алась и, вскинув подбородок и расправив плечи под черным жакетом, спокойно взглянула в глаза Мэрион.
— Надо идти, Кроуфи. Дедушка уже тут!
Моряки торжественно везли гроб, положенный на лафет, по платформе. На гробе возлежала императорская корона, и драгоценные камни на ней поблескивали в лучах вокзальных огней. А под короной раскинулся золотисто-пурпурный королевский штандарт — единственный яркий проблеск среди черно-серой толпы.
— Глядите, там дядя Дэвид! И папа! — ахнув, воскликнула Лилибет.
— Какие у них смешные шляпы!
— А кто все эти люди, что идут позади?
— Короли, наверное.
— Тот, что в белом костюме, такой хорошенький! А в перьях — очень смешной, просто умора! — заметила Маргарет и вновь захихикала. — А что это за толстячок в блестящей фуражке?
По спине у Мэрион пробежал холодок. Из газет она знала о намерениях генерала Геринга, верного помощника Гитлера, выступить посланником нацистского режима на похоронах короля. Его очень отговаривали, и все-таки он приехал.
— И что за значок у него на плече? — спросила Мэрион, ни к кому не обращаясь.
Послышалась приглушенная барабанная дробь. Над стеклянным куполом вокзала потихоньку сгущались сумерки. Прощальные лучи солнца коснулись короны на крышке гроба, и она в последний раз ослепительно сверкнула. Процессия двинулась вглубь платформы, а повозка с гробом, запнувшись, пошатнулась. Корона подскочила, и бриллиантовый крест, отломившись от нее, с громким стуком упал на пол.
— Господи боже мой! — нетерпеливо воскликнул новый король. — Чего еще ждать?
О визитах в Ротерхит теперь не могло быть и речи. Но когда Мэрион наконец удалось навестить Валентина, тот был явно рассержен и опечален.
— Ты сказала, что уйдешь от них! — возмущенно напомнил он. — Хотела стать моей женой, поселиться здесь, устроиться на работу в школу!
— Так и будет, — пообещала она. — Когда все поутихнет.
Ее сердце разрывалось на две части: одна питала искреннюю привязанность к Валентину и была убеждена, что именно так все и произойдет, а вторая, обращенная в сторону девочек, не была в этом столь уверена. Похороны закончились, но над семейством герцога Йоркского по-прежнему висела завеса плотного мрака.
Даже герцогиня — и та стала смеяться гораздо реже. У самого герцога развился нервный тик — над его узкой, острой челюстью часто дергалась какая-то мышца, а заикание заметно усилилось. Маргарет, которую, в отличие от всех остальных, не покинула привычная веселость, называла внезапные приступы отцовского гнева «папиным скрежетом». Что за ними стояло — никто точно не знал. Но не оставалось сомнений, что причиной всему — новый король. В воздухе чувствовалось напряжение: казалось, все чего-то ждут.
Но в Ротерхите Эдуард VIII никого особенно не интересовал. Вместо этого молодежь, которой было не занимать самоуверенности, с жаром спорила об Испании. Бывший губернатор Канарских островов, невысокий, коренастый мужчина по имени Франко, поднял восстание против республиканского правительства.
— Его надо во что бы то ни стало остановить! — заявила одна особенно громогласная спорщица — девушка по имени Лаура, обладательница прямых бровей, пухлых губ и немного раскосых зеленых глаз.
Ее непослушные рыжие волосы были небрежно забраны назад, точно у нимфы с классической викторианской картины. Порой Мэрион замечала, как Лаура на нее косится.
Завсегдатаи Ротерхита считали, что иберийский конфликт — это главный фронт борьбы с фашизмом. У всех на устах был республиканский слоган «No pasaran!» — «Они не пройдут!». Впрочем, как однажды метко заметил Филипп, «они все равно проходят и топчутся, где им только вздумается».
А как-то раз Эсмонд вдруг заявил, что собирается поехать в Испанию в качестве корреспондента.
— И ты его отпустишь? — спросила Мэрион у Декки, думая, что та наверняка в ужасе от опасностей, грозящих ее возлюбленному.
Но Декка только ослепительно улыбнулась:
— Не только отпущу, но и сама поеду с ним! Буду его секретаршей!
— А ты знаешь испанский?
— Совсем чуть-чуть. Но мы как-нибудь выкрутимся.
— Только не говори, что ты тоже собрался в Испанию, — со страхом сказала Мэрион, глядя на Валентина.
Она прекрасно знала, как на него влияют дела и поступки Эсмонда.
Валентин посмотрел на нее без тени улыбки.
— А разве тебя это расстроит?
Люди, ощущая смутную тревогу, но так и не получив никаких разъяснений от короля, начали шпионить и подслушивать за августейшими особами. Пересекая холл дома на Пикадилли, часто можно было увидеть, как кто-нибудь из обслуги испуганно отскакивает от замочной скважины.
Опускаться до такого Мэрион не хотела. До того дня, когда ей довелось пройти мимо гостиной, в которой герцогиня пила чай с архиепископом Кентерберийским.
— Вы историю с документами слышали? Некоторые из них возвращаются с винными пятнами! — сообщил с придыханием высокий голос из гостиной.
Мэрион остановилась как вкопанная и бесшумно приблизилась к двери.
— Боже правый! — поразился архиепископ.
