, зачастую не всегда умных и почти всегда неблагодарных. За последние дни Шумилов повидал несколько в высшей степени характеристических типажей такого сорта. У Жюжеван не было ни семьи, ни своих детей, она не имела достаточных средств к существованию, приличествующему ее уму и образованности. Шумилов допускал, что его можно обмануть, он не считал самого себя провидцем и собственное суждение не было для него истиной в последней инстанции. Но сознание собственной ошибки всегда тяжелым камнем ложится в душу. И вот сейчас он почувствовал внутри такой камень.
Постучавшись, вошёл Никита Шульц, принес переписанное набело заключение, протянул его Шидловскому:
— Господа эксперты-с просили Вас ознакомиться и сообщили, что готовы ответить на вопросы, если таковые возникнут.
Помощник прокурора нацепив пенсне внимательно прочитал полученный документ. Вопросов у него, видимо, не возникло, потому что закончив чтение он поднялся и пригласил Шумилова с собой:
— Пойдемте, Алексей Иванович, попрощаемся с нашими специалистами.
Через пять минут, пожав руки графологам и сказав приличествующие случаю слова, они вернулись в кабинет Шумилова. Вадим Данилович выглядел чрезвычайно удовлетворенным:
— Чудненько! так я и думал. Анонимку в канцелярию градоначальника она писала! Полковник Прознанский зря говорить не станет! Итак, что мы имеем.
Помощник прокурора задумался, потом принялся загибать свои крупные, плохо гнувшиеся пальцы:
— Первое: морфий дала Николаю именно Жюжеван. Сделано это было под видом микстуры от кашля. Второе: она состояла с ним в продолжительной аморальной любовной связи. Тому есть свидетели — отец видел интимные детали, прислуга слышала признание из ее собственных уст, потом была эта история с подолом рубашки, наконец, друзья-приятели Николая подтверждают сие. Аморальность отношений Жюжеван с покойным усиливается от того, что любовники принадлежали к разным конфессиям: он — православный, она — католичка.
— Какое это имеет значение, ведь вопрос о браке вообще не ставился, — выдавил из себя Шумилов. От разглагольствований шефа у него голова шла кругом. Он был готов возразить по каждому предложению, изреченному Шидловским, и лишь усилием воли сдерживал себя.
— Вот именно, — парировал замечание Шумилова помощник прокурора, — Они как бы консервировали свои отношения, не предполагая их дальнейшего развития, что лишь подтверждает слабость их религиозного чувства. Но не будем отвлекаться. Третье: у Николая был платонический роман с м-ль Пожалостиной, из чего можно заключить, что связь с Жюжеван он намерен был порвать. Или даже уже порвал, точнее нам расскажет сама Жюжеван. Вот Вам и мотив — потеря любовника, месть, гнев по этому поводу. Очень даже по-женски! Четвертое: анонимку написала она. Возможно для того, что подготавливая убийство, она озаботилась наведением возможного расследования на ложный след. Все! Круг замыкается, по-моему! Ее надо арестовывать. Ты, Алексей Иванович, отправь-ка ей с курьером вызов на допрос, прямо сегодня же. Пригласи ее назавтра часам, эдак, к десяти утра. Я озабочусь ордером. Когда приедет, тут мы ее и заберем.
С этими словами Шидловский закрыл папку с делом, для пущей убедительности прихлопнул её ладонью сверху и стремительно встал. Был он чрезвычайно доволен собою. Шумилов же в отличие от начальника пребывал в самом мрачном расположении духа.
На следующее утро Мариэтта Жюжеван пунктуально явилась в прокуратуру для допроса к десяти часам. Время тянулось для Шумилова медленно и томительно. Он с неодолимым внутренним трепетом ждал минуты, когда придется сказать этой даме о подозрениях в ее адрес, боясь даже предполагать какой именно окажется ответная реакция. Уже за полчаса до явки Жюжеван Вадим Данилович Шидловский показал Шумилову постановление о взятии её под стражу. Помощник прокурора тоже находился в некоем нервном состоянии, но совсем не в том, что Шумилов. Шидловский был похож на гончую на охоте, почуявшую дичь, он предвкушал конфликт как истинный гурман ожидает любимого блюда.
