Полковник, дожидаясь приглашения в зал, взволнованно мерил шагами свидетельскую камеру и ему, как будто, было несколько не по себе. Такое волнение казалось неожиданным: Яковлева, например, на его месте вела себя куда спокойнее.
Впрочем, всякое волнение полковника Прознанского испарилось, едва он появился перед жюри присяжных. Шумилов имел возможность выслушать завершающий фрагмент допроса полковника обвинителем, как раз выяснение деталей весьма красочно описанной сцены сексуального контакта сына с гувернанткой. Дмитрий Павлович был обстоятелен, по-военному чёток в ответах и чрезвычайно хорош в шитом золоте мундире с орденами. Видимо, его рассказ произвел определенное впечатление на присяжных заседателей, поскольку Шидловский, передавая свидетелю защитнику, довольно потирал руки. Да и сам полковник выглядел удовлетворённым, как человек с честью выполнивший свой долг.
Хартулари заговорил с Прознанским несколько даже иронично, впрочем, такой тон можно было считать вполне даже адвокатским:
— Господин полковник, а покойный Николай Дмитриевич вообще-то читал по-немецки?
— Да, он знал довольно по-немецки, — с достоинством ответил Прознанский.
— А почему Вы предложили ему для чтения такую странную книгу?
— Чего же тут странного? Это книга как раз о том пороке, к которому у него могла развиться привязанность, — тон полковника был очень наставителен. Вопрос защитника, видимо, показался ему весьма наивным.
— Ну, а почему Вы не дали ему книгу, скажем, о вреде содомитской любви? Или о грехе скотоложества? — не унимался Хартулари.
— Да причём же здесь содомитская любовь?! — полковник аж даже фыркнул над непроходимой тупостью адвоката.
— Может, я что-то неправильно понял, тогда Вы меня пожалуйста поправьте, — кротко заговорил Хартулари, игнорируя очевидное высокомерие полковника, — Из Ваших живописных показаний следовало, что Николай Дмитриевич держал на коленях обвиняемую и она ласкала его детородный орган рукой. Правильно?
— Именно так.
— Но при чем же тогда в этом случае онанизм?
— То есть как… — поперхнулся полковник Прознанский и задумался; видимо, только сейчас он заподозрил, что угодил в какую-то ловушку, подстроенную адвокатом, но пока ещё непонятную его уму.
— Если женщина удовлетворяет мужчину рукой — это петтинг. Онанизм, или говоря по-русски, рукоблудие — это самоудовлетворение. То есть удовлетворение полового чувства без присутствия свидетелей и участников. Поэтому книжка на немецком языке не могла служить к пользе Николая Дмитриевича.
Полковник покраснел и отчеканил:
— Не требуйте от меня компетентного ответа! Я не знаток по части извращений!
Похоже, Дмитрий Павлович был чрезвычайно доволен своим находчивым ответом. Хартулари, впрочем, тоже.
— Вот именно, — легко согласился он, — Так почему же в этой ситуации Вы не обратились за помощью к компетентному специалисту?
Удар был хорош… Полковник сидел красный, как рак и хлопал глазами. Казалось, его сейчас хватит удар. Адвокат, выждав несколько секунд и убедившись, что Прознанский не в состоянии додуматься до сколько-нибудь разумного ответа, снисходительно махнул рукой:
— Да Бог с ним, со специалистом. Будем считать, что Вы такое обращение сочли нескромным. Но вот ответьте мне на другой вопрос: а почему Вы лично не поговорили с сыном, застав его за таким весьма пагубным — с Вашей точки зрения — занятием?
— Это было бы неуместным, — после паузы выдавил из себя полковник. Следовало признать, что ответ был неудачен.
— Правильно ли я понимаю, господин полковник, что пафосно рассказывать в суде о безнравственной связи сына Вы считаете уместным, а приватно объяснить это самому сыну — нет?
Шумилов мысленно заапплодировал адвокату. Полковник вытащил из кармана платок, поскольку по лицу его градом покатился пот. Возможно, появление платка послужило сигналом Шидловскому, тот подскочил и с пафосным гневом закричал:
— Я протестую против… адвокат пытается навязать жюри оценку личности… совершенно недопустимая манера проведения допроса…
Кони не успел ничего сказать, как Хартулари поднял вверх обе руки, словно сдаваясь, и с улыбкой проговорил:
— Что Вы, что Вы, я отказываюсь от вопроса. Можете не отвечать, господин полковник… И так уже многое понятно.
— И против этого я тоже протестую, — гневно закричал Шидловский, — Ваши комментарии после моих слов недопустимы.
— Вообще-то, это я веду допрос, — резонно возразил адвокат.
Тут Кони ударил молоточком и тем пресёк пререкания.
— Господа, призываю вас остановиться. Господин защитник имеет ещё вопросы по существу? — и обращаясь к стенографам, добавил, — Последний обмен репликами в стенограмму не включать.
— Да, — кивнул Хартулари, — всего один вопрос. Господин полковник, а Вы уверены что именно ВАШ СЫН держал на коленях обвиняемую? Вы ничего не перепутали?
Тут Шумилов ещё раз мысленно заапплодировал адвокату. Хартулари просто издевался над полковником. Конечно, до поры скрытый подтекст сказанного был непонятен присяжным заседателям, но когда всё станет на свои места, они должны будут по достоинству оценить последний вопрос.
Шидловский опять резво подскочил с места, грозя сломать свой хлипкий стул, и заверещал:
— И снова я протестую… Это вообще ни в какие рамки… Полчаса свидетель под присягой дает показания, а под конец ему задают вопрос, дескать, не перепутал ли о чем говорит? Это же суд, а не жёлтый дом!
— Ну отчего же, — философски заметил Кони, видимо, заподозривший в вопросе некий скрытый подтекст, — вопрос задан корректно и по существу, пусть свидетель ответит.
Ай да Кони! Председательствующий почувствовал намёк на интригу.
— Я ничего никогда не путаю, господин присяжный поверенный, — отчеканил полковник. Он буравил Хартулари ненавидящим взглядом и обильно потел; казалось, будь у полковника под рукой пистолет — затрелил бы ненавистного адвокатишку без рассуждений.
— Благодарю, — развел руками Константин Федорович, — Защита вопросов более не имеет.
Наверное, в эту минуту Шидловский испытал искреннюю радость. Перекрёстные допросы свидетелей обвинения закончились. Теперь роли на процессе радикально менялись: защита должна была представлять свидетелей, которых обвинитель мог терзать по своему разумению. Но если помощник прокурора действительно испытал радость, то уже через несколько минут она неизбежно должна была смениться ужасом.
Потому что Хартулари вызвал в качестве свидетеля защиты доктора Николаевского. Шидловский, видимо, почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля, поскольку обвинитель неожиданно повёл себя совсем не так, как должен был; помощник прокурора встрепенулся, поднял взгляд на судью и невпопад сказал:
— Вся медицинская документация представлена и может быть обсуждаема экспертами… и какой резон обращаться к врачу, ведь… если вопрос был рассмотрен ещё вчера?
Сумбурная фраза явно не была заготовлена заранее и то, как Шидловский состругал её из неоконченных предложений, с очевидностью продемонстрировало его растерянность.
— Адвокат имеет право заявлять любого свидетеля, — кратко обронил Кони.
Николаевский занял свидетельское место и Хартулари сначала бегло расспросил его об образовании, стаже работы, времени знакомства с семьей Прознанских. Николай Ильич поначалу заметно волновался, с опаской посматривал в сторону стола обвинителей, затем понемногу успокоился и заговорил ровно.
— Скажите, Николай Ильич, — перешёл к существенной части допроса Хартулари, — а Николай Прознанский был вообще-то здоровым юношей?
— Да, в целом так можно сказать.
— А в частности? Он имел дефекты, способные повлиять на его половую сферу?
— Да, Николай Дмитриевич страдал фимозом, это врожденный дефект детородного органа, препятствовавший его интимному сближению.
— Объясните, пожалуйста, в чём это выражалось.
— Короткая уздечка полового органа не позволяла обнажиться его головке при эрекции. Из-за натяжения кожи возникала сильная боль, которая приводила к спаду возбуждения и исчезновению эрекции. Иногда всё же происходило принудительное обнажение головки детородного органа, но в этом случае она оказывалась пережатой слишком узкой крайней плотью и начинался застой крови, чрезвычайно болезненный и, в принципе, опасный.
— Почему опасный?
— Из-за застоя крови возникала угроза омертвения головки детородного органа. Кроме того, попытки заправить головку под крайнюю плоть могли привести к надрывам кожи, чреватым внесением заражения в ранки. Это очень нежные места, травматичные, — пояснил Николаевский.
Шумилов наблюдал за Шидловским. Тот сидел как истукан, боясь шелохнуться. И что же творилось в его голове в эти минуты?
— Медицина может помочь при фимозе? — спросил Хартулари.
— Есть операции, устраняющие этот дефект. Например, рассечение уздечки, либо обрезание крайней плоти.
— Как у иудеев?
— Именно, как у иудеев, мусульман. Только в данном случае операция эта совершается не по требованиям религиозного закона, а по медицинским показаниям.
— Может быть, в данном случае какая-то из этих операций была все же произведена?
— Нет. Я предлагал, но Николай Дмитриевич боялся операции. Рядом с уздечкой у него проходила большая вена, он боялся, что из-за ошибки хирурга произойдет её повреждение и он останется калекой. Очень переживал по этому поводу и никаких доводов не хотел слышать.
— Он сильно переживал из-за фимоза?
— Да, очень сильно. Он ведь был сильным молодым человеком, по большому счету здоровым. Кровь так и играла. Вы можете представить, каково это, терпеть такого ограничение?
— Ну, монахи же терпят плотские ограничения, — заметил Хартулари.
— Монахи для облегчения зова плоти постятся. И их эрекция не сопровождается болью. И потом, семнадцатилетнему юноше ведь не скажешь: будь монахом, правда? — весьма здраво возразил Николай Ильич.
— Может быть, всё же Николай Прознанский мог провести половой акт в какой-то ограниченной или особой форме?