– В такое время машины здесь редкость, – сообщил Анатолий. – Это дорога в детский дом.
Услышав это, я остановилась. Я испытала что-то похожее на дежавю.
– По-моему там только олигофрены. К ним отец Владимир почти каждую неделю ездит. К Рождеству надо было елку им в актовом зале установить, пришлось и мне помогать. Смотрел я на них, смотрел. Врачом не надо быть, чтобы поставить диагноз «олигофрен» каждому. Что встала, назад идем?
И мы повернули обратно к дому.
– Звони, если что, – сказал Анатолий и ушел, не попрощавшись с детьми.
Вместе с Милой и Гришей мы наполнили собачьи миски, поменяли воду. Собак мы больше уже не закрывали в вольере.
Когда вернулись в дом, я уложила детей. Мила с Гришей уснули, не дослушав сказку, которую я начала читать, даже до середины. Я же наоборот ложиться совсем не хотела и, взяв «Джен Эйр» читала в своей комнате до часа ночи, попутно предаваясь мечтам о будущем.
Утром я сожалела, что забыла перевести будильник хотя бы на полчаса попозже. Однако, спустившись, увидела, что Гриша уже встал и пытается запустить поезд по игрушечной железной дороге. Он с ликованием бросился мне навстречу и предложил, пока Мила спит, сделать на завтрак салат. Я про себя улыбнулась.
– Думаю, для завтрака больше подойдут гренки.
Лицо Гриши выглядело расстроенным только те несколько секунд, которые прошли до того момента, как он услышал, что гренки он будет делать сам. С крючка на кухне я сняла один из фартуков Екатерины Филипповны и подвязала его так, чтобы он подошел Грише. Я доверила ему взбивать молоко и яйца, отрезать сливочное масло и, конечно, самое тяжелое – мытье посуды. Он торжественно выкладывал гренки на тарелку Милы, которую я привела после того, как стол был накрыт и, сбиваясь, пересказывал ей процесс их приготовления.
Пока мы завтракали, позвонили из службы доставки и сообщили, когда привезут, заказанные продукты. Только я повесила трубку, услышала лай, собаки подбежали к забору, подпрыгивали, вставали на задние лапы, передними опираясь на калитку. В это время раздался звонок, звонили с улицы.
– Кто-то пришел, – сказала Мила.
Это был Максим Максимович. Лицо у него было с вмятиной от подушки, собирался он видимо в спешке, потому что вся одежда на нем была как будто наспех наброшенной, а в глазах читалось чувство вины.
– Не переживайте, – сказала я прежде, чем поздороваться. – Я вчера вывела собак, мне помогли, так что все хорошо.
– Здравствуйте, Танечка, о как мне жаль, как жаль. Я сам не знаю, как это вышло…
Он, вероятно, дорогой готовил какие-то слова оправдания и начал их припоминать и объясняться, но я попыталась побыстрее прекратить эту унизительную сцену и позвала его пить чай. Он скоро управился с собаками, долго приводил себя в порядок в прихожей, в начале, достав расческу из потайного кармана куртки он расчесался, затем осмотрел брови, пощупал нос, потер уши, поправил костюм.
Тем временем Гриша с удовольствием помог мне соорудить завтрак для Максима Максимовича. Мила провела его на место за руку. Гриша, вспоминая наш поход в пиццерию, пытался подражать официанту. В общем, все превратилось в игру, в которую с удовольствием включился Максим Максимович. Видимо поэтому он, приосанившись и глядя на меня с покровительственной улыбкой, сказал:
– Я очень рекомендовал Сергею Александровичу взять такого человека как вы, Таня. А то Екатерина уж больно была с детьми строга, рассказывала им разные ужасы. Только месяц прошел, а они совсем другие.
Затем учитель ушел, обещая прийти вечером, а мы вышли на детскую площадку. Дети катались с горки, бегали наперегонки, а я, быстро утомившись, сидела на качелях, разглядывала верхушки деревьев и вспомнила о коте.
Мы прошли его проведать и нигде не нашли. Я сполоснула миски, насыпала корм.
– Татьяна Николаевна, – закричал Гриша, – смотрите! Смотрите!
По двору бежал кот. Видимо где-то в домике для охраны был тайный кошачий лаз.
– Кот, который гулял сам по себе…
После обеда дети начали дремать, и я уложила их спать. В начале я думала посидеть рядом с ними, все равно заняться было нечем, но уже через несколько минут я встала и пошла в гостиную. Разыскивая накануне вечером мультфильмы, я видела корешки альбомов с фотографиями. «Что предосудительного в том, – успокаивала я себя, – что я посмотрю эти альбомы? Мне никто не запрещал ходить по дому и смотреть альбомы с фотографиями, которые не спрятаны, не закрыты на замок. Должна же я знать о детях немного больше, чем их имена?». Но все эти уговоры не помогали, я знала, что поступаю нехорошо.
Альбомов было много. Они занимали две полки книжного шкафа. Каждый альбом был толщиной более пяти сантиметров. Натуральная кожа, золотое теснение. Но с фотографиями оказалось только четыре из них. Вероятно, они были закуплены впрок, а цвет подобран дизайнерами, чтобы органично вписались в интерьер. В первом взятом мной альбоме были фотографии женщины тридцати пяти – сорока лет. Это были не любительские снимки, размера десять на пятнадцать, а фотографии, сделанные в студии, каждая размером со страницу альбома. Женщина была беременна. На одной из фотографий, подчерком знакомым мне по адресной книге была сделана надпись: «Нам семь месяцев». Далее были фотографии новорожденной девочки. То, что это девочка было понятно по розовому одеялу, розовым бантикам на шапочке. Я не видела ни одного любительского снимка. В этом же альбоме были фотографии с такими подписями: «начали есть кашу», «первые шаги», «играем в кубики», рядом с записями стояла дата.
