Анатолий ушел за посылкой для матери, я собиралась помочь Алевтине убрать со стола, но ее брат позвал меня, как он выразился: «на разговор».
Мы вышли на улицу.
– Але надо в Москву, но одну ее не хочу отпускать, не возьметесь ее проводить?
Я с удовольствием согласилась. Мы договорились, что Владимир заберет меня от дома и отвезет на станцию вместе с сестрой.
Анатолий отдал мне маленький сверток, на ощупь я определила, что это какой-то образок, завернутый в несколько слоев газетной бумаги и перевязанный шпагатом. Отец Владимир внимательно, с явным любопытством смотрела на нас. Я попрощалась, не поднимая глаз, натянув варежки, чуть ли не бегом отправилась назад. Мне было неловко, потому что похоже Анатолий рассказал что-то обо мне Владимиру. А эта вещица, которую я должна была отвезти Кире Анатольевне, был возможно ею придуманный предлог для нашей встречи с ее сыном.
Тетя Рита, когда мы с ней общались по телефону, страшно радовалась, что Анатолий не приезжает домой. Она была уверена, что он со мной не желает расставаться. Сколько бы я не говорила, что мы не видимся, она посмеивалась, явно в это не веря.
День близился к концу. Дети к вечеру начали грустить, им не нравился мой отъезд. Я обещала звонить. Прежде чем выйти из дома, обняла их, как будто уезжала не на два дня. Сцена умилила даже Катю, я заметила, что черты лица у нее несколько смягчились и она пробормотала что-то вроде: «Ну-ну, не на всегда же…»
Пока Аля и я ждали электричку до Москвы, ее брат сказал, что он здесь родился и во времена его детства деревня называлась Красный Маяк.
– А в девяносто восьмом, когда решили церковь построить, вернули прежнее название – Новые Колокольчики. Очень подходило к планам купить новые колокола, старые сняли в тридцатых, а в сорок первом от снаряда обрушилась колокольня. Храм и его постройки были еще раньше уничтожены. В тридцатые годы хотели перестроить весь комплекс под свинарник, а в день приезда архитектора рано утром, здание храма обрушилось.
– Чудо? – спросила я.
Владимир улыбнулся:
– Нет, думаю местные мужички постарался. Не хотели, чтобы осквернили церковь и придумали что-нибудь. А места эти были заселены еще в 16 веке, с середины 18ого возникло на той стороне имение Изумрудное. Там сейчас детский дом, очень хороший коллектив из местных жителей.
У Алевтины была какая-то невообразимая коробка: большая, перевязанная, перетянутая, где веревками, где скотчем, а где обрывками ткани. Я помогла занести ее в вагон. Владимир перекрестил ее, посмотрел взглядом немного оценочным, вроде тепло ли она одета. Затем заглянул в окно, проверить удобно ли Алевтина сидит. Я села напротив нее, чтобы комфортно было разговор поддерживать и к окошку ближе.
Поезд тронулся, перрон и батюшка стали невидимы.
Я спросила, что у Али в коробке, могу ли я поставить сумку сверху. Но пока я смотрела на мелькающие за окном деревья, Алевтина успела вытащить тонкую книжку в мягкой обложке, с затертыми по углам страницами. Я решила, что это молитвенник. На мой вопрос она не ответила, и я больше ее не беспокоила. Как и многим пассажирам мою компанию составил телефон, мне захотелось узнать подробности истории об обрушившемся храме и имении Изумрудном, и я начала искать информацию в интернете.
Лето, двухэтажный старинный дом, львы по бокам широкой лестнице. Мы играем на площадке за колоннами в резиночку. Точнее девочки играют, а я сижу в стороне, в кармане леденцы, которые привезла моя тетя. В тот день я увидела ее первый раз. Ко мне подсаживается Саша и я угощаю его леденцами. Затем подходит кто-то из девочек и скоро леденцы розданы. Я помнила о леденцах, но сам дом…
Это было мое первое отчетливое воспоминание, настоящее воспоминание из детства, возникшее после того, как я увидела фотографию помещичьего дома в имении Изумрудное. Это был тот самый дом, с высокими окнами, я могла точно рассказать, как он устроен внутри и снаружи, не читая описания этого дома в интернете. Я вспомнила нашу комнату с одинаковыми кроватями и зелеными, и серыми одеялами, повара из столовой и воспитательницу, бутерброды с кабачковой икрой, которыми мою подружку и меня угощала нянечка, когда у меня носом пошла кровь. Это было так радостно и удивительно, мне захотелось этим поделиться, Алевтина сидела с закрытыми глазами, я позвонила тете, но она была вне зоны доступа. Я стала бояться, что эти воспоминания исчезнут и все записала в блокнот.
До прибытия электрички на вокзал осталось минут пятнадцать. Пассажиры зашевелились. Многие стали продвигаться к головному составу, чтобы сократить путь по перрону. Я сразу заметила Павла Остроумова и отвернулась к окну. Хотя за окном была ночь и от мелькающих огоньков кружилась голова. Я смотрела и смотрела в никуда, прикидывая, прошел уже Павел вперед или все еще двигается по проходу. Мне не хотелось, чтобы он заметил меня.
– Добрый вечер, я, кажется, так и не спросил, как вас зовут, милая гувернантка. Мое имя, вы знаете, – сказал Павел и сел рядом.
Я представилась. Павел был явно весел и от него слегка пахло спиртным. «Возможно, удалось договориться на счет дома, – решила я.»
