***
В начале марта снег начал сходить, как я и ожидала, кругом были лужи и гулять стало очень тяжело. А как-то в начале недели налетали темные тучи и снег с дождем шел два дня почти без перерыва. Приходилось сидеть дома. Когда в среду погода успокоилась, я с нетерпением ждала окончание занятий у Максима Максимовича, ожидая нашу прогулку. Дети собрались очень быстро. Даже Миле не требовалась помощь, чтобы завязать шнурки на ботинках. Екатерина Филипповна, удивленно посмотрела на нас:
– Вы куда? На улице дождь! Заболеете.
– Мы тепло оделись, Екатерина Филипповна, – ответила я, и больше уже не обращала на ее слова внимание.
В прихожей с крючка я сняла маленький прозрачный зонтик для Милы. А для Гриши и себя я достала из чемодана собственный большой черный зонт.
На улице была морось, противная мокрая взвесь обволакивала нас со всех сторон. Зонты были бесполезны, и я несла их в руке. Как обычно с нами побежал Граф.
Дорога представляла собой бесформенную полосу, засыпанную гравием. В начале мы шли вдоль ограды, затем дорога повернула налево.
Детям быстро надоела эта прогулка, но мне не хотелось просиживать в доме еще один день. Я напомнила себе, что мы живем не в XIX веке, а в XXI, поэтому резиновые сапоги и современные технологии, которые применяются при пошиве одежды защитят нас от промокания и прочего.
Я посмотрела на часы и прикинула, что, пожалуй, мы погуляем больше запланированных тридцати минут. В начале я шла в сторону станции, но потом вспомнила, что Валентина вряд ли работает в этот день и мы пошли дальше в сторону храма. Из труб вился дымок, но людей не было видно, погода заставила всех попрятаться по домам. Даже собаки спокойно отнеслись к нашему доберману, видимо сидели в сухих будках и не хотели высовывать из них свои черные носы. Они ограничивались тявканьем и только возле одного забора мы услышали злобный лай настоящего сторожевого пса, которому погода была не по чем.
Я не собиралась заходить в дом настоятеля, храм был как точка в нашем маршруте, и я с сожалением повернула в сторону нашего дома. И, тут, меня потянуло направо, к дороге, которая шла на окраине, по ней ездили мало, потому что была она проселочной и в такую погоду не проходимой. Я решила, что немного можно по ней пройти и, конечно, сразу пожалела, потому что Гриша едва не свалился в грязь, когда его сапоги прочно в ней увязли. Мы медленно шли за нашим псом, который то отбегал, то возвращался, как-то удачно выбирая наиболее жесткую часть дороги. Здесь вдоль заборов лед прочно смешался с грязью и приходилось держаться этого жесткого настила. Мы свернули налево сразу, как только появилась такая возможность. Здесь в советское время была чайная, я слышала об этом месте от Валентины. В девяностые годы местный самогонщик устроил здесь сбыт своей нелегальной продукции. Теперь место отчасти перешло на легальное положение, но ходили сюда только самые отчаянные пропойцы, в заведение можно было попасть круглосуточно и тут порой ночевали. Я вспомнила об этом в тот момент, когда проходила мимо. Дети шли впереди, когда отворилась калитка, и из дома вышел молодой мужчина со спортивной сумкой, я сразу решила, что он идет к станции, через 20 минут должна была быть электричка. Запах перегара и, наверное, капусты донесло и до меня. Я собиралась позвать детей, чтобы они держались поближе ко мне, но мужчина остановился и повернулся ко мне.
Это был сын Кати. Он, как мне в начале показалось, смущенно заулыбался.
– Наталья… Не помню отчества, – сказал он. – Какой случай. Какой удачный случай…
Он развернулся, шагнул в мою сторону взял за локоть, давая понять, что хочет вернуться за забор.
– Вот сюда, вот сюда давай пройдем, – говорил он вполголоса. – Важно, важно, должна знать.
От неожиданности я сделала несколько шагов, но потом встала и оглянулась на детей, которые ничего не заметили и продолжали идти впереди.
– Ах, ты, черт, – сказал Степа и смачно сплюнул. – Еще расскажут ублюдки. Знаешь, что, ты приходи сюда. Я не уеду. Собрался, но раз такой случай не уеду. Не говори своему мужику, приходи сюда. Нет не сюда.
Степан начал материться. Было ясно, что он не знает о гибели жены Сергея Александровича, принял меня нее, но почему и зачем я должна с ним встречаться?
– Говорите внятно, в чем дело? Что вам от меня нужно?
– Да тише, чего орешь, надо, надо, не говори, никому не говори. Я обещал, что уеду, но денег, денег мало, – все это, как и прежде Степан возбужденно шептал. – Придумал, придумал. Давай на станции, через два часа другая электричка, приходи. Оставь детей и приходи, только никому, никому и ему ни в коем случае. Поняла?
Я ответила, что поняла, что Сергей ничего не должен знать. Сказать, что я не Наташа, мне и в голову не пришло.
– И денег, денег возьми, – бормотал он.
Обратный путь мы прошли быстрее, я уже потеряла желание гулять, корила себя, что не узнала заранее, зачем со мной хочет поговорить Степан и не сказала, кто я есть на самом деле. Вообще думала только о том, чтобы скорее умыться, было ощущение, что я стояла возле помойки и на меня дул с нее зловонный ветер.
