Был способ принудить Николаевского сказать правду. Дать понять, что защите известны те грубые нарушения процедур патологоанатомического и судебно-химического исследований, которые были допущены по вине доктора. Разумеется, не обвинять в этом доктора, но намекнуть, что наказание за подобные нарушения вполне возможны. Если бы Николаевский узнал, что адвокат знает о его прегрешениях, он бы не пытался его обмануть.
Вся беда заключалась в том, что следственные материалы, скомпонованные искусной рукой обвинителя, не содержали никаких указаний на нарушения процедур исследования тела и органов покойного. История с пропавшей печенью никак не фигурировала в документах, все протоколы были должным образом оформлены; адвокат при всем желании не смог бы доказать грубое нарушение, допущенное при аутопсии, проведенной без прозектора. Ну, вызвал бы Хартулари «подставного» адъюнкта в суд, явился бы военный офицер-медик, щелкнул бы каблуками, оттарабанил всё, что заучил со слов полковника Прознанского и… спокойно ушёл бы домой. Между тем, именно некачественно проведённое вскрытие тела Николая Прознанского лишило защиту свидетельств того, что молодой человек был жив в седьмом часу утра 18 апреля, а значит, он никак не мог быть отравлен Жюжеван накануне вечером.
Адвокат мог самым тщательным образом проштудировать уголовное дело, но это никоим образом не помогло бы ему при допросе Николаевского. Надо было признать, помощник прокурора очень грамотно работал с документами, ничего лишнего в следственное дело не попало!
Итак, защита не имела никаких выходов на доктора. Более того, адвокат из материалов дела даже догадаться не мог, что именно доктор Николаевский держит в руках самую существенную нить дела, является, фактически, самым важным для защиты свидетелем. Сам же доктор Николаевский в силу очевидных причин, требовать своего допроса никогда не станет. Ему надо жить в столице, ему надо кормить семью. Надо быть сумасшедшим, чтобы явиться в суд и сказать: «Желаю быть допрошенным меня по поводу врачебной тайны, доверенной мне пациентом!»
В сложившейся ситуации Шумилов видел только один выход.
Идти на официальную встречу в кабинет к присяжному поверенному было не совсем удобно прежде всего по соображениям служебной этики. Как ни крути, а Шумилов был представителем обвинения, т. е. прямым соперником Хартулари на предстоящем процессе. И выступая ходатаем в защиту обвиняемой, он совершал поступок в интересах противоположной стороны.
Разумнее было бы встретиться на нейтральной территории, в неофициальной обстановке. Трезво обдумав ситуацию, Шумилов послал мальчишку-курьера с запиской в контору Константину Федоровичу Хартулари, приглашая последнего прогуляться по Летнему саду. Хотя записка была оставлена без подписи, Шумилов не сомневался, что адвокат заинтересуется «важной информацией, касающейся дела, над которым Вы сейчас работаете». По крайней мере, сам бы Шумилов подобное предложение принял.
Алексей Иванович был много наслышан о прекрасных деловых качествах адвоката, о его вдумчивой работе со следственным материалом и особой манере вести дело в суде. Кто бы ни предложил Жюжеван этого защитника, она сделала очень хороший выбор. Хартулари сразу же внушал доверие спокойной убежденностью в своей правоте, деликатностью манер, которая порой так диссонировала с жестокостью и грубостью его подзащитных, настоящих убийц, насильников и прочих изуверов. Казалось, суд — это совсем не его место. Но на самом деле, в груди этого маленького худенького человека билось воистину львиное сердце искреннего защитника невинных. Можно было не сомневаться, этот адвокат, исполняя нравственный долг, сделает всё, что в человеческих силах и даже чуточку больше.
Наблюдая за бестолковыми утками, воцарившимися в пруду после удаления из него на зимовку лебедей, Шумилов отрешённо думал, что предстоящая встреча и то, что последует за ней, возможно, перечеркнёт его дальнейшую карьеру в прокуратуре. Но отступать он не хотел. Будь что будет.
Константин Федорович Хартулари зашёл в Летний сад со стороны Михайловского замка и неспешно двинулся по дорожке на противоположной стороне пруда. Он не знал, кто назначил ему встречу и теперь ждал, когда к нему подойдут. Шумилов, оглядевшись по сторонам — нет ли поблизости знакомых лиц? — двинулся наперерез. Они не были официально представлены друг другу, но в окружном суде встречались не раз и в лицо друг друга, конечно же, знали.
Шумилов быстро нагнал Хартулари.
— Константин Фёдорович, это я написал Вам записку, — заговорил Шумилов и прочитал в глазах присяжного поверенного недоумение, — Шумилов Алексей Иванович, первое отделение, следственная часть.
— Да-да, Алексей Иванович, разумеется, узнаю Вас. Хотя все это очень неожиданно.
Они сели на садовую скамью одну из многих на аллее вдоль Фонтанки. В Летнем саду в этот послеполуденный час было множество гуляющих: няни с детьми, стайки гимназистов и гимназисток, пожилые дамы с зонтиками.