– Удалось, Танечка, дом продать, – словно отвечая моим мыслям, сказал Павел. – Спасибо, что жизнь сейчас такая, что никто не боится приведений и призраков. Как вы думаете, Сергей не боится?
Язык у Павла слегка заплетался и говорил он просто так, для себя, не особенно ожидая моего ответа. На последних словах он вздохнул, проговорил еще раз «не боится» и мне показалось, что в глаза ему набежали слезы. Он снова вздохнул, но уже по-другому, со свистом, так как будто набирал воздуха. Видимо пытался успокоиться.
– Совсем другая жизнь у меня была до этого пожара, – наконец выдавил из себя Павел. – А вы почему в гувернантки подались? Приехали откуда?
– Так получилось. Я из Москвы.
– То есть на легальном положении? Не Белоруссия, ни Украина? А знаете, кто ваш хозяин? – последний вопрос Павел произнес со злобным азартом. Я едва успела пожать плечами, а Павел, не дожидаясь моего ответа продолжал, – бывший зэк. Увольняйтесь, мой вам совет. Не случайно Наташка от него пряталась, и дом сгорел. Поджог, если не он лично, то кто-то из его банды.
Павел уже был серьезен и вроде протрезвел, встал и пошел вперед по проходу, не оглядываясь и ничего больше не сказав.
Я посмотрела на Алю. Она перекрестилась, но было совершенно неясно, то ли дело в книжечке, которую она закрыла, то ли Аля слышала последние слова.
Алю никто не встретил. Она была не огорчена и даже не была удивлена.
– Куда же вы теперь? – спросила я.
– На метро, – сказала Аля и попробовала нести коробку самостоятельно. Ей удалось сделать несколько шагов.
Я взялась за одну из скрученных из скотча ручек и попробовала уговорить Алю оставить коробку в камере хранения на вокзале, но она никак не отреагировала на мое предложение, и мы пошли к метро.
Я позвонила тете, предупредила, что не знаю, на какую электричку удастся сесть, купила нам билеты. И мы поехали.
Нужная нам станция метро была конечной. По моим расчетам дом, в котором жили друзья Али, был минутах в десяти от станции, но на деле нам пришлось обойти строительную площадку, мы заблудились и когда наконец-то увидели этот дом, на часах была половина восьмого. Справа и слева были пятиэтажки с уже выселенными жильцами, так я решила из-за темных окон. Позади шумела строительная площадка, впереди за вынесенными на поверхность трубами отопления была наша цель. Я начала трусить, но Аля шла уверенно, и скоро мы поднимались по неосвещенному подъезду. Внизу не было домофона, металлическая дверь в подъезд была открыта. Лампочка горела только на четвертом этаже. В подъезде пахло сыростью. Когда мы прошли несколько лестничных пролетов, внизу хлопнула входная дверь и кто-то стал быстро подниматься по лестнице.
Через минуту он уже был возле нас. Свет с четвертого этажа помог разглядеть вязаную шапку, рюкзак за плечами.
– Матушка Алевтина? – спросил он, подхватывая нашу коробку. – Никак библиотеку коммунарам везешь, – насмешливо сказал незнакомец.
Алевтина и я шли следом за ним. На четвертом этаже парень остановился, оставил рюкзак возле одной из дверей и стал подниматься дальше только с нашей коробкой. От четвертого до пятого этажа на ступеньках лежали куски картона и даже две подушки, рядом с которыми стояла консервная банка, играющая роль пепельницы. Алевтина подошла к двери напротив лестницы и толкнула ее. Все двери на лестничной площадке, не исключая и ту, в которую мы вошли не отличались массивностью, но нужная нам выглядела как-то особенно хрупко. В районе ручки с отломанным краем она была сильно засалена. С внутренней стороны ее покрывали плакаты местами оторванные. За дверью, рядом с дисковым телефонным аппаратом, стояла красная лампадка, в которой мерцала догорающая свечка. В коридоре пахло благовониями, где-то позвякивал ловец снов, от вешалки, на которой весело слишком много разной одежды, несся слабый запах немытого тела и нафталина. Я стояла на пороге и смотрела, как по сваленной в куче обуви ползет таракан, а наш помощник прошел вперед и поставил коробку на пол. Он тут же вышел, а я вспомнила, что мы его не поблагодарили, только когда услышала, как он открывает дверь, видимо ту рядом с которой оставил свой рюкзак.
Аля прошла дальше, повернула по коридору направо и зажгла свет, я пошла вслед за ней, мне необходимо было разобраться который час и удастся ли сегодня уехать из Москвы. Это была кухня, под нашими ногами хлюпала вода. Она стекала от мойки, заваленной посудой, на пол, кто-то плохо закрыл кран или он просто был неисправен, но лилось видимо уже очень давно. Я закрыла кран и едва успела спросить у Али, где ведро и тряпка, как услышала звук захлопнувшейся двери, и снова увидела знакомого Алевтины, который помог нам с коробкой.
– Всё ясно! – сказал он, оглядывая кухню.
Он прошел в ванную, принес таз и несколько застиранных полотенец. Мы вместе собрали воду, пока Алевтина здоровалась со своими знакомыми, которые, услышав шум, вышли из своих комнат. Сразу сложно определить их пол и возраст, все были слишком похожи друг на друга неформальными прическами и этнической одеждой. Они с трудом вникали в происходящее и помощь оказывать не собирались.