Гувернантка с секретом — страница 48 из 55

Оттуда, придя немного в себя, я подняла взгляд на мальчиков и Мари, мстительно улыбающуюся. И в этот момент не выдержала: унижение, обида, осознание полной своей беспомощности, что не могу даже с детьми управиться, накатили на меня с такой силой, что я тотчас бросилась вон из класса. Самое ужасное – расплакалась я еще до того, как спустилась со стула.

И далее я повела себя совсем непедагогично: заперлась в своей комнате, бросилась на кровать и с полчаса, наверное, рыдала, словно истеричная барышня. Мне даже не было дела в тот момент, что Мари без присмотра могла запросто сбежать из дома и поехать за своим любезным Алексом в Березовое. Пускай едет! Пускай вообще делает что хочет!

Урок я так и не продолжила – да и какой урок, если за окнами уже темнело? Когда я, пряча заплаканное лицо, выбралась все же из комнаты, Аннушка заверила меня, что в классной прибрала, а детей наказала, отправив без ужина спать. Вот так, без лишних сантиментов и оглядок на их статус юных господ. Неизвестно, делала ли Мари попытки сбежать, но сейчас, как я убедилась, она находилась в своей комнате и притворялась, будто спит.

Я и сама полночи провалялась без сна, думая все еще о детях. Увы, но мне уже было не все равно – любят они меня или ненавидят…

* * *

Проснулась я среди ночи – внезапно и даже сама не поняла отчего. В комнате стоял полумрак, который рассеивал лишь лунный свет, пробивающийся сквозь щель между портьерами. В этом слабом свете я разглядела, что в комнате как будто все по-прежнему и дверь плотно закрыта… вот только стул, которым я по привычке подпирала ее, сейчас аккуратно стоял у стены…

А в следующий момент, испуганно повернув голову, я увидела Ильицкого, который мирно спал, сидя на полу возле моей кровати и привалившись спиною к комоду. Рука его покоилась на моей подушке и чуть касалась разметавшихся по ней моих волос – это, должно быть, меня и разбудило. Тотчас я вспомнила, что сама же пригласила его вчера – даже ключ отдала. И уснула. Хороша, ничего не скажешь…

Однако сейчас, глядя на него спящего, такая нежность охватила мое сердце, что я долго еще не решалась потревожить его сон и готова была, кажется, любоваться так вечность. Но все-таки решилась и осторожно провела пальцами по шершавой и теплой щеке.

Евгений от моего легчайшего прикосновения вздрогнул и тотчас проснулся, поднимая на меня сонный взгляд. По-видимому, он и сам не сразу сообразил, как здесь оказался. А сообразив, пробормотал с некоторым укором и разминая затекшую шею:

– Я все бросил, пришел… а ты, вместо того чтобы трепетно ждать, оказывается, спишь самым бессовестным образом…

– Так разбудил бы, – ответила я, до сих пор умиленно улыбаясь.

– А я пытался! Но ты меня так пихнула за это! И в таких выражениях ответила… право слово, твои подружки-смолянки со стыда бы сгорели!

Я, уверенная, что он лжет, рассмеялась и приподнялась на локтях, чтобы потянуться и снова погладить такую приятную на ощупь щеку:

– Ты не будил меня. Ты и коснуться меня не посмел: прошел на цыпочках и даже дышал, должно быть, через раз, чтобы меня не потревожить. А потом глядел с трепетом, как я сплю. Можешь не отвечать – я знаю, что все так и было. И знаю, какой ты на самом деле.

Ильицкий же смотрел на меня серьезно и излишне внимательно: я, увлекшись его обличением, позабыла, что из одежды на мне лишь ночная рубашка на кружевных бретелях, оголяющая столь многое, что вряд ли Ильицкий вообще меня слушал.

– Какой я на самом деле? – хмуро переспросил он. Поднялся с пола и в мгновение ока навис грозно над моей девичьей постелью. – Я покажу тебе, какой я на самом деле… Сколько можно меня дразнить, маленькая глупая француженка!

Признаться, в тот момент я и правда испугалась, поскольку весьма смутно представляла себе, что должно происходить между мужчиной и женщиной. Однако Ильицкий, набросившись было на меня со всей страстью, в последний миг будто передумал и тронул мои губы необыкновенно нежно.

Шепнул после:

– Не бойся.

– А я и не боюсь! – смело ответила я.

И в подтверждение сама нашла Женины губы своими – после наших amusements[62] на куче сена в Березовом я имела основания считать себя весьма опытной в плане поцелуев женщиной. Наверное, все-таки напрасно. Согласна признать, что в некоторых вещах Женя и впрямь разбирался куда лучше меня.

А я охотно ему доверилась, оставив позади последние сомнения. Впрочем, про себя я знала, что доверилась ему уже очень-очень давно, а то, что непременно между нами произойдет этой ночью, – лишь маленький шажок, каких у нас впереди тысяча.

Чувствовать его руки, его близость лишь через тончайшую ткань сорочки было непривычно, но столь волнующе, что у меня захватывало дух. Я жаждала скорее освободиться и от этой одежды, только Ильицкий, будто снова издеваясь надо мною, справлялся с лентами рубашки просто невыносимо медленно! Впрочем, тем сладостнее оказался миг, когда он все-таки прошелся горячими губами по теперь уже обнаженной коже – отчего я не удержалась и вздохнула жалобно и протяжно.