— Я хочу сообщить Вам, Константин Фёдорович, о серьёзном процессуальном нарушении, о котором Вы при всем желании не смогли бы узнать иным способом, — начал Шумилов, — Дело касается судебно-химической экспертизы изъятых в процессе анатомировании Николая Прознанского органов. Доктор Николаевский, семейный врач Прознанских, лечивший Николая от краснухи, договорился об ускорении экспертизы и для этого повез извлеченные из тела Николая Прознанского органы в Петербургский университет. Но дело было вечером, везти их в университет было поздно. Он решил подержать их до утра у себя дома и уже утром отвезти экспертам. Но произошло непредвиденное — обычный уличный вор украл саквояж с печенью, и нашли его только на другой день на воровской малине. Всю эту историю скрыли, чтобы не подставлять доктора под удар — уж больно уважаемый, авторитетный человек.
— Что Вы говорите? — изумился Хартулари, — Правильно ли я понял, что доктор забрал органы из Медико-хирургической академии, отвёз их на свою квартиру и только на следующее утро доставил в университет?
— Именно так. Попутно у него украли саквояж с судком, в котором находилась печень Николая Прознанского.
— Невероятно. Одно это нарушение позволяет дезавуировать результат экспертизы. Ни один суд не примет результат, полученный с таким нарушением определенной законом процедуры, ведь её наиважнейшая задача — обеспечение недоступности исследуемого материала посторонним лицам. А доктор Николаевский именно такое постороннее лицо. И около полусуток внутренние органы Николая Прознанского находились в его бесконтрольном распоряжении. Вдруг доктор сам влил яд?
— Я уверен, что он этого не делал, — убежденно сказал Шумилов.
— Я тоже. Но допущенное нарушение позволяет на законном основании исключить экспертизу из числа доказательств, — сказал задумчиво Константин Федорович, — Неужели Шидловский, зная это, закрыл глаза?
— Представьте себе. И кстати, это не самое вопиющее нарушение закона с его стороны.
— Что ещё?
— Доктор Николаевский сообщил Шидловскому о том, что Николай Прознанский страдал фимозом. Молодой человек был физически неспособен осуществить половой акт. Разумеется, это сообщение полностью развенчивало миф об интимных отношениях Николая Прознанского с Жюжеван и разрушало всё обвинение. Вадим Данилович запретил доктору рассказывать об этом кому бы то ни было, даже мне. Потом, правда, Шидловский не удержался и сам поведал мне о существовании этого заболевания у Николая.
— Чудовищно… — пробормотал адвокат, — Но для чего Шидловский фальсифицирует дело? Ведь он должен снять обвинение!
— Я подозреваю, что помощник прокурора действует в крепкой связке с полковником Прознанским. Вольно или невольно Шидловский позволил манипулировать собою. На самом деле процесс фальсифицируют Дмитрий Павлович и Софья Платоновна Прознанские. Шидловский им просто не мешает. В силу каких-то соображений, полагаю, карьерных, ему выгоднее потрафить им.
— Вы полагаете, что показания прислуги — Яковлевой и Радионовой — организовал полковник? — уточнил Хартулари.
— Я в этом не сомневаюсь. Он манипулирует людьми на работе, он манипулирует людьми и дома.
— М-да, — задумчиво протянул адвокат, — Воистину, муж и жена — одна сатана. Видимо, смерть сына их очень сблизила. Адюльтер полковника прощён и забыт женою. Вот только Софья Платоновна не забыла и не простила свою обидчицу.
— Вы в курсе, что полковник имел интрижку с Жюжеван? — уточнил Шумилов.
— Да, моя подзащитная об этом мне рассказала. Скажите, Алексей Иванович, а Вам какой резон выступать защитником обвиняемой? Вы же рискуете карьерой! Если то, что Вы говорите является правдой хотя бы наполовину, то я просто уничтожу Шидловского в суде. А он в свою очередь уничтожит Вас. Вы же умный человек и способны смотреть вперёд.
Шумилов не любил выспренных разговоров о «долге и чести» и всячески избегал патетики в повседневном общении. Поэтому вопрос присяжного поверенного вызвал у него лёгкое раздражение. Он поднялся со скамейки, давая понять, что заканчивает разговор:
— Как тут ответить, Константин Фёдорович? Думаю, девять из десяти людей благородного звания посчитают меня дураком. И наверное, будут по-своему правы. Но раздумывая над тем, что я должен защищать — честь синего мундира жандармского полковника или честь невиновной женщины — я почему-то выбрал второе. Должно быть, воспитан скверно.
Хартулари поднялся следом, подал руку:
— Разыщите меня, пожалуйста, за день-два до процесса. Возможно, потребуется что-то уточнить.
На том они и расстались.
По прошествии трёх недель, 4 ноября 1878 г. Алексей Иванович опять встретился с адвокатом. До открытия судебных слушаний оставался один день. Председатель окружного суда Анатолий Федорович Кони уже разослал пригласительные билеты на места в зале. Ожидалось, что на процесс явятся высшие чиновники Сената, министерств госимуществ и внутренних дел, штаба корпуса жандармов. Пять билетов на процесс Жюжеван испросило министерство двора, стало быть, могли появиться персоны из ближайшего монаршего окружения.