Мы смыли часть грязи с сапог в большой луже напротив наших ворот и вошли. Катя была недовольна оставленным грязным следам на лестнице перед входом, но я не стала предлагать протереть пол, посмотрела на часы, чтобы прикинуть время, оставшееся до электрички, надо было поторопиться, чтобы успеть на станцию.
Что мне мог рассказать Степан? Вернее, не мне, а погибшей жене Сергея Александровича? Я переодела детей, и мы спустились обедать.
– Как ваш сын, Катя? – спросила я, заваривая чай. Так я стояла спиной и надеялась, что ничто в голосе не выдаст мой не праздный интерес.
– Все говорит, на работу устроюсь, а сам каждую неделю за деньгами приезжает, – ответила она.
Я промолчала, а Катя добавила:
– Хозяину не говори, почему-то Степа очень боится, что Сергей узнает о том, что он здесь бывает. Я ему говорю, какое хозяину до тебя дело, а он – смотри, не проболтайся.
Конечно, я прекрасно помнила настороженный взгляд Сергея Александровича, когда он услышал, что приехал сын Кати. Я вышла из дома.
Искать Степана не пришлось, я увидела его сразу, он покупал возле станции шаурму. Мы зашли внутрь вокзала, сели в неосвещенном углу. Мне не хотелось попасться на глаза знакомым, а что его заставило спрятаться, мне только предстояло выяснить.
– Олег доехал до тебя? – спросил Степа.
Я ответила честно – нет, и начала жалеть, что затеяла всю эту игру и сразу не призналась, что я не Наташа.
– Так я и думал, – прокомментировал Степа, хлебнул из бутылки, откусил огромный кусок лепешки, чуть разжевал и продолжил с набитым ртом. – А другого не нанимала?
Я снова честно призналась, что нет.
– Теперь тебе сам все расскажу. А Олега, – тут Степан подавился, закашлялся и допил всю бутылку, – небось так и не нашли?
Я неопределенно пожала плечами, на что Степан понимающе кивнул.
– Я смотрю, и мамаша моя по струнке ходит, ни пол слова, раньше про тебя рассказывала, когда приезжала навестить. Поэтому я тебя и узнал. А теперь спрашиваю, как Наташка, а она мне заткнись не твоего ума дело. Ты ей не доверяй и про наш разговор не рассказывай, она против меня не сделает ничего, но береженого бог бережет.
Время заканчивалось, и я попросила Степана:
– Расскажите все-таки то, что мне должен был рассказать Олег? – тут я почувствовала, как к лицу прилила кровь, была уверена, что покраснела, в очередной раз мелькнула мысль, что затеяла я это совершенно напрасно и когда Сергей Александрович узнает, как я разыгрывала его погибшую жену… Вряд ли я смогу перед ним оправдаться.
– Мне мать иногда писала, длинные такие письма и все подробно описывала, как где что, книжек не надо. Детектив твой дал мне раскладку. Кубатурить даже не пришлось, я не шавка, но фраер этот только понт бил, а сам на зоне машкой не был, потому что шелестеть мог и не кому-нибудь, а Мише Палачу. Президент шился интеллигентом, сам сидел за мокрое дело. Специалист он в этом деле, – тут Степан противно засмеялся, отчего снова подавился крошками и закашлялся, – ищет гагару вроде, без обид, тебя. Шконки у нас были рядом. Прихожу, а баул мой вывернут и этот фраер словно ту книгу, читает письма моей матери, забрал конверт с адресом. За него один интеллигент, который с нами чалилсля, писал и интересно выходило, «Война и мир». Олег мне рассказал, что ты письмо получила адресованное незнакомке, типа, не знаю есть ли ты на свете, пишу и прочую лабуду.
С одной стороны, Степан вызывал у меня чувство похожее на жалость. Но с другой я мечтала уйти отсюда и как можно быстрее, жалела, что пришла. Сидеть с ним рядом, у всех на виду, слушать как он говорит словно в бреду было неловко.
Когда я вышла из здания вокзала, решила дойти до церкви. В голове была сумятица. Мне в начале казалось, что ничего из того, что говорил Степан, я не поняла. Но на свежем воздухе мне стало лучше, и образы, рожденные монологом Катиного сына, начали обретать форму.
Получалось, что Наташа попросила неизвестного мне Олега, что-то узнать о прошлом своего мужа. А тот выяснил, где отбывал наказание Сергей Александрович, узнал о Степане и обратился к нему. Сергей Александрович, наверное, от скуки, писал письма тогда еще неизвестной ему Наташе. Сергей Александрович отбывал срок «по мокрому делу»… Убить можно кого-нибудь и в целях самообороны, подумала я. Можно сбить человека на машине. Но тут, словно из мрака возникла еще одна фраза Степана: «ищет гагару вроде тебя».
«Зачем мне это понадобилось? Зачем? – повторяла я, испытывая сильное разочарование. – Зачем надо было притворяться Наташей, слушать злобный шепот Степана, встречаться с ним на вокзале? А, если он узнает, кто я на самом деле?»
Время приближалось к пяти, я дошла до храма, постояла немного, разглядывая купола и небо за ними, и повернулась, чтобы идти в обратную сторону. У детей вот-вот должны были закончиться занятия с Максимом Максимовичем, мне надо было возвращаться. На встречу мне шел отец Владимир. Он поздоровался и предложил меня проводить: