! Спроси у Мав! Она меня сюда притащила прямо с урока верховой езды! — пожаловалась Дебо и кивнула на свои брюки.
Декка раздраженно закатила глаза и ушла, а Мэрион устроилась рядом с ее сестрой на подоконнике.
— Тебе тут не нравится?
— Ужасное место! Но Мав отправила меня сюда, чтобы я последила за Деккой и обо всем рассказала ей, потому что Декка больше ни с кем не общается.
Мэрион вспомнился рассказ Валентина об этих сестрах, каждая из которых придерживалась своих политических воззрений. Неужели он ее не обманул? Она гадала, какие взгляды исповедует Дебо. Грустно, должно быть, когда сестры перестают общаться…
— Только вообрази, какой кошмар, — недовольно продолжила Дебо. — Я мечтаю выйти за герцога, но это не так-то просто, когда о твоих сестрицах без конца пишут в газетах, — со вздохом поведала она. — Мав говорит, что всякий раз, как ей на глаза попадается заголовок со словами «Дочь пэра выкинула то-то и то-то», у нее сердце сжимается, потому что она понимает, что речь о ком-то из нас. — Она вскинула ногу в блестящем сапоге для верховой езды. — Временами я очень жалею, что родилась в семье Митфорд.
Она спрыгнула с подоконника и исчезла в толпе, недовольно дернув узкими плечами под твидовым жакетом. Мэрион отпила шампанского из ее банки. Оно тут же ударило ей в голову, а от пузырьков защипало язык.
Несмотря на то что в доме царил сущий хаос, ей тут очень понравилось. На стенах висели картины без рам, написанные густыми масляными красками. Вместо мебели повсюду стояли высокие пачки газет «Дэйли Уоркер», служившие столами и стульями. Главным источником света были свечи, воткнутые в бутылки. И хотя повсюду, куда ни глянь, был страшный бардак, это местечко показалось Мэрион романтичным.
— Давай познакомлю тебя кое с кем, — сказал невесть откуда возникший Валентин, взяв ее за руку и потянув за собой. — Это Эрик, он писатель. Поговори с ним, а я скоро вернусь.
В тусклом свете Эрик, худощавый и печальный, казался усталым и измученным, точно в жизни ему приходилось очень несладко.
— А о чем вы пишете? — вежливо поинтересовалась Мэрион.
— Моя книга называется «Дорога на Уиган-пирс», — сообщил он и затянулся самодельной папиросой.
— Пирс? Стало быть, это про жизнь у моря?
Эрик презрительно покосился на Мэрион.
— Не совсем.
К ним бочком подошла Декка, улыбаясь своей белозубой улыбкой.
— Вообще, речь там о том, как рабочий класс на севере борется с «оценкой нуждаемости», — сообщила она со своим звенящим акцентом. — Такой памфлет против правых, верно я говорю, а, Эрик?
— Много ты понимаешь, Декка! — огрызнулся он.
Впрочем, враждебность в его тоне была деланной.
— А вторая часть будет? — спросила Декка, явно желая его раззадорить.
— Можно и так сказать. Кстати, хочу спросить твоего мнения. Первая строка будет такой: «Был холодный ясный апрельский день, и часы пробили тринадцать»[38]. Как тебе, нравится?
Декка показала ему большой палец в знак одобрения и растворилась в толпе, от которой вдруг отделилась мечтательного вида дама. На ней было длинное, свободное платье, а волосы собраны в пучок на затылке.
— Вот ты где, Эрик! — звучным, глубоким голосом поприветствовала она его.
— Здравствуй, Вирджиния.
— Уистен тоже здесь. Пойдем к нам!
Эрик с Вирджинией удалились, а Мэрион вновь осталась одна. Но против такого расклада она ничуть не возражала. Она могла часами вот так сидеть на подоконнике и наблюдать за происходящим. Ей нравились эти яркие веселые люди. Они общались так легко и притом на равных! Каждый из гостей мог запросто заговорить с кем угодно. Она вдруг поймала себя на том, что совсем отвыкла от такого.
В дальнем конце комнаты она увидела Эсмонда, вокруг которого собралась толпа почитателей. На его массивном лице царило воодушевление, и он оживленно что-то рассказывал, энергично жестикулируя. Кажется, не один Валентин души в нем не чаял.
До нее доносились обрывки разговоров: «Джингоизм, шовинизм, национализм — все это безнадежно устарело».
Кто-то громко пел «Красный флаг» под аккомпанемент укулеле.
Из толпы вынырнул Филипп и, пошатываясь, направился к ней.
— Хочу с кем-нибудь переспать! — заявил он, с трудом держась на ногах.
— Прости, ничем не могу помочь, — с улыбкой отозвалась она.
Он пожал плечами:
— Ну и ладно! Попытка — не пытка!
Кто-то завел пластинку, и дом наполнился звуками песни «Ночью и днем»[39]. Они окутали Мэрион, вскружили ей голову, точно вино. Ей вдруг захотелось танцевать. Она ведь не танцевала уже целую вечность! Давненько она не делала всего того, что обычно вытворяет молодежь в двадцать. А ведь ей уже двадцать шесть! Как быстро летит время… Ее вдруг охватила паника. Сделав большой глоток шампанского, Мэрион закрыла глаза и начала плавно покачиваться в такт музыке.
«Ночью и днем только ты…»
Кто-то взял ее за руку. Ахнув, Мэрион открыла глаза и увидела прямо перед собой Валентина. Он притянул ее к себе и поцеловал. Неспешно вальсируя, они слились в поцелуе. Свечи таинственно мерцали и отбрасывали на стены длинные тени. Мэрион доводилось видеть и золотые бальные залы, и великолепные короны, но все они не шли ни в какое сравнение с прелестью этого мига. Ободранные стены, пыльные половицы, окно без занавесок… Она знала, что запомнит этот вечер на всю жизнь.
— Пойдем со мной? — прошептал он ей в волосы.
Постелью ему служил матрас, лежащий прямо на полу. Но никаким даже самым роскошным кроватям с пологом было с ним не сравниться! Пальцы Валентина каждым касанием распаляли в ней жаркое пламя. Она закрыла глаза и отдалась порыву. Какое же это было блаженство! Как же долго она его ждала!
Проснувшись утром, Мэрион не сразу поняла, где находится. Свет лился в комнату сквозь грязное, незанавешенное окно. Рядом крепко спал Валентин. От выпитого накануне голова была тяжелой.
Мэрион села и со стоном обхватила голову руками. Она не знала, сколько сейчас времени. Но очень надеялась, что еще рано. Девушка осторожно оделась, пошатываясь от головокружения. Надо было срочно возвращаться во дворец, пока ее не хватились.
Когда она выскользнула из комнаты, Валентин со стоном перевернулся на другой бок, потянув за собой сбившуюся простыню. Внизу гости спали прямо под страницами «Дэйли Уоркер». На кухне Декка, то ли уже проснувшаяся, то ли вовсе не спавшая, и вовсе не факт, что трезвая, оживленно говорила о чем-то с бородатым незнакомцем.
— Меня отправили в Париж, в пансион для благородных девиц! Но я там едва не померла от скуки!
— Вам что, не приглянулся Париж? — поинтересовался бородач, с обожанием глядя на свою собеседницу.
— Да что там вообще могло приглянуться?! Нас учили играть в бридж, раз в неделю водили в церковь, а еще в оперу. Но с последнего акта «Фауста» нас выгнали, потому что он считался аморальным, — со смехом поведала она. — А потом я вернулась и начались эти треклятые «Лондонские сезоны». Но это была уже последняя капля! Подумать только, и я, по их мнению, должна была найти себе мужа среди этих богатеньких недоумков?!
Мэрион проскользнула мимо и спустилась по лестнице. Облезлая дверь поддалась не сразу, но в конце концов она с ней справилась. По мощеной улочке, как и вчера, стелился густой туман, в котором проглядывали очертания пакгаузов. Где-то на реке гудели пароходы. Кругом царила загадочная и романтичная атмосфера. Мэрион поспешила к станции метро, чувствуя себя эдакой «Золушкой наоборот». Золушке из сказки пришлось уезжать из дворца, ей же надо поскорее в него вернуться.
На следующих выходных она вновь навестила Ротерхит. А через неделю все повторилось. Ее влекло не только к Валентину — нет, сам дом, казалось, обладал пленительной силой. Там всегда можно было встретить молодых людей с непоколебимыми воззрениями.
Мэрион любила сидеть рядом с Валентином в приглушенном свете свечей и слушать жаркие споры о политике, которые обычно заканчивались глубокой ночью, а то и вовсе длились до самого утра. Безработица. Вторжение Муссолини в Эфиопию. Германское перевооружение. Новый премьер-министр Стэнли Болдуин, недавно сменивший на этом посту Рамсея Макдональда… Многие из этих тем не на шутку пугали ее и тревожили, но слушать такие дискуссии было куда приятнее, чем читать газеты в одиночестве, думая, что никому на свете больше нет дела до всех этих бед.
И все же Мэрион старалась не участвовать в таких беседах, какие бы сильные чувства ни пробуждали в ней темы, затронутые гостями. Она боялась привлекать к себе внимание, предчувствуя, что в такой пламенной и эмоциональной компании вряд ли одобрят ее работу. Правда, никто у нее не спрашивал, чем она занимается, да и Валентин никому об этом не рассказывал, но ведь рано или поздно тайное непременно станет явным. Мэрион казалось, что она зависла меж двух миров, но не может примкнуть ни к одному из них. Но так ли это важно, пока рядом ее возлюбленный?
Осенняя поездка в Шотландию, без которой не обходился ни один год, вынудила Мэрион на время расстаться с Ротерхитом, о чем она очень сожалела. Но ее немного утешало то, что новоиспеченная герцогиня Кентская, прибывшая в Балморал вместе с супругом, тоже была отнюдь не в восторге от такого отдыха.
— Как вам Балморал, дорогая моя Марина?! — прогремел король, точно пушка на военном корабле.
Принцесса Марина, недоверчиво возившая вилкой по тарелке с хаггисом[40], удивленно вскинула голову, услышав этот громовой раскат.
— Тут полно насекомых, — неодобрительно заметила она, бросив скорбный взгляд на красные точки, которыми были усеяны ее тонкие и белые, словно лилии, руки.
— Надо вам «Нэви-кат»[41] почаще курить! Мошкара и на пушечный выстрел не подлетит! — заботливо посоветовал свекор.