— Любопытство не подобает кейджере, — опять засмеялся говоривший.
— Да, господин. Простите, господин.
— Оставайся горячей, — проговорил он.
— Да, господин.
Я услышал, как он снова засмеялся и повернулся, чтоб подняться по трапу на верхнюю палубу.
— Битва, наверное, скоро закончится, — заметила Ширли.
— Откуда ты знаешь?
— Проверяли мою готовность к встрече с хозяином, — объяснила она.
— Повезло, что он не решил проверить ее руками, — высказался я.
— Да, — согласилась она, вздрагивая.
Она посмотрела вниз, на нож.
Мне хотелось узнать, как проходила битва. Я убрал руку с ее поясницы и отвел нож. Она вздохнула с облегчением. Я заметил, как красив округлый низ ее живота.
— Ложись, — приказал я.
Она легла на спину, и при помощи медных колец, около двух дюймов в диаметре, и кожаных петель около ее плеч и на нижних краях койки я привязал ее. Потом посмотрел на нее сверху вниз. Она была красива.
Затем подошел к разбитому окну в задней части каюты. Не хотелось, чтобы меня обнаружили за наблюдением.
— Можно спросить, господин?
— Нет, — ответил я.
— Да, господин, — прозвучал ее голос.
Через разбитое окно я видел, как стойко сражаются окруженные, но не сдающиеся корабли. Я был убежден, что они сумеют продержаться до ночи. Но я не думал, что они смогут выстоять при общей атаке всего пиратского флота на следующий день. Как благородно и хорошо они сражались! Мне было горько. Я оглянулся на койку. Там, привязанная, беспомощная, находилась женщина капитана пиратов, женщина одного из моих врагов. Я снова посмотрел в окно. На воде среди больших кораблей плавали вражеские лодки. Разглядывая их, я пришел в ярость. Их использовали, чтобы охотиться за выжившими, теми несчастными, что барахтались в воде. Этих бедняг вылавливали при помощи пик и багров. Лодки могли затруднить мое возвращение на «Тину». Я взглянул на стол, где лежал пакет, который теперь находился в конверте из промасленной ткани. Если бы им можно было воспользоваться, он имел бы огромную ценность. Я снова посмотрел в окно на пиратские корабли и на обороняющихся, а затем вернулся к столу и сел.
— Господин, — позвала девушка.
Я не ответил.
— Простите меня, господин, — прошептала она.
То, что защитники продержались так долго, было результатом двух факторов. Во-первых, из-за скученности пиратского флота врагам было затруднительно пустить в ход тараны и режущие лопасти. Во-вторых, необычайно большая численность и мастерство солдат, доставленных в трюмах кораблей Ара, сделали высадку на борт опасной.
Тактику, которая казалась мне в такой ситуации очевидной, Воскджар все еще не применил. Я подозревал, что он, возможно, не присутствует на битве, что его флотом командует менее значимая фигура.
Осторожно, используя сургуч, я запечатал конверт из промасленной ткани. Затем, свернув, я положил его в прямоугольный пакет и связал пакет нитью. Я заметил, что девушка наблюдает за мной. Поэтому я молча оторвал широкую полосу от алой простыни и, сложив в пять слоев, обмотал ей голову, крепко завязав сзади, так, чтобы она ничего не видела.
— Простите меня, господин, — захныкала она.
Потом я оторвал от стены полку, где-то около двух футов длиной, с отверстиями для шипов, чтобы использовать выступающую часть вроде той, что была у серебряного сосуда со свечой, стоящего на столе. При помощи вяжущей нити я смастерил буксировочную петлю. Затем поставил эту доску с буксировочной петлей и грузом — пакетом в запечатанном сургучом конверте из промасленной ткани — около окна.
И тут я услышал сигнальные рожки пиратского флота. Приказы, подумал я, запоздали. Я выглянул в окно. Как и следовало ожидать, пиратские корабли теперь отходили. Удручающая тщетность их атак, настырная и лишенная воображения, наконец-то дошла до командира. Теперь пиратские суда, осторожно посланные вперед, поодиночке или по двое, если будет необходимость в поддержке, не скапливаясь вместе в бесплодных попытках абордажа, смогут пустить в ход свои тараны и режущие лопасти против загнанных в угол, вопиюще малочисленных кораблей защитников. Дело близилось к вечеру. Несомненно, эта атака будет отложена до утра, чтобы в бойне ничего не упустить; например, некоторые уцелевшие смогли бы воспользоваться маленькими лодками или просто попытаться сбежать по воде под покровом темноты.
Я повернулся и медленно пошел к койке, на которой, прикованная, с завязанными глазами, лежала роскошная рабыня.
Я посмотрел на нее. Она почувствовала, что я стою рядом, и задрожала. Ее изящные запястья и тонкие лодыжки задвигались в кожаных ремнях, закрепленных на медных кольцах для рабов.
Я сдернул свернутую полосу из алой простыни с ее головы и отбросил повязку в сторону.
Она испуганно взглянула на меня и отодвинулась в глубь койки. Она была женщиной Реджинальда, одного из капитанов Воскджара.
— Пожалуйста, господин, — прошептала она, — не делай мне больно.
Она была женщиной врага.
— Пожалуйста, господин, — умоляла она, — пощади меня!