— Но это хотя бы значит, что он их читает, — продолжил голос под оживленный звон чашек и блюдец. — А бывает, что документы отсылают обратно без подписи! Он их, наверное, даже не просматривает!
— Какой ужас!
— Мистер Болдуин начал уже забирать важные бумаги, потому что мой деверь, видите ли, разбрасывает министерские документы по всему Форту. При этой, прошу заметить, дамочке и ее сомнительных дружках.
— О какой конфиденциальности тут может идти речь…
— В том-то и дело, что ни о какой, архиепископ! Вы ведь знаете, что Министерство иностранных дел следит за ней? Берти ужасно беспокоится!
Мэрион никогда прежде не слышала у герцогини в голосе таких ноток. Та была серьезна, опечалена и, казалось, вот-вот расплачется:
— Дэвид ничего ему не рассказывает! Он явно ему не доверяет! Поэтому мы понятия не имеем, что происходит!
— По счастью, народ понимает и того меньше. В прессу сейчас почти ничего не просачивается. Информационная блокада делает свое дело.
Услышав эти слова, Мэрион нахмурилась. Стало быть, поэтому упоминания о миссис Симпсон ни разу не появлялись в газетах?
— Да, лорд Ротермир и лорд Бивербрук пока что держат свое слово.
Мэрион прижалась спиной к стене и подняла взгляд к потолку, на котором висела люстра. Подвергать прессу цензуре — это преступление против демократии. Именно так и делалось в фашистских государствах, которые ужасали всех на Ротерхит-стрит. Этот ужас передался и Мэрион, вот только сейчас новость о цензуре ее вовсе не возмутила, хотя должна была. Теперь цензура была на другой стороне — на стороне людей, которые точно знают, что делают. Люстра над ее головой мерцала и поблескивала. А в душе сгустился зловещий восторг. Как-никак, теперь она находилась в самом центре событий!
Герцогиня вновь заговорила:
— Зато в американской прессе публикуют снимки с этого позорного нахлинского[44] круиза, будь он неладен! Пишут, что это главная сенсация после Воскресения Христова.
— Какая дерзость! — возмущенно воскликнул архиепископ, полный праведного гнева.
— А я думала, вам понравится, — заметила герцогиня, и в ее голосе на мгновение промелькнули привычные проказливые нотки, но потом она добавила, помрачнев: — Уоллис, между прочим, подала на развод. Если он состоится, Дэвид сможет жениться на ней еще до своей майской коронации.
— Ну уж на такое он ни за что не пойдет!
— Не хотите бренди, архиепископ?
— Не откажусь.
Послышался звон бокалов, а потом герцогиня продолжила:
— Все без конца твердят Берти, что дело может закончиться отречением от престола.
— Отречением? — ошарашенно переспросил собеседник, не веря своим ушам.
«Отречением?!» — пронеслось в голове у Мэрион, и коридор вокруг нее закачался.
— Еще бренди, архиепископ?
— Благодарю.
Глава тридцатая
Обстановка в Испании стремительно накалялась. Каждый вечер по радио передавали сводки событий, в которых перечислялись всё новые и новые незнакомые города с мелодичными названиями, павшие под натиском «правых». Эсмонд все-таки уехал в Испанию и теперь работал на «Рейтер»[45].
— Он переводит сводки с баскского фронта! — с завистью поведал Валентин.
Мэрион охватила паника:
— Но ты же туда не собираешься, надеюсь?
— Я подумывал присоединиться к ополчению.
— Но… — Мэрион начала судорожно подыскивать веский контраргумент. — Ты ведь не испанец.
— И что же? Интербригады состоят из добровольцев со всего света! Из Франции, Америки, даже Германии — хочешь верь, хочешь — нет. Товарищеская взаимопомощь.
Интербригадами назывались собранные коммунистами войска, поддерживающие республику. Сердце встревоженно заколотилось у Мэрион в груди.
— Но ты ведь не умеешь воевать, — покачала она головой. — В школе ты был пацифистом.
— Да уж, военная подготовка мне бы сейчас пригодилась, — печально заметил Валентин. — Но уже слишком поздно. Да и потом, там никто толком воевать не умеет.
— Как это?!
— Интербригады состоят из гражданских. Из лавочников, университетских профессоров, официантов — кого там только нет. И обучают тебя всему прямо на месте.
Мэрион хотелось спрятать лицо в ладонях и закричать. Но вместо этого она глубоко вздохнула.
— Ты же обещал, что не поедешь.
— А ты обещала бросить свою ненаглядную Лилибет и выйти за меня замуж.
— Так и будет! Вот увидишь!
Она стала подыскивать подходящую возможность, вот только герцога с супругой не так-то просто было вызвать на разговор. Они либо были в разъездах, либо принимали посетителей. С верхнего этажа, где располагалась круглая галерея, Мэрион наблюдала, как с виду очень важные особы одна за другой пересекали холл и исчезали в гостиной.
Среди них были премьер-министр Стэнли Болдуин, не на шутку встревоженный и с неизменной трубкой в зубах. И полная противоположность ему — невозмутимый и порывистый министр иностранных дел, Энтони Иден, разодетый во франтоватый костюм в тонкую полоску. И даже королева Мария в ее узнаваемой шляпке. Еще Мэрион пару раз видела Алана Ласеллса, который сновал по первому этажу, явно не ведая, что она наблюдает за ним сверху.