Наконец, м-ль Жюжеван появилась в коридоре и Шумилов пригласил ее в кабинет Шидловского. Там же в коридоре уже сидела пара конвоиров, которым предстояло доставить арестованную в женское отделение тюрьмы на Шпалерной улице, но Жюжеван никак не отреагировала на людей в синей суконной форме с зажатыми между коленями укороченными палашами в ножнах; видимо, женщина никак не связала их присутствие с собой. Пока Жюжеван усаживалась на стуле, Алексей Иванович вглядывался в её лицо, пытаясь понять эмоциональное состояние женщины. Мари казалась встревоженной и несколько напряженной, её глаза вопросительно смотрели то на Шидловского, то на Шумилова, но руки, сжимавшие маленькую бархатную сумочку, оставались спокойны. Жюжеван медленно опустилась на предложенный стул перед столом Шидловского, расправила складки велюрового платья и замерла в ожидании вопросов.
Молчание прервал Вадим Данилович:
— Мадемуазель Жюжеван, Вы приглашены для официального допроса по известному Вам делу, для чего нам необходимо выполнить все формальности, поэтому прошу назвать себя.
— Мариэтта Жюжеван, девица. Французская подданная.
— Отвечайте, пожалуйста, только на поставленный Вам вопрос, — наставительно поправил её Шидловский, — назовите свой возраст на 18 апреля 1878 г.
Если бы Жюжеван знала законы Российской Империи она бы немедленно насторожилась. Анкеты, заполняемая при допросах свидетелей и обвиняемых, сильно между собой различались; если свидетель перед допросом отвечал на пять обязательных вопросов о себе, то обвиняемый — на восемнадцать. Вторым ему всегда задавался вопрос о возрасте на момент совершения инкриминируемого преступления. Поэтому лица, хоть раз сталкивавшиеся с законом и побывавшие под следствием, по тому, с каких вопросов начинался допрос безошибочно определяли в каком качестве они предстают перед прокурором. Жюжеван нюансов таких не знала, это было заметно по ее реакции на замечание Шидловского, вернее, по отсутствию всякой реакции.
— Я родилась в августе 1835 года, значит в апреле 1878-го мне полных 42 года, — ответила женщина.
Далее вопросы посыпались в раз и навсегда установленном порядке: место рождения, место приписки, постоянное место жительства, рождение («Рождена в браке», — ответила с достоинством Жюжан), звание, народность и племя. Шидловский задавал вопросы не задумываясь, поскольку знал их очередность наизусть, Жюжеван отвечала с серьезным лицом и безо всяких затруднений. Впрочем, дважды она улыбнулась: при ответе на двенадцатый вопрос допросной анкеты («подверженность привычному пьянству») и семнадцатый («отбытие воинской повинности»).
Покончив с анкетой, Шидловский перешёл к основной части:
— Мадемуазель, дабы не тратить Ваше и свое время, я сообщаю Вам, что следствию известно о существовании интимных отношений между Вами и покойным Николаем Прознанским. Кроме того…
— Это неправда, — Жюжеван перебила Шидловского, — таковых отношений не было.
— Хорошо. Тогда начнём с самого начала. Вы отрицаете существование интимных отношений с покойным?
— Категорически.
Шидловский кивнул Никите Шульцу, согбенному над конторкой в углу и тот заскрипел пером.
— Мы располагаем официальными показаниями друзей покойного, которые из его уст слышали признание факта существования таковых отношений. Желаете ознакомиться?
— Желаю.
— Жюжеван предъявлены фрагменты допросов Петра Спешнева и Сергея Павловского, — эти слова Шидловского предназначались Шульцу; Вадим Николаевич подозвал женщину к своему столу и открыл перед нею дело в нужных местах, благо закладки были заложены загодя.
Жюжеван прочитала указанные фрагменты быстро, вернулась на свое место и сказала решительно:
— Я верю, что молодые люди не лгут. Им незачем лгать. Но я не знаю, для чего лгал Николай. Таковых отношений не было, повторяю Вам.
— Следствию известно, что полковник Дмитрий Павлович Прознанский, отец покойного, около двух лет назад застал Вас в момент интимной близости со своим сыном. Позволю себе выразиться определеннее: Вы удовлетворяли 15-летнего Николая рукой.
— Что за чушь! — закричала Жюжеван, её лицо сделалось пунцовым, а глаза налились слезами, — Что Вы несёте?! Вы хотите сказать, что такое… что такую… что этот чудовищный наговор сделан его превосходительством?!
— Да, такое заявление полковника Прознанского нам известно.
Шумилов по уклончивому ответу Шидловского догадался, что в письменном виде заявления Прознанского не существует. Помощник прокурора ссылался на информацию, полученную в устной беседе и не закрепленную официально. Впрочем, Жюжеван была неспособна в данную минуту понять этот нюанс.