— Ничего я не пытаюсь. Так все и было.
— По миру идти не захотел, а в воры подался. У, крапивное семя! — прикрикнул драгун. — Сдам вас полицейским, а они церемониться не станут. Не до политесов. Вздернут на первом суку, чтобы больше честной народ не грабили. Хотя… — Драгун задумался. — Когда мы еще до той полиции доберемся… Вози вас с собой.
Он резким движением оттолкнул от себя бородача, вытащил пистолет, направил дуло прямо в лоб грабителя. Палец лег на спусковой курок. Разбойник сжался, девчонка закричала.
Это было как в замедленной съемке. Я едва успел отбить руку драгуна в сторону. Грохнул, да так, что уши заложило, выстрел. Пуля ударилась в дорогу, взметнув облачко пыли.
— Вы чего? — возмущенно закричал драгун. — Это же негодяи, их убивать надо при первой возможности!
— Он безоружный. Так нельзя! Вдобавок здесь его племянница. Хотите пристрелить дядю у нее на глазах? Не по-христиански это, господин прапорщик.
Я прочитал в глазах гренадер согласие с моими словами.
Драгун растерянно замигал:
— Просто поражаюсь вам, господа. Эка невидаль! Подумаешь, какая-то дворовая девка!.. С ней можно порезвиться напоследок, перед тем как укокошить. Она вполне сгодится. Если не в вашем вкусе, господа, я могу попользовать ее один.
— Мразь, — рявкнул я и мощным ударом послал его в нокаут.
Драгун распластался на дороге, дернулся и затих.
Я перевел взгляд на сжавшуюся девушку, походившую на взъерошенного воробушка:
— Забирай своего дядьку и проваливай! Быстрее, пока не передумал! Чтобы духу вашего здесь не было. Узнаю, что этим ремеслом продолжаете заниматься, — голову откручу. Лично! — Последнюю фразу я почти прокричал.
Девушка помогла встать дяде, взяла его под руку и осторожно стала подниматься с ним на холм. Они почти скрылись, как вдруг племянница остановилась, обернулась ко мне и, низко поклонившись, произнесла:
— Добро добром вернется, господин хороший.
И незадачливые разбойники исчезли в кустах.
— Надеюсь, больше приключений на сегодня не предвидится, — сказал я, вытирая со лба пот. — Давайте разбирать завалы. Путь неблизкий.
— А с энтим чего делать? — Чижиков показал на не пришедшего в сознание драгуна.
— С собой забирать, конечно, — пожал плечами я. — Не бросать же его здесь. А если еще кричать будет — двинь ему разок от моего имени.
Гренадер улыбнулся:
— Как не двинуть — обязательно двину. И от вашего имени, и от себя добавлю.
Дядька повертел перед глазами пудовый кулак и так ухмыльнулся, что всем стало ясно — все, за что берется Чижиков, делается с душой и старанием.
Люблю его за такой подход.
Глава 35
Я испытывал определенное неудобство перед драгуном, который выручил нас в трудной ситуации. Все же он дитя своего времени — скорый на расправу, не особенно озабоченный гуманистическими принципами, поэтому подходить к нему с точки зрения морали двадцать первого века не стоит. Схваченная разбойница для прапорщика вполне законная, можно сказать — заслуженная военная добыча, и он вправе распоряжаться ею как заблагорассудится, без скидки на пол и возраст.
Кодекс рыцарской чести здесь своеобразный, в основе его лежит право сильного, и я не уверен, что драгун от него отступил. Скорее всего, это мое поведение было чересчур вызывающим — ударил боевого офицера, отпустил разбойников, пускай даже преисполнившись самых благородных помыслов. Последнее, кстати, очень даже могло быть истолковано как усугубление вины.
Если прапорщик рискнет на меня донести, проблем будет выше крыши. Арест, суд… Любой прокурор от радости ладошки до мозолей сотрет.
Умом я все это прекрасно понимаю, а вот сердцем… Нет, меня нельзя назвать размазней и слюнтяем, я знаю, что мир несовершенен, что каждую секунду в нем совершаются чудовищные преступления, что справедливость — категория эфемерная, а между подвигом и злодеянием может оказаться разница не толще лезвия бритвы. Чтобы жить, приходится принимать чужие правила игры, а они далеко не всегда комфортны.
Не имея сил, чтобы изменить мир, — измениться самому, подстроиться под него? И сможешь ли ты после этого ощущать себя человеком?
Я далеко не идеален, грехов разных — и мелких и крупных — полным-полно. Мне часто приходилось врать и юлить, однажды невольно подставил знакомого, хотя это было скорее недоразумением, но осадок в душе остался. Меня нельзя назвать храбрецом — я многого боюсь, поэтому люблю перестраховываться. Не уверен, что смогу пожертвовать собой, если понадобится. Короче, для иконы мой лик является неподходящим.
Но иногда и я оказываюсь способен на поступок. Пускай он будет наивным, смешным, нелогичным, да чего уж там — откровенно идиотским, но все равно — это мой поступок. Я сам принял решение и поступил так, как посчитал нужным, для того чтобы не предать себя. И возможно, не раз о том пожалею.
Драгун очнулся через полчаса и долго крыл нас трехэтажными матами, но потом то ли всмотрелся в кулаки Чижикова, то ли просто выговорился, но в любом случае — остыл.