От каждого его прикосновения по телу разливалась горячая нега, а стоило ему легонько тронуть пальцами кожу моего живота, я вздрогнула – словно горячие иглы пронзили в этот момент мое тело. Шальная улыбка пробежала по Жениному лицу, и, не отпуская моего взгляда, он уверенней спустился рукою вниз по моему животу, даря такое наслаждение, о существовании которого я и не подозревала. Видя, как дрожат мои собственные пальцы, я торопливо расстегивала Женину сорочку – как хотелось бы мне набраться его выдержки, но желание видеть его обнаженные плечи с приставшим к груди золотым крестиком было сильнее меня. Женя не ухмылялся больше – неотрывно смотрел мне в глаза затуманенным взором и безотчетно перебирал мои волосы, позволяя теперь и мне насладиться гладкостью его кожи.

Но позволял он это мне недолго, вскоре продолжив восхитительную игру, начатую раньше. Я уже не вздрагивала от его прикосновений: та нега, которая скопилась в каждой клеточке моего тела, словно собиралась в один большой шар, который полнился все сильнее и сильнее, и наконец шар взорвался, разливая по низу живота тепло, а из груди заставляя вырываться вздохи, которые я унять совершенно не могла, стремясь принадлежать ему полностью, без остатка, только ему одному…

Ночь оказалась чудесной, славной и волшебной. Мы разговаривали с Евгением о самых разных вещах. Я поняла, как жестоко ошибалась, думая, что знаю об этом мужчине все, и радовалась, что у нас впереди целая жизнь, чтобы узнать друг друга лучше.

Вот только, как и все хорошее, ночь очень скоро закончилась. С первыми лучами солнца Ильицкий нехотя поднялся с постели и прошел к окну. Поморщился, выглядывая во двор сквозь щель между портьерами:

– Скоро совсем рассветет…

– Ты уже уходишь? – встрепенулась я.

– Могу остаться, если хочешь, – хмыкнул он. – Но кто-то ведь должен прийти на помощь твоему Кошкину, ежели что случится.

Я ответила не сразу и неожиданно даже для себя:

– Женя, я все же поеду с тобой…

– Я сказал, ты останешься здесь – и точка! – не слушая, перебил он меня. Но тотчас несколько сбавил тон: – Я помню, что обещал давать тебе право выбора, но пускай это начнется хотя бы со следующей недели.

Примерно такого ответа и следовало ждать. Впрочем, смирилась я довольно скоро: Ильицкий теперь одевался, собирая по комнате свои вещи, а я, подперев голову рукою, за ним наблюдала.

А потом он вынул откуда-то кобуру с револьвером, чуть задержался на ней взглядом и сказал:

– Собственно, я хотел, чтобы это осталось у тебя. На всякий случай.

Я лишь фыркнула в ответ:

– Ты же знаешь, что я совершенно не умею пользоваться оружием… – Я все еще переживала свой позор на стрельбище в Березовом.

– Ерунда, тебя просто не учили должным образом. Иди-ка сюда.

Не став спорить, я закуталась в простыню и приблизилась.

– Смит-вессон? – не очень уверенно спросила я.

– Он самый.

Я взяла револьвер и, как и в прошлый раз, едва могла удерживать его на вытянутой руке. Но тотчас мне на помощь пришел Ильицкий и приподнял мой локоть. Встал позади и, склонив голову ко мне, ровнее направил вторую руку.

– Во-первых, возьми обеими, – посоветовал он, – хотя мышцы тебе, конечно, следует подкачать…

– Что сделать? – не поняла я.

Однако, взяв револьвер, как велел Ильицкий, я с удивлением обнаружила, что держать его так намного удобней.

– Встань прямо и устойчиво, – продолжил Евгений, – теперь зажмурь один глаз и наведи ствол так, чтобы мушка и цель сошлись. А дальше все просто – взводишь курок и нажимаешь на спусковой крючок.

Да, на словах все было просто. Я вздохнула и опустила револьвер:

– Это бесполезно, я не попаду.

– На расстоянии, может, и не попадешь – для этого нужно долго тренироваться. Но если он будет в двух шагах от тебя, то вполне.

– Я не смогу выстрелить в человека, – ответила я еще тише. И повернулась, заглядывая ему в глаза. – Женя, я не смогу.

– А ты не думай о том, что это живой человек, – это цель. Противник. И он выстрелит в тебя не задумываясь.

Без сил я снова покачала головой. Происходящее казалось нереальным – никогда не думала, что мне придется считать человека лишь целью или мишенью. Да, я пожелала когда-то смерти Сорокину, но малодушно полагала, что лишать его жизни самой мне не придется.

Да и о чем я вообще – Сорокин нужен нам живым! Значит, мне точно не придется пользоваться оружием. Я немного успокоилась.

– Да, чуть не забыл, – продолжил Ильицкий, понижая голос еще более, – если все же кого-нибудь застрелишь, то тотчас бросай револьвер на месте и уходи. Не вздумай уносить его с собой.

Я чуть оживилась, отмахнувшись от горьких мыслей, и собралась было поразить Ильицкого своими знаниями.

– Между прочим, – ехидно начала я, – здесь выгравированы цифры, по которым все равно можно вычислить…