ую часть в виде цветка под крышкой и открыл не глубокий и достаточно широкий для того, чтобы хранить бумагу, ящик. И, тут, я зарыдала. Это было так здорово, что рядом есть Андрей, который спас мою, по-настоящему мою вещь. Мила с Гришей сразу ко мне подбежали, но я и улыбалась, и плакала, так что они поняли, что все в порядке.
– Я кое-что нашел в ящике, когда открыл его, – сказал Андрей уже вечером, когда дети легли спать.
Увидев мою реакцию, он решил, что с сюрпризом лучше подождать. Я получила стопку пожелтевших конвертов.
– Старые письма, – заговорщицки подмигнул он.
Я очень осторожно раскрыла один из них, письмо, написанное на тетрадном листке в клетку. Письмо, которое начиналось словами «Здравствуй, дорогая сестричка…» Читать дальше я не могла, смысл слов не доходил до меня, все, что я прочитывала, моментально растворялось и ничего в памяти. Руки мои затряслись.
Андрей забрал у меня всю стопку, взял под руку, отвел в кухню и налил коньяк.
– Если бы я знал, ни за что не отдал бы их. Не расстраивайся, все в прошлом, – успокаивал меня Андрей.
В воскресенье с утра шел дождь. Мы с Андреем проснулись одновременно из-за грозы. Я заглянула в комнату, в которой мы разместили детей они крепко спали, было четыре утра и гроза их не разбудила. Я с удовольствием вернулась под одеяло к Андрею и все проблемы Новых Колокольчиков стали совершенно не важны.
В понедельник пришло сообщение от Сергея Александровича, и мы поехали в деревню.
Окунувшись в повседневные заботы, я наконец-то успокоилась и перезвонила Свете. Моя двоюродная сестра звонила еще в воскресенье, но мне не хотелось портить первые дни полного счастья.
– Таня, что это значит? – ответила она, вместо алло или привет. – Как ты посмела так поступить с мамой? Как будто не она положила столько сил и здоровья, чтобы тебя вырастить. Тебя – никому ненужную детдомовку!
– Светлана, если ты продолжись говорить со мной в таком же оскорбительном тоне, я повешу трубку, – в начале я вся сияла от восторга, что так спокойно смогла это произнести, но вдруг спохватилась. Ведь мне теперь совершенно точно не хочется общаться с ней или тетей, а точку поставить надо, поэтому моя угроза бессмысленна, трубку я точно не повешу, пока все не расскажу.
Я рассказала ей, все, что узнала из писем, найденных в антикварном столике. Их писала Маргарита моей маме. Моя мама, я уверена по состоянию бумаги, часто перечитывала их. Я была в детском доме, а тетя Маргарита писала, что я живу с ней, что я пошла в детский сад, что порвала новое платье, что мне купили говорящую куклу и прочее вранье, потому что все это время я была в детском доме и понятия не имела, кто моя семья.
Мою маму изнасиловали в 15 лет. Сестра Маргарита предложила отказаться от ребенка, от меня… Но моя мама не хотела этого делать. Тогда Маргарита, которая была почти в два раза старше, стала объяснять, что это плохо для меня же, что моей матери надо учиться, и она оформит опекунство и, дескать, это можно сделать и лучше сделать именно так как она говорит.
Тетя жила с мужем в Красноярске (туда он поехал временно, предложили руководить каким-то производством), а мама училась в Москве, поэтому тетина ложь про мою жизнь ей вполне удавалась. Зачем она это делала? Естественно, она считала, что так лучше, только для кого. Когда моя мама стала зарабатывать, то ей было написано, что я считаю тетю Маргариту мамой и, конечно, поэтому не должна знать, что моя настоящая мать вовсе не она. И, моя мама ей поверила… Однако правда, конечно, вышла наружу, хотя Маргарит была уверена, что это уже не важно, она почему-то решила, что раз мама вышла замуж, то ей нет дела до ребенка от другого человека.
Та женщина, которую я вспомнила, которая держала меня на коленях и тихо плакала – была моя мама. Это она погибла и не приехала за мной уже никогда.
Не знаю, хватило ли Светлане душевных качеств, чтобы понять, почему я уже никогда не захочу говорить или видеть свою тетю, но она выслушала, все, что я говорила и для меня это было очень важно. Не потому, что мне хотелось показать всю черствость и низость ее матери, мне просто нравилось говорить о себе как о любимом ребенке, а не брошенной и забытой девочке из детского дома.
В эти три дня Толя и Кира Анатольевна ушли на второй план, померкли. Илона не уезжала из Новых Колокольчиков. Она иногда выходила во двор, часто стояла возле вольера с собаками, ей нравилось смотреть как они набрасываются на сетку. Думаю, она была уверена, что эти агрессивные собаки охраняют ее покой ночью. Сергей Александрович за неделю кому-то продал квартиру, поэтому и потребовалось наше возвращение. Он вернулся в пятницу в приподнятом настроении, а в понедельник они уехали и почти сразу у меня зазвонил телефон.
– Готовится к отправке группа девушек из Украины, – сказал Александр. – Попробуйте проникнуть в кабинет. Я знаю, что всю прошлую неделю Илона жила в Новых Колокольчиках, скорее всего она занималась перепиской по этому поводу, нам важно понять контакты, место, имена. Просмотрите все бумаги, которые только найдете, любая зацепка.