Как она была красива в своем плотно пригнанном ошейнике из блестящей, покрытой эмалью стали, который она не могла снять! Как красивы женщины в ошейниках! Ничего удивительного, что мужчины наслаждаются, надевая их на женщин. Как прекрасен сам по себе ошейник, и все же как мало значит его красота в сравнении с красотой и важностью его главного значения: показать, что женщина — это собственность.
— Ты хорошо привязана, рабыня, — сказал я ей. Ты абсолютно беспомощна.
— Да, господин.
— Ты очаровательна.
— Спасибо, господин.
— Истинное лакомство, — размышлял я вслух, — которое должно было томиться на плите, чтобы доставить удовольствие своему хозяину.
— Да, господин, — улыбнулась она.
— Почему Артемидор, первый помощник, спрашивая тебя о твоей готовности, не попытался войти в каюту и проверить все собственными руками?
— Никто не может касаться меня, кроме Реджинальда, моего господина, — гордо проговорила она. — До тех пор, пока я угождаю ему.
— Неужели ты так быстро забыла, — спросил я, — хорошенькая рабыня, кому ты теперь принадлежишь?
— Тебе, — ответила она. — Тебе, господин!
— Кажется, ты еще медленно кипишь, моя маленькая сладость, моя куколка, — сказал я.
Она взглянула на меня безумными глазами.
— Твое прикосновение, — прошептала она, — сводит меня с ума.
Затем она приподняла свое тело, его нежные округлые формы, и потянулась ко мне. Я взял ее за бедра и приподнял, прижав большие пальцы к ее животу. Испуганная, она отшатнулась от меня.
— Пощади меня, — попросила она.
— Нет, — ответил я.
Я вытащил из ее рта кусок скомканной ткани, мокрый и тяжелый, часть той полосы, которую я раньше использовал, чтобы завязать ей глаза. Я засунул этот кляп ей в рот, чтобы приглушить ее крики. Она продолжала стонать и покрывать меня поцелуями.
— Я вижу, ты все еще кипишь, — заметил я.
— Киплю? — Она печально засмеялась. — Ты заставил меня вскипеть, а затем, когда хорошо попробовал меня, дал мне остыть. Потом снова, когда это доставляло тебе удовольствие, заставлял меня закипать и опять довел до кипения. Ты проделал это со мной много раз.
Я отбросил назад несколько светлых прядок с ее лица.
— Ты хорошо знаешь, как приготовить девушку для своего наслаждения, господин, — прошептала она. — Без сомнения, ты гурман в употреблении рабыни, шеф-повар, хорошо обученный искусству приготовления лакомой пищи из рабыни для удовлетворения твоего чувственного голода.
— Успокойся, маленькое лакомство, — сказал я ей.
Тогда она снова приблизила свое тело ко мне, и я почувствовал ее желание. Снова я засунул скомканный кусок алой простыни ей в рот. Она не могла протестовать. В ее глазах были слезы. Она прижалась ко мне так сильно, как могла.
Свеча на столе прогорела. Снаружи было темно. Я отошел от окна каюты.
— Пожалуйста, господин, — попросила она, — еще раз.
— Ты влюбчивая, страстная девица, — заметил я.
— Я не могу сдержаться, — ответила она, — я женщина-рабыня.
Я улыбнулся про себя. Рабство превращает женщину в самку.
Я нежно присоединился к ней на постели. Мой нож был воткнут в деревянную стену над кроватью, справа от меня, где я мог достать его, если понадобится. Он пригодился мне пока что только однажды, чтобы приставить к ее уязвимому месту. Я скомкал кусок алой простыни и затем, держа его между пальцами правой руки, втолкнул в ее рот, глубоко за зубы.
В темноте я отвязал ее и положил на живот на койку. Кусок ткани, который я использовал в качестве кляпа, лежал слева от ее головы. Голова была тоже повернута налево.
— Я не такая же низкая и страстная, как земные девицы в ошейниках? — спросила она.
Я завел ее запястья за спину.
— У тебя остается надежда, — пообещал я ей, связывая кисти рук у нее за спиной.
— Нет, — сказала она, — горианская девушка в тысячи раз более страстная, чем земная девица.
— Возможно, — согласился я и улыбнулся.
Пусть соревнуются друг с другом, чтобы увидеть, кто может лучше удовлетворить мужчин. Я знал, что и земные девушки, и горианские изумительны. Ведь и те и другие были женщинами.
Я поднял девушку на ноги и поставил ее рядом с койкой.
— Ты связал мне руки за спиной, — сказала она, — ты поставил меня обнаженной перед тобой. Что ты собираешься делать?
Я разглядывал ее, затем вынул нож из досок над полкой, куда я воткнул его прежде, и приставил нож к ее животу.
— Пожалуйста, не убивай меня, — взмолилась она.
Я воткнул нож за пояс. Она вздохнула с облегчением.
— Уже поздно, — сказал я, — иди к окну.
В темноте каюты, осторожно ступая босыми ногами по стеклу и остаткам рамы, разбросанным по полу, она пошла, как было приказано, к окну и встала к нему лицом. Я захватил комок алого шелка, который раньше использовал в качестве кляпа, и сунул его за пояс. Я также принес остатки алой простыни, от которой я оторвал нужный мне кусок и затем отбросил тк