— Нет, господин, — плакала она.
— Если земные мужчины отказываются от данного им от рождения права на господство, меняют его на грязь политического извращения, если они хотели бы отказаться от своих генов, если они хотели бы ниспровергать и нарушать законы природы, если они предпочли бы самокастрацию вместо мужественности, это, я полагаю, их дело.
— Я не знаю, господин, — проговорила она.
— В том случае, конечно, если они жаждут получить в качестве наказания тревогу, вину, разочарование, болезнь и недолгую жизнь.
— Я не знаю, господин.
— Попранная природа не может не отплатить, — сказал я.
— Да, — согласилась она.
— Есть у мужчины право быть мужчиной? — спросил я.
— Я полагаю, да, — ответила она. — Я не знаю.
— И существует ли иерархия среди прав, при которой некоторые главнее остальных?
— Будь добр ко мне, господин, — взмолилась она.
— И не право ли мужчины быть мужчиной является наивысшим законом из тех, которыми он обладает?
— Да, — согласилась она.
— Какое право превосходит это?
— Никакое, господин.
— Есть у мужчины право осуществлять свое собственное низвержение, разрушая самого себя? — снова спросил я.
— Он способен на это, господин, — прошептала она, — но я не думаю, что у него есть такое право.
— У него нет такого права, — обратился я к ней, — поскольку оно противоречит более высокому праву.
— Да, господин.
— Отрицание мужского начала мужчиной в таком случае не только иррационально, но и пагубно с точки зрения морали. Мужчины не только имеют право сохранять свое мужское начало, но и обязаны так делать.
— Может быть, не существует такой вещи, как мужское начало, — прошептала она, — или женское начало.
— Скажи это сильным мужчинам, покоряющимся женщинам и истории.
— Может быть, не существует таких вещей, как долг и право, — проговорила она, — может быть, это только слова, применяемые как инструменты словесной манипуляции. Это просто способы воспитания, которые дешевле и мягче, чем ружья и кнуты.
— Это интересное и оригинальное предположение, — ответил я, — но тогда все еще остались бы потребности и права, силы и желания, и другие реальности жизни, в которой определенные действия ведут к определенным результатам. И в таком мире кто будет спорить с ларлом, должен или нет он питаться, или с мужчиной, стоит или нет ему быть мужчиной? В таком мире ларл охотится, а мужчина остается мужчиной.
— Боюсь, что Гор, — сказала она, — именно такой мир.
— Он такой, — ответил я ей, — девушка-рабыня.
— Я боюсь, — произнесла она.
— И не напрасно, бесправная рабыня, — подтвердил я.
— Бесправная рабыня? — повторила она.
— Конечно, — объяснил я ей, — ты — бесправная горианская девушка-рабыня, привязанная на поводок и готовая к совокуплению.
— И это все, что я есть?
— Да.
— Для тебя? — снова спросила она.
— Да, — подтвердил я.
Она вздрогнула.
— Что не так? — поинтересовался я.
— Я не смею говорить, — прошептала она.
— Говори.
— Я возбуждена.
Я продолжал сжимать ее руку своей левой рукой, а правую положил на ее тело. Она поежилась.
— Это правда, — сообщил я ей.
Она попыталась отклониться.
— Ты не обращаешься со мной как земной мужчина, — прошептала она.
— Я не мужчина с Земли, — ответил я. — Я — горианец.
Я прижал ее к камням.
— Что ты делаешь? — закричала она.
— Я был терпелив, — обратился я к ней. — Я долго ждал тебя.
Она стала извиваться, но ее сила не могла сравниться с моей. Я откинул плоский колокольчик и коробку для монет через ее левое плечо в сторону. Я услышал звон колокольчика и одинокий звяканье монеты, моей монеты, в маленькой, узкой металлической коробке на цепи, свисающей с ее шеи.
— Что ты собираешься делать? — спросила она.
— Я уже устал от ожидания, — ответил ей я.
— Теперь ты в самом деле возьмешь меня?
— Конечно.
— Но с достоинством и уважением! — умоляюще воскликнула она.
— Для этого я слишком долго ждал.
Она безрезультатно пыталась вырваться.
— Будь нежным, внимательным и ласковым! — умоляла она.
— Нет, — ответил я.
— Нет? — повторила она.
— Нет.
— О! — закричала она.
— Когда я закончу с тобой, — проговорил я, — у тебя не будет никаких сомнений, какие могли бы возникнуть с мужчиной с Земли, что тобой по-настоящему, насладились.
— О! — снова вскрикнула она.
— Ты узнаешь, — уверил я ее.
— Не может быть, что это ты, — заплакала она. — Ты не можешь быть таким!
— И тем не менее я таков, — проговорил я.
— Что ты делаешь?
— Обхожусь с тобой так, как должно обходиться с рабыней.
— Но я женщина с Земли! — крикнула она.
— Нет, — возразил я, — ты всего лишь девица на поводке, бесправная горианская девушка-рабыня, которая скоро узнает кое-что о значении ее ошейника.
— Да, господин! — внезапно беспомощно воскликнула она.
— Ты признаешь, что ты рабыня? — спросил я.
— Не проси меня, женщину с Земли, признать перед мужчиной с Земли, что я рабыня! — взмолилась она. — Это было бы унизительно!
— Но ты бы довольно быстро признала это перед грубыми мужчинами Гора, не так ли?
— Да, господин, — заплакала она. — Да, господин!
— Признай это передо мной, — приказал я, — потому что ты больше не женщина с Земли, и я больше не мужчина с Земли.
— Я — рабыня, господин, — сдалась она. — Я признаю это.
И тут я вспомнил то время, когда мы обедали в маленьком ресторане на Земле, очень давно. Ее волосы были затянуты сзади в строгий пучок. На ней было тонкое платье из обтягивающего атласа с открытыми плечами. У нее была маленькая, отделанная серебряным бисером сумочка. Теперь девушка извивалась в моих руках, покрытая потом, обнаженная и взятая на поводок.
— Я — рабыня, господин, — проговорила она. — Я всегда знала это.
— Теперь ты говоришь правду, — заметил я.
— Да, господин.