— Надеюсь, вы не собираетесь доносить на нас? — поинтересовался я.
— Нет, не собираюсь, — буркнул нахохлившийся офицер. — Хоть и нахожу поступок ваш зело неприличным.
— Тогда примите глубокие извинения за происшедшее. Мне сложно объяснить мотивы моего поведения, но я искренне хочу получить ваше прощение.
— Считайте, что ничего не было. Обиды на вас по зрелом размышлении я не держу. Догадываюсь, что вы представили себя эдаким Дон Кишотом и решили вступиться за честь дамы. Увы, встреченная на дороге особа, показавшаяся вам Дианой-охотницей, скорее всего, вас же и облапошила с помощью своего дядюшки.
— Почему вы так решили?
— Честная девица на большую дорогу не выйдет, путников грабить не станет. Здесь особливый склад характера требуется. Есть еще одно предположение: для простой крестьянки она слишком хорошо стреляет. Да и оружие у нее довольно дорогое и редкое. Скажите, часто ли вам попадались холопы с охотничьими штуцерами?
— Хм, вообще-то нет, ни разу не встречал, — задумчиво произнес я.
— Вот именно. Далеко не каждый шляхтич может позволить себе такой штуцер, будь он хоть трижды охотником. Нет, энто ружье неспроста у нее появилось — украдено или отобрано у кого-то. Мы не первые, кого они так привечают.
Было обидно чувствовать себя натуральным ослом, а драгун продолжал травить мне душу:
— Думаю, встретились мы с будущей Марьей Разбойницей, не успевшей еще войти в полную силу.
— А что за Марья Разбойница? — полюбопытствовал я.
— А вот трубочку табаком набью и расскажу, — произнес прапорщик.
Он закурил и продолжил:
— История это давняя, случилась еще во времена Петра Алексеевича. Появилась на Ярославской дороге шайка разбойников, беглых каторжан. И стояла во главе их баба — Маруська Семенова. Как она командиром ихним стала — то мне неведомо, но слово Маруськино для каторжников тех было законом. Прикажет землю есть или живота себя лишить — выполнят не задумываясь. Такая у нее власть над ними была. Много богатых карет и торговых обозов они пограбили, до того народ запужали, что люди стали бояться по дороге той ездить. Сколько раз пытались поймать ее, да вот незадача — ничего не получалось. Хитра была девка! Из всех передряг выпутывалась. Один раз завела отряд стрельцов, посланных, чтобы словить ее, на болото и там утопила. Вот и пошли слухи, что Маруська эта не иначе как ведьма.
Я улыбнулся:
— Что, так и не поймали?
— Почему не поймали? Поймали, — с гордостью объявил драгун. — И ведь что она удумала! Не побоялась на возок, везущий самого государя, напасть. Болела нога сильно у Петра Алексеевича, вот и ехал на лечение, а солдат с собой мало взял, на трех возках уместились. Два впереди ехали, а третий, с князем Ромодановским, поотстал. Заехали два возка на мост через реку Клязьму, а тут их уже и ждали. Подпилили злодеи бревна, вот и застрял царь-надежа с охраной невеликой на мосту том. Того не знали лиходеи, что позади князь Ромодановский с солдатами едет. Не увидели его. Вот Ромодановский всех-то разбойников и перестрелял, а в кого не попал — споймал и в Москву доставил. Долго Маруську на дыбе пытали, токмо она пытки достойно встретила и в вине своей не покорилась. А как собрались ее, по обычаям, на кол сажать, так она Петру Алексеевичу и говорит, что ежели простит ее, как Христос на горе Голгофе двух разбойников раскаявшихся, то ногу она ему вылечит.
— И что, простил ее Петр?
— Простил, указом своим помиловал, а она ему и впрямь ногу-то вылечила. Не болела с той поры. В награду государь замуж ее выдал за купца богатого. Шесть детишек родила Маруська, а один, говорят, уж больно на царя был похож. — Прапорщик лукаво подмигнул, дескать, понимай как хочешь.
Никогда не слышал этой истории, хотя чувствовалось, что драгун говорит правду.
— Не думаю, что наша Машка Маруське той ровня, — сказал я. — Уж больно легко мы отделались. Да и явно на вторых ролях она после дядюшки своего.
— Сегодня да, а завтра — кто его знает? — развел руками драгун. — Только при другой встрече может уже и нам не повезти.
— Будет день, будет и пища. Главное — на других лиходеев не нарваться. Держим ухо востро до самого Пскова, а там наши пути разойдутся. А вам, уважаемый, большое спасибо от всех нас за то, что из беды выручили.
— Ну так всегда пожалуйста, — не замешкавшись, ответил драгун.
Мы расстались с ним в Пскове, предварительно угостив друг друга бутылочкой хорошего вина. Тимофей Иванович Перов поскакал к своей зазнобе, взяв с нас обещание заглянуть к нему при обратной оказии, а я с удовольствием пожал ему на прощание руку.
Постоялый двор в Пскове ничем не отличался от большинства подобных заведений, раскиданных вдоль дорог необъятной России, — жесткие кровати, столование в трактирчике на первом этаже, кусачие клопы и блохи по ночам.
Я не собирался долго задерживаться в этом городе, нас ждала Польша, однако Карл внес коррективы в намеченные планы.