— Однако полковник рассказал, что у Вас с Николаем была связь, и это даже подтвердили друзья покойного.
— Это неправда, это клевета! Ещё раз повторяю: такой связи никогда не было. То, что говорит полковник меня даже не удивляет — он теперь вернулся под каблук своей жены и должен всеми правдами и неправдами загладить свой… петушиный кульбит. Как это по-русски?… с больной головы на здоровую! А друзья-приятели? Знаете, в последние месяцы Николай пытался вольно вести себя в компании друзей. Я понимала, отчего это происходит — он ведь был ужасно застенчив и пытался скрыть свою робость развязностью. Такое часто бывает у юношей. Я знала, что это у него пройдет, и не слишком его отталкивала. Но связи между нами не было! — воскликнула она, словно бы сообразив, как можно истолковать ее слова, — Я знала о его романе с Царицей Тамарой. Он, знаете ли очень переживал разрыв отношений. Очень. Скажите, а дневник Вы нашли?
Шумилов кивнул.
— И что там было? вы его приобщите к делу? там было про разрыв? Я видела, как он взволнованно строчил что-то как раз в день получения этого письма. И лицо у него было… такое…
— Какое?
— Отчужденное и злое. Я его раньше таким не видела.
— Он вам что-нибудь рассказал тогда?
— Нет. Он стал очень скрытным в последние недели. И вообще он был очень одинок. Вся эта его компания… они люди иного сорта. Ему не с кем было даже поговорить в последнее время.
— А вы?
— Он и от меня стал отдаляться. Но Вы не ответили: дневник приобщён к делу?
— Да, приобщен. У Вас будет возможность прочесть его во время ознакомления с материалами дела. Закон гарантирует Вам это право, — заверил арестованную Шумилов, — А скажите, м-ль Жюжеван, если у Вас с Николаем, как Вы говорите, были такие теплые, доверительные отношения, то как объяснить факт, что он назвал вас… грязным словом? Об этом есть показания свидетелей.
— Да, я читала, — голос её стал тихим и грустным, — Я понимаю, почему он так сказал. Он узнал про нас с полковником. Это произошло летом, случайно. Всё семейство было на даче, только полковник изредка ночевал в городской квартире, когда на службе задерживался. В тот раз мы были там вдвоем, и неожиданно приехал Николя, застиг, так сказать, с поличным, — она замолчала. Слышно было, как из-за тяжелых дверей доносились тюремные звуки — крики надзирателей, лязг замков, цоканье подбитых каблуков, — Знаете, молодой человек, — она посмотрела на Шумилова со спокойной печалью, — как воспитывается наше юношество и как оно потом дальше идет: адюльтер со стороны мужчины почитается за удаль и только придает ему вес в глазах окружающих. Если же женщина позволяет себе какие-нибудь отношения вне брака, даже если при она не связана супружеской клятвой, то она уже порочная женщина. И не иначе! Вот так-то… И никого не интересует, как невозможно тяжело одиночество, как трудно женщине без мужского участия, — она вздохнула.
Повисла пауза. Шумилов заполнял протокол, а Жюжеван грустно смотрела в пол, думая о чем-то нездешнем.
— Короче, Николя все понял и, я видела, он страшно это переживал и злился на меня, — наконец, продолжила обвиняемая, — Но потом его обида утихла, хотя прежней доверительности между нами уже не стало.
— А как Вы объясните показания прислуги по поводу оторванного подола ночной рубахи Николая? И о Ваших признаниях в связи с воспитанником?
— Это грубая ложь! как вы себе это представляете: я буду обсуждать свой амур с прислугой? Их, конечно, Софья Платоновна подучила. Пусть они мне это в лицо скажут! Допросите их ещё раз, подробно. Они наверняка собьются! Про рубаху я ничего не знаю, но подозреваю, что это тоже скорее всего выдумка.
Алексей Иванович вспомнил, как патрон перед допросом снабдил его «шпаргалкой» — перечнем вопросов, какие надо задавать няне и горничной. Самое примечательное, что заготовка эта вовсе не понадобилась: Матрена Яковлева и так рассказала все самое существенное без наводящих вопросов. Выходит, в словах француженки есть резон? Неужели господин Шидловский сыграл с Прознанскими в поддавки, дескать, Вы подготовьте мне как следует свидетелей, а я уж организую как надо допрос, подгоню ответ под нужный результат. И ведь допросы не проводил сам, а поручил это сделать Шумилову, дабы устранить всяческие обвинения в сговоре.
— М-ль Жюжеван, а вы видели когда-нибудь у Николая медицинскую книгу на немецком языке о половых болезнях или половых расстройствах? — спросил Шумилов.
— Вы это опять к тому, что измыслил полковник? Не было этого! Не бы-ло! — сказала она раздельно, — И книги такой я в доме вообще не видела. Дева Мария, ну, как я могу доказать свою правоту? Потребуйте у полковника, пусть он назовет автора этой книги, её название, ведь его слова можно проверить. Умоляю Вас, заклинаю, помогите мне! — горячо и быстро заговорила она, — Выведите этих обманщиков на чистую воду! Мне не к кому обратиться кроме Вас, у меня никого нет!
— Насчет названия и автора мысль бесперспективная. Полковник ответит, что брал книгу у друзей, друзьям же и вернул. Если потребуется, он её живо представит, я в этом не сомневаюсь, — заметил Шумилов, — Что же касается помощи, то Вам нужен хороший адвокат.
— Мне соседка по камере предложила поговорить с ее адвокатом. Он встретился со мной, выслушал, даже не взглянул в мою сторону, записал что-то в папочке, сказал, что его специализация — мелкие уличные преступления, и ушел. Что-то его напугало. А хороший адвокат, наверное, дорого стоит? И как его найти? К кому обратиться? Подскажите, мне кажется, Вы объективный человек. У меня есть банковский депозит, не очень много, что-то около двух с половиной тысяч рублей, но есть и кое-какие драгоценности… я смогу расплатиться.
— Спасибо за то, что посчитали меня объективным человеком. Я стараюсь быть таковым, хотя это и непросто порой. Я подумаю, м-ль Жюжеван, как Вам помочь, — ответил Шумилов, — Сейчас я закончу с протоколом и попрошу Вас подписаться.
Когда арестованную уводили, он обернулась в дверях и посмотрела на Шумилова. В этом взгляде была и мольба, и надежда, и ожидание перемен. Лучших перемен.
Алексей Иванович шёл по узким тротуарам Шпалерной и перебирал в памяти только что состоявшийся разговор. Ему пришла на ум любопытная мысль, которую он ранее совершенно упускал из виду. Помнится, полковник Прознанский рассказывал, что он, якобы, был сильно встревожен, увидев, как гувернантка ласкает юношу рукой. Дмитрий Павлович счел это даже опасной предпосылкой к развитию у юноши онанизма, и поэтому стал подсовывать сыну медицинскую книгу о вреде данного порока. Но ведь, если бы полковник на самом деле расценил действия француженки направленными во вред семье, ему бы не стоило никакого труда добиться высылки иностранки из Петербурга в 24-часовой срок. Это мера наказания называется административная высылка и применяется к лицам неблагонадежным. Полковник жандармской службы обладал большими возможностями в этом вопросе. Он бы даже не стал организовывать какую-либо провокацию, скажем, брошюры подбрасывать или еще что-то придумывать, он бы просто заявил, что Жюжеван имеет предосудительный круг общения и представляет опасность. И это заявление из уст начальника жандармского управления Царскосельской железной дороги явилось бы вполне достаточным для того, чтобы пришел к Жюжеван пристав с помощником, отдал меланхолично честь, вручил предписание о высылке, дал четверть часа на сборы и отвел бы её на Николаевский вокзал. И поехала бы Мариэтта куда-нибудь в Олонецкую губернию, в какую-нибудь Кинешму или Пустоглядово годика, эдак, на три. Безо всякого суда и следствия. И тем самым решилась бы проблема и с пресловутой любовной связью сына, и с онанизмом. И книжек медицинских давать сыну не пришлось бы…
Но такого полковник Прознанский не сделал! Какой же напрашивается вывод? Или этого факта вовсе не было, или же тогда родители (Шумилов не сомневался, что и Софья Андреевна была бы в курсе, случись подобное в действительности) отнеслись к этому факту совершенно иначе, чем рассказывают теперь. Другими словами, не усмотрели родители в случившемся никакой опасности для сына!
Еще Алексей Иванович вспомнил рассуждения своей мудрой тетушки о той роли, которую явно или завуалированно, пытаются навязать молодым гувернанткам или горничным «заботливые мамаши». Возможно, и Жюжеван держали рядом с вышедшим из детского возраста Николаем именно с подобной циничной целью. А как иначе отнестись к просьбе Софьи Платоновны «присматривать за Николашей», которую она высказывала м-ль Жюжеван? Да, и полковник хорош! понатешился вволю, порезвился, а теперь пытается воспользоваться удобным поводом для того, чтобы разом разделаться и с наскучившей любовницей и собственные грешки перед супругой замазать, и «сохранить честь благородного семейства» в глазах общества.
Шумилов едко улыбнулся. На душе было противно.
16
Текли дни. Наступивший июнь принес с собою пыль, духоту, резкую вонь каналов и рек. Появились комары и чем населённее был район, тем больше размером и злее они были. Те, кто имел хоть мало-мальские средства, и не был привязан к городу необходимостью ежедневно являться на службу, старались выехать на дачи в окрестностях Петербурга — слишком уж непривлекательной казалась перспектива провести всё лето среди кирпичных стен, булыжных мостовых, в каменных мешках дворов-колодцев.
Мариэтта Жюжеван продолжала сидеть в тюремной камере. Расследование текло своим неспешным хороводом.
На душе у Шумилова было неспокойно. Он по-прежнему занимался делом француженки-гувернантки как помощник Шидловского, и ему всё более очевидной представлялась невиновность обвиняемой. Однако у Шидловского, по-видимому, было другое мнение, которое он и не собирался менять. Между ними пробежал холодок и хотя отношения начальника и подчиненного внешне оставались сдержанно-корректными, помощник окружного прокурора больше не предлагал Шумилову вместе пообедать.
Француженка содержалась всё в том же доме предварительного заключения на Шпалерной улице. За прошедшее время её дело медленно, но верно продвигалось к суду. Проводились допросы и очные ставки, которые нисколько не поколебали уверенности Шидловского в правоте избранной линии и практически ничего не изменили в официальной версии. И Матрёна Яковлева, и Алевтина Радионова на очных ставках с Мари Жюжеван не моргнув глазом повторили свои прежние заявления. Гувернантка, видимо, надеялась, что при встрече, что называется, глаза в глаза, женщины не будут столь уверены в себе, но просчиталась: прислуга не дрогнула. Сам Шумилов, кстати, особых надежд на очные ставки не возлагал, прекрасно понимая, что люди, решившиеся на оговор, от своих лживых утверждений добровольно не откажутся и своего поступка не устыдятся. Таких людей можно сокрушить только фактами, но Шидловский в поиске таковых нисколько заинтересован не был.