Время пришло, если удастся изобличить Илону, останется за мной место гувернантки? К Миле и Грише у меня не обычная привязанность, они мои дети и я, как мать, в первую очередь должна думать о них. Они нужны мне, но не это главное. Главное – я нужна им.
И, вот, сейчас мне придется пожертвовать… Ничем не оправдать мое бездействие, твердо решила я. Если это правда и в клинике калечат и убивают людей, нельзя на это закрывать глаза.
***
Рыться в кабинете под покровом ночи – выдать себя с головой. Даже, если ни Илоны, ни Сергея Александровича сейчас нет в Новых Колокольчиках, есть Екатерина Филипповна. Она недолюбливает Илону, хорошо относится ко мне, но думаю, что ей дорога ее работа не меньше моей и она мне помешает даже, если не выдаст.
Надо было искать возможность.
Катя смотрела в кухне сериал. Дети занимались. А я поднялась наверх, как это делала обычно, поставила поднос с заварочным чайником и чашкой, взяла ключ и спустилась вниз, чтобы пройти к кабинету. Я была настороже, хотя сложно представить, чтобы кто-то приехал внезапно в это время.
В кабинете сильно пахло табаком. Окно было закрыто, вот, запах табака и не выветрился. Пепельница была полной. Все здесь было как в первый день, только захламлено. Даже на кресле лежали упаковки бумаги для принтера.
Я осторожно выдвинула ящики комода. Они были почти пустыми. Здесь ластик и пару карандашей, там калькулятор и несколько листов бумаги. Только один ящик был занят, в нем лежали паспорта с фотографиями Илоны и Сергея, но на другие имена. Я на всякий случай их сфотографировала и осмотрелась. В шкафу пыль не вытиралась со времен прежней владелицы. Здесь были книги по экономике, словари. В шкафчиках под книжным шкафом инструкции к технике, рекламные буклеты, в том числе, посвященные плитке и кирпичам Борисовского завода.
Я перешла к письменному столу. Принтер, монитор, стаканчик с карандашами, открытая пачка с орешками. Я осмотрела ящики стола, но что там можно было найти? Медицинские анализы и данные о пересадке органов? Подобная информация могла быть в больнице, но здесь ей точно было не место. Судя по часам, прошло всего пять минут, как я была здесь, но мне казалось, что прошла вечность. Я бросила взгляд вокруг, подвинула мышку на столе. Экран ожил. Компьютер не был выключен. Почта. Мой английский был на уровне школьной программы, поэтому я и не стала пытаться прочесть переписку, сфотографировала на телефон письма так чтобы был виден адрес электронного ящика. Вдруг курсор на экране сдвинулся влево. Я бросила взгляд на мышку, которая лежала неподвижно. Тем временем, курсор спустился к кнопке «Пуск» и выбрал «Завершение работы». Компьютером управляли удаленно, меня обожгло, я посмотрела по сторонам, бросила взгляд на камеру, она была заклеена и быстро пошла к выходу. Еще секунда и я поворачивала ключ в замке. Спуститься или подняться по лестнице уже не было возможности, снизу шла Катя. Я слышала ее голос и шаги на лестнице. Можно было метнуться в детскую, но я не знала, как быстро она будет подниматься и где она сейчас. Я вошла в спальню Сергея Александровича, прошла чуть дальше и спряталась за шкафом так, чтобы вошедший в дверь меня не заметил.
– Иду, иду, – говорила Катя, а я мысленно представляла ее в цветастом фартуке, что видела утром, с телефоном, прижатым к уху.
Я слышала, как она дернула дверь в кабинет.
– Закрыто, – услышала я. – Хорошо.
Ее шаги приближались, она вошла в спальню, я резко опустилась на корточки, потому что пришло в голову, что она может увидеть мое отражение в зеркале.
Судя по звукам, Катя открыла шкаф, отодвинула одежду.
– На месте, – сказала она в телефон. – Хорошо.
Видимо там был тайник для ключа. Я слышала, как Катя открыла дверь кабинета, а сама думала о том, что если они начнут копать, то Дмитрий вспомнит, что зимой забыл ключ, а в доме была только я и дети.
– Что это? – услышала я возглас Кати, мое сердце в это время буквально выпрыгивало из груди. – Да, нет! Это кот. Савелий.
Катя закрыла дверь. Своим обострившимся слухом я слышала и то, как кот бежал вниз по лестнице.
– Хорошо, хорошо, – говорила Катя. – Я поняла, оставлю ключ у себя.
Разговор закончился, а Катя пошла ловить кота.
– Иди сюда, хулиган! Не дал кино посмотреть.
Я вышла из спальни, вернулась в игровую комнату. Мой чайник все также стоял на столике. Я отправила фотографии Александру и, когда убедилась, что все ушло, удалила информацию с телефона.
– Представляешь! – рассказывала мне через полчаса Катя. – Савелий прошел в кабинет утром, а его там не заметили и заперли. Только я не пойму как Илона догадалась, позвонила мне и говорит, проверь Катя, кто-то сейчас в кабинете. Схожу попозже посмотрю, не набезобразничал ли там котик наш. Это был Наташин любимец, помнишь я тебе про жену Сергея рассказывала? А Илоне он как-то сумку сгрыз. Все-таки животные очень большой ум имеют, лучше людей во всем разбираются, только сказать ничего не могут.