Во втором, взятом мной альбоме, были обычные фотографии, какие отдыхающие привозят из поездок на море. На них кроме женщины и девочки, были фотографии вероятно семейной пары. Женщина была очень красивой и чем-то напоминала Наташу (то, что в первом альбоме была именно она, у меня не было сомнений), мужчина был в возрасте, вероятно значительно старше жены.
«Ольга на лыжах» было написано под фотографией, на которой размытым белым пятном на море была фигура женщины, которая мчалась на водных лыжах. «Ага, – догадалась я, – это, наверное, та самая Остроумова Ольга, а мужчина – ее муж». От фотографий невозможно было оторваться, я посмотрела все. Мужчина и тонконогая Ольга улыбались на каждом снимке.
Хотя это невозможно объяснить, но мне как-то стало очевидно, что Илона не могла бы стать подругой ни одной из этих женщин. Особенно Ольги.
Я поставила альбомы на место, другие смотреть не стала. Оглядела остальные полки. На них были сборники русских писателей и поэтов, все – классики, детективы Агаты Кристи на английском языке. Пора было возвращаться к детям.
Я не сомневалась, что Сергей Александрович их отец, они были чем-то похожи и все вокруг называли его отцом. Но кто же тогда эта женщина и ребенок? Почему нет таких же альбомов с Милой и Гришей? Как будто Илона, Сергей Александрович и его дети заняли этот дом, не потрудившись вернуть прежней хозяйке бытовую технику, альбомы и книги, одежду ребенка, косметику и лекарства.
Воскресенье было похоже на субботу, кроме той разницы, что был широкий выбор продуктов. Екатерина Филипповна, сказала правду, заказано было с большим запасом.
Максим Максимович, как и в субботу, приходил дважды и гулял с собаками. Я гуляла с детьми только вокруг дома, остальное время мы провели, играя в железную дорогу. Гриша уверял, что никогда не видел настоящий поезд. Я рассказала о поездах, машинистах и проводниках, все, что только могла вспомнить.
Я обошла весь дом. В спальнях был порядок, Екатерина Филипповна убралась там перед отъездом. Единственной запертой комнатой был кабинет. Среди оставленных мне ключей, ключа от кабинета не было.
Наступил вечер воскресенья. Дети спали, а я сидела на кухне и читала, когда приехала Катя. Она выглядела уставшей.
За прошедший месяц у меня сложилось о ней мнение, как о женщине с батарейкой внутри. Я не видела в течение всего этого времени ни темных кругов у нее под глазами, ни разу она не вздохнула и не присела так, словно у нее подкосились ноги, как села она на табурет рядом со мной в этот вечер.
Я налила ей и себе чай, и мы некоторое время пили его, не произнося ни слова.
– Вскрыл мне сынок нервы, – сказала она. – Пойду спать.
Екатерина Филипповна ушла, я вымыла за ней чашку и поднялась к себе.
Утром меня разбудило осторожное постукивание в дверь.
– Таня, Татьяна Николаевна, – звала меня Катя.
Она выглядела еще хуже, чем накануне.
– Танюш, руки ломит, займись завтраком, – сказала она и ушла, вероятно, в свою комнату.
Я посмотрела на часы, было начало седьмого – начался новый месяц моей работы гувернанткой.
***
В среду Дмитрий, которого привез Василий, появился в доме сразу после обеда. Я спускалась в кухню за водой, а он шел наверх.
– О! – воскликнул он. – Ты-то мне и нужна. Вот тебе деньги, сходи, купи сигарет. Вот таких, как эти, – Дмитрий протянул мне пустую пачку. – Василия я домой отпустил, а то его бы послал.
Возможно, кто-то, допустим Джен Эйр, на моем месте должна была этому возмутиться и сказать, что быть у него на побегушках, не входит в обязанности гувернантки, но я только растерялась и сильно расстроилась. Да и скажи я нечто подобное, Дмитрий либо посмеялся, либо сделал бы так, что меня уволили.
Я предупредила Максима Максимовича, чтобы он приглядел за детьми, а сама отправилась к станции, возле которой, как мне говорила Катя, был большой магазин.
Путь оказался не близким. В эту сторону я еще ни разу не ходила. Напротив здания вокзала через площадь размещался двухэтажный торговый центр, все стороны которого были усеяны разнокалиберными цветными вывесками. Сразу за входом в торговый центр стояло несколько терминалов и банкомат, дальше узкий коридор, а справа и слева двери в магазинчики, из которых доносились запахи кожи, лекарств, парфюмерии, нафталина. Я не смогла пройти мимо небольшого магазина «Все для рукоделия». Цветные нитки, пряжа, спицы и крючки, бисер и бусины, стразы и пайетки. За прилавком сидела седовласая полная женщина. Она была укутана самодельным трикотажем. Юбка плиссе, жакет, украшенный широкой бордовой планкой, связанной резинкой, сверху шаль с тонким узором, на руках митенки, волосы заколоты самодельной заколкой, украшенной связанной крючком розой. Женщина добродушно улыбнулась, когда я вошла и снова углубилась в работу, она вязала что-то пестрое, нитка тянулась сразу от нескольких клубков.