– Ах, Лиди, – он изменился в лице и пылко расцеловал обе моих руки, – как вы могли усомниться, что сердце мое может занять хоть кто-то кроме вас, моя прекрасная леди!
– Слова-слова… – вздохнула я и отняла руки. – Не верю больше ни одному вашему слову! Ведь отчего-то вы женитесь на Волошиной!
Алекс же в ответ, по-прежнему паясничая, развел руками и вздохнул:
– Обстоятельства!.. – Заставляя меня гадать, какого рода эти «обстоятельства».
Впрочем, долго я над этим размышлять не смогла: дети снова загалдели – оказалось, что, пока мы беседовали, к воротам подъехала еще одна коляска. Я тотчас забыла, что еще хотела спросить у Алекса, потому что в дорожном костюме на месте кучера сидел Ильицкий. Кажется, он намеревался присоединиться к нам в поездке… Кто его пригласил, интересно?
А радость и оживление детей объяснялись тем, что рядом с Евгением, крутясь на месте и виляя от нетерпения хвостом, находилась рыжая собака породы английский кокер-спаниель. Разумеется, мои подопечные – будто в первый раз увидели собаку – повскакивали с мест и бросились к ней.
А Ильицкого, очевидно, кто-то все же пригласил, поскольку, натянув поводья и останавливая коляску напротив ворот, он торопливо и с преувеличенной радостью заговорил:
– Я уж думал, придется нагонять вас в дороге! Нанимал подходящую коляску, еще и друг заехал, попросил присмотреть за собакой – потому прошу простить за опоздание…
А после, приподняв шляпу, раскланялся со всеми поочередно и в последнюю очередь со мной. Однако со мной он здоровался вовсе не небрежно, а повернулся полностью и с душевной улыбкой добавил после приветствия:
– Думаю, дети теперь ни за что не расстанутся с собакой – вы не против, Лидия Гавриловна, если они поедут со мной? И вы, разумеется, тоже – кто-то же должен за ними присматривать.
Он изо всех сил пытался выглядеть приветливым, душой компании и лучшим другом детей и животных. Я же, желая найти хоть кого-то, кто услышал фальшь и притворство в каждом его слове, оглянулась на присутствующих. Но кто-то умилялся собаке, кто-то здоровался с Ильицким столь же приветливо… Они правда ничего не замечают?
Мари уже через мгновение последовала за братьями – причем забралась на козлы к Ильицкому, а пес радостно поставил ей лапы на плечи и принялся лизать щеки. Мари смеялась и пыталась увернуться.
– Вы ему явно понравились, Мари, – прокомментировал Ильицкий. – Ну, так что, юные господа, поедете со мной?
– Да, да, мы поедем с вами! – чуть не прыгали от радости Никки и Конни. – А как его зовут?
– Брондлард Одомонд Эллегеон Четвертый, – коротко ответил Ильицкий. Дети же недоуменно молчали, не в силах повторить – потому Женя добавил: – Но мой друг зовет его Джеком. Настоящий охотничий пес с родословной. Между прочим, его родной брат – любимец главного егеря английской королевы Виктории. Смотрите, как он умеет… Джек, дай лапу!
Под аплодисменты и смех близнецов спаниель послушно выполнил команду, но Ильицкий не унимался:
– Да не эту, а левую! – И пес так же послушно подал левую. – Конни, хочешь тоже попробовать?
Смотреть и дальше, как Ильицкий бессовестно использует детей в своих грязных интригах, было выше моих сил… он даже не поленился выучиться различать близнецов! У меня, например, в свое время ушла неделя, чтобы точно разобраться, кто из них Никки, а кто Конни. А потом еще две, чтобы пресечь их попытки снова меня запутать…
Так что сейчас я, многозначительно хмыкнув, отвернулась, чтобы направиться к экипажу Афанасия Никитича.
– Куда же вы, Лидия Гавриловна, вы разве с нами не поедете? – не дал мне сделать и двух шагов Ильицкий.
– Нет, у вашего Джека слишком грязные лапы. Боюсь, он испачкает мне юбку.
– Не слушай, Джек, ты просто лапочка… – Мари снова принялась тискать пса, – мадемуазель Тальянова, видимо, просто не любит собак.
– Мадемуазель Тальянова больше любит мышей и крыс, – громким шепотом поведал Ильицкому Митрофанушка.
Я злилась, но притворялась, будто мне нет дела. Себе в спину я ожидала услышать замечание Ильицкого, что Лидия Гавриловна, наверное, еще любит змей, своих сестер по духу, или что-то столь же остроумное.
Однако он сказал другое.
– Крыс? Почему крыс? – спросил Ильицкий так, будто и впрямь не понял.
– Ну… – замялся Митрофанушка.
– Серж хотел сказать, – помогла брату Мари, – что они с мальчиками однажды подарили мадемуазель Тальяновой крысу, и ей очень понравилось.
Все трое мальчишек снова захихикали, правда, уже не так уверенно.
– Странный подарок… – задумчиво произнес Ильицкий. – Мужчины женщинам обычно дарят цветы, украшения… щенков. Но чтоб крысу? Ей точно понравилось?
– Ну да… кажется… – отозвался Митрофанушка еще менее уверенно и, похоже, начал жалеть, что завел этот разговор.
