17МОНЕТНАЯ ДЕВУШКА. Я ОТПУСКАЮ ЕЕ
Эта улица зовется улицей Извивающейся Рабыни. Она темная, узкая и находится недалеко от причалов. Ее называют так потому, что большинство арендаторов или торговцев монетными девушками держат здесь лачуги для них. Девушки, назначаемые на день касанием скрученного кнута к левому плечу, носят на шее цепи, к которым прикреплен колокольчик и коробка для монет. Их отправляют на улицы во второй половине дня и ждут назад до наступления девятнадцати часов. И горе той девушке, которая не вернется с полной звенящей коробкой. Некоторые назначенные девушки иногда даже скребутся у крепких дверей своих хозяев, плача и стоя на коленях, надеясь, что их пошлют на улицы пораньше. Это повышает их шансы принести больший доход хозяину и таким образом избежать избиений и пыток. Однако такое снисхождение редко проявляется к девушкам, так как это противоречит соглашению, заключенному всеми дельцами, участвующими в этом бизнесе. Иногда девушки отсылаются на улицы с закованными за спиной руками, иногда со свободными, чтобы они могли использовать их, доставляя удовольствие клиентам своего хозяина. Бывает, новая девушка отправляется на улицы на поводке, в обществе девушки постарше, чтобы она могла научиться искусству монетной девушки. Я вспомнил, как однажды, давно, когда я купил и освободил мисс Хендерсон, мы встретили монетную девушку, возвращаясь в мою гостиницу.
— Убирайся прочь, гадкая тварь, — сказала мисс Хендерсон. — Отвратительно! Отвратительно! Ужасно! Отвратительно! — повторяла она.
Я улыбнулся. Девушка была наполовину обнажена, на ней был только, кусок коричневой тряпки. Я подумал тогда, что она великолепна. Безусловно, монетные девушки считаются самой низшей формой горианских уличных рабынь.
Я шел по улице Извивающейся Рабыни. Сейчас, поскольку было поздно, наверняка такие девушки, по крайней мере большая их часть, были уже в своих лачугах, посаженные на цепь, и лежали на соломенных подстилках, пытаясь уснуть, закутывая в тонкие одеяла обнаженные тела.
Улица Извивающейся Рабыни причудливо уходила вверх, от причалов, пролегая через торговый район в направлении к раскинувшемуся на холмах жилому району. Между прочим, свободные женщины стараются не бывать на улице Извивающейся Рабыни. Кажется, их пугает прогулка по ней. Пожалуй, я не стал бы осуждать их за это. Какая свободная женщина осмелилась бы прогуляться по такой улице, особенно ночью? Она может внезапно ощутить на горле петлю работорговца и к утру, заклейменная, с капюшоном на голове, в цепях, может оказаться в пятидесяти пасангах вниз по реке на пути на рынок в Вен или Турмус.
Выставив руки, я мог касаться стен домов, стоящих друг против друга. Мне послышался звон колокольчика. Я улыбнулся. Для чувственного путешествия монетной девушки, конечно, было поздно. Разве не все они сейчас заперты в своих лачугах, освобожденные от бессмысленных мыслей о побеге?
Я продолжал путь. Улица изгибалась. Я не мог видеть, что происходит впереди. Я снова услышал колокольчик и улыбнулся.
Я остановился около крохотной, наполненной жиром тарлариона лампы. Она, висящая в ярде над моей головой, располагалась в маленькой нише. Улица освещалась именно такими лампами. Семьи по очереди занимаются заготовкой топлива и присмотром за этими лампами. Как и во многих подобных делах, например уборке и ремонте улиц, у горианцев обязанности возлагаются на граждан, а не на государство. В этом смысле в таких делах налоги расходуются прямо, самостоятельно и целенаправленно. Третья сторона, таким образом, не вовлекается в эти дела, и гражданин хорошо знает, по крайней мере касательно этих проблем, сколько денег поступает и на что они тратятся.
Я снова услышал колокольчик и вновь улыбнулся. Я продолжал подниматься вверх по улице. Через подошвы сандалий я ясно чувствовал твердые, грубые булыжники. Мне нравилось это.
Я повернул за угол и именно тут, в пятидесяти ярдах, увидел их. Они приближались, спускаясь к свету одной из маленьких ламп, заправленных жиром тарлариона. Около лампы девушка на поводке резко остановилась. Я слышал звук приплюснутого колокольчика у нее на цепи, свисающей с шеи. У него был особенный звук. Девушка должна стоять в свете лампы, ожидая моего приближения. На обеих девушках были короткие туники рабынь. Обе были босы. Я шел не спеша, небрежно ступая. Казалось даже, что я не видел их. Я мог быть кем угодно, человеком, возвращающимся, скажем, из таверны или от приятеля. Встреча, безусловно, была просто случайной.
— О, — сказал я, внезапно останавливаясь в нескольких ярдах от них.
Казалось, что я, находясь в задумчивости, только что заметил их. Было похоже, что я внимательно разглядываю девушку на поводке, будто пытаясь узнать ее на расстоянии, в тусклом свете лампы. Потом я сделал вид, что узнал ее. Я притворился, что напуган тем, что, кажется, узнал ее, поняв в страхе и ужасе, кто она. Девушка быстро опустила голову, закрыв лицо руками. Колокольчик зазвенел от движения рук. Ее старшая компаньонка что-то кратко скомандовала, и она быстро опустила руки. Прозвучала еще одна команда, и девушку дернули за поводок. Она подняла голову. Я приблизился к ней. В ее глазах блестели слезы, а нижняя губа дрожала.