– Ну, тогда славно. А то я едва не подумал, что вы, ребята, эту крысу своей гувернантке в ридикюль подбросили… Рад, что ошибся на ваш счет, юные господа. – И, повысив голос, чтобы до меня докричаться, уточнил: – Лидия Гавриловна, вы точно с нами не поедете?
Даже после всего сказанного им лапы у его собаки не стали менее грязными.
– Нет, благодарю! – отозвалась я без улыбки и воспользовалась помощью Жоржа, чтобы забраться в карету.
– Да-да, Лидочку мы вам не отдадим… – поддержал меня Полесов, – а детишки пускай с вами, Евгений Иванович, едут, ежели хотят. Катюша за ними присмотрит.
И уже через мгновение я оказалась придавленной к стенке кареты Жоржем Полесовым. Напротив сидела его жена. Приговаривая, что в тесноте да не в обиде, Георгий Павлович жался ко мне еще плотнее, противно шевелил усами и всю дорогу дышал мне в щеку…
Глава двадцать первая
Березовое, деревня графа Курбатова, находилась в трех часах езды от Москвы и стояла на самом берегу Истры. Возможно, ближе к лету это место и становилось живописным, но сейчас, в марте, взору открывались только голые черные деревья (березы, как ни странно) да сугробы по пояс. Снега даже на самой проселочной дороге было достаточно, впору ехать на санях.
Сам дом был деревянным, низеньким и не в пример скромнее, нежели городской особняк графа.
– Одно слово – дача, – развел руками Курбатов, как будто извиняясь перед Полесовыми, которые, судя по всему, здесь еще не бывали. – Я на лето всегда стараюсь в имение под Воронежем выехать, а пока в городе, хоть на пару деньков сюда выбираюсь, когда очень уж от людей устаю.
Я взглянула на графа с удивлением: он и так жил сычом в своем особняке, почти не посещая гостей и никого не принимая, но, оказывается, все равно уставал от людей. Занятно.
– А здесь мне рады, – продолжал Афанасий Никитич, – комнаты всегда прибраны – будто меня и ждут. Алекса сюда обычно и калачом не заманишь, а я Березовое люблю… воздух-то здесь какой, Еленочка!
И они одновременно вдохнули полной грудью с блаженными улыбками на лицах.
– Навозом пахнет… – тоже вдохнул Алекс и поморщился. – Предлагаю пройти в дом. Надеюсь, там хоть немного чище.
– А когда мы поедем на стрельбище? – Мари таки не забыла об официальной причине поездки. – Может быть, сначала постреляем, а потом уже все эти les promenades et conversations?[31]
– Вам следует зайти в дом, чтобы хотя бы одеться теплее, Мари, – заметила я, – сегодня ветрено.
– Да, Мари, и не забудьте надеть перчатки! – с усмешкой добавил Алекс.
– Я уже говорила вам, что я не белоручка! – вспыхнула моя воспитанница, а тот только рассмеялся.
Комнат в доме было немного, так что нам с Мари отвели одну спальню – и я, и она были несказанно «рады» такому соседству, что и говорить. Перед выходом я тщательно осмотрела себя в зеркале и с неудовольствием подумала, если бы знала, что здесь будет Ильицкий, то сделала бы утром более интересную прическу. За неимением же прически я воспользовалась духами – своей любимой сиренью, – накинула поверх дорожного костюма модную жакетку, отороченную мехом куницы, и решила, что выгляжу недурно. После чего поскорее покинула комнату, не ответив на ехидное замечание Мари, что мы едем на стрельбище, а не на званый ужин…
Коридоры и единственная гостиная были безлюдны – все понимали, что няня еще долго будет собирать детей, так что не торопились. А я прохаживалась по пустующему дому, ненавязчиво заглядывая за приоткрытые двери, и, возможно, в глубине души надеялась, что увижу Ильицкого.
Кстати, когда я тет-a-тет поинтересовалась у графа, пригласил ли он вместе с Ильицким профессора Якимова, тот дал понять, что и Ильицкого-то не приглашал и предположил, что это сделал Алекс. А когда я задала точно такой же вопрос Алексу, он, чуть поморщившись, ответил, что почти и не общался с Евгением, а пригласил его, очевидно, граф Курбатов…
Очаровательно, он явился сюда без приглашения! Наглость Ильицкого, как всегда, не имела границ! Хотя я не могла не признать его ловкости: и Алекс, и граф слишком широки душой, как и вся русская аристократия, чтобы даже наедине обсуждать, кого они приглашали, а кого нет. А ежели обман и раскроется случайно, все равно сказать об этом вслух они не посмеют.
Вот только зачем это Евгению? И как он решился оставить своего подопечного профессора? Мне так хотелось поверить, что он пошел на этот риск – быть уличенным в обмане, – чтобы лишний раз увидеться со мной… Но, кажется, это было бы слишком безрассудно даже для него.
Впрочем, сколько я ни прохаживалась по дому, Ильицкого так и не нашла, чтобы задать ему эти вопросы. И надо сказать, чувствовала в связи с этим досаду.
Могу поклясться на Священном Писании, что в библиотеку я вошла с самой невинной целью: найти интересную книгу. Чтобы было чем скоротать время, покуда Мари развлекается стрельбою. Однако когда увидела ведущую из библиотеки еще одну дверь, запертую, – видимо, это был кабинет графа – и тем более когда услышала чем-то возмущенный голос Афанасия Никитича из-за той двери… не прислушаться я просто не могла.