Я рассматривал ее, стоящую в желтоватом, мерцающем свете крошечной лампы, заправленной жиром тарлариона, поздно ночью, на грубых камнях этой темной, узкой улице Виктории. Она была передо мной — маленькая, тонкая, изящная, красивая. Ее подпоясанная жгутом для связывания, обернутая вокруг тела туника была коричневого цвета и сшита из обтягивающего тонкого репса. Туника без рукавов и с глубоким вырезом на груди. Короткая, как и положено рабыне. На шее висела цепь, на которой болтались два предмета. Первым был узкий бронзовый колокольчик, приплюснутый и конусообразный, с плоским верхом и ободком. Когда девушка двигалась, он звенел, привлекая к ней внимание. Вторым предметом была металлическая коробка для денег, в которой имелась щель для опускания монет. Коробка была заперта. Я не слышал звона монет. А еще на ее горле, под подбородком, был высокий плотный кожаный ошейник. Ее поводок, который держала в руке другая девушка, был прикреплен сзади к кольцу на ошейнике. Поводок был длинный и тоже из кожи. Другая девушка пять или шесть раз обернула его вокруг своей руки. Большинство горианских поводков длинные. У них два преимущества. Поводок может использоваться, если кто-то хочет связать рабыню, а его длинный конец, если нужно, может служить кнутом.
— Беверли, — прошептал я, — это ты?
Она не ответила. Ее глаза наполнились слезами. Ее губы дрожали. Тогда девушка, которая держала поводок, два раза дернула за него.
— Можно доставить тебе удовольствие, господин? — спросила девушка на поводке.
— Я думал, ты — монетная девушка, — сказал я.
— Она и есть монетная девушка, — произнесла другая, та, что держала ее поводок. Затем она один раз дернула за поводок, прикрепленный к кольцу на ошейнике.
— Я — монетная девушка, — повторила девушка на поводке, стоящая передо мной.
— Заинтересуй его, — приказала вторая.
— Я — твоя за один тарск, господин, — произнесла девушка на поводке.
— Открой свою тунику, — велела другая.
Тогда девушка развязала пояс, дав ему разойтись на две стороны, по бокам. Затем, разведя тунику руками, открыв ее, она показала мне себя. Она была самая красивая и привлекательная женщина, какую я когда-либо встречал.
— Надеюсь, я понравилась господину, — сказала она.
— Беверли, — проговорил я.
— У нее нет имени, — заметила та, что держала ее на поводке. — Ее хозяин еще не дал ей имени. Но когда-то, это правда, она была известна под именем Беверли. Если ты заинтересовался, то можешь дать ей, для своего пользования, другое имя.
Я смотрел на красивую девушку. Она дрожала. Она не закрыла тунику.
— Она девица с Земли, — пояснила та, что держала ее на поводке. — Некоторым мужчинам они нравятся.
— Я мог бы звать ее Линда, — сказал я.
— Это земное имя, — произнесла девушка с поводком. — Великолепно!
Затем вдруг, злобно отпустив намотанный на руку поводок, она ударила девушку по спине его длинным концом.
— Ты что, не понимаешь, что стоишь в присутствии свободного человека, Линда?
И тут та, что когда-то была мисс Беверли Хендерсон из города Нью-Йорк, с Земли, а теперь звалась Линдой, опустилась на колени передо мной на грубые камни узкой улицы Извивающейся Рабыни.
— Прости меня, господин, — прошептала она.
— Земные девушки такие тупые, — устало заметила другая девушка.
— Не все, — возразил я. — Просто они несведущи.
— Может быть, их можно обучить, — задумчиво проговорила она.
— Любую женщину можно обучить, — сказал я ей.
— Это правда, — улыбнулась она, а затем дернула за поводок стоявшую на коленях девушку.
— Возьми меня за один тарск, господин, — воскликнула коленопреклоненная девушка с раскрытой туникой, глядя на меня снизу вверх.
Та, что была когда-то мисс Беверли Хендерсон, теперь стояла передо мной на коленях и просила меня взять ее всего за один тарск. Она жалобно смотрела на меня.
— Ты — женщина, а он — мужчина, — обратилась к ней та, что держала поводок. — Заинтересуй его.
— Пожалуйста, господин, — взмолилась девушка.
— Укуси его тунику и полижи его ноги и ступни, — скомандовала девушка с поводком.
Колокольчик монетной девушки тихо зазвенел, когда та, что была когда-то мисс Беверли Хендерсон, повернула голову и начала своими маленькими белыми зубами кусать и щипать край моей туники. Я чувствовал эти робкие рывки, жалкие и нежные. Затем она прижала мокрый край туники своими губами к моему бедру и сквозь влажную ткань поцеловала меня. Потом она, низко опустив голову, начала лизать и целовать мои ноги и ступни. Она проделывала этот ритуал подчинения в течение нескольких минут, жалобно, отчаянно, униженно вымаливая милость. Наконец, не поднимая головы от моих ног, она умоляюще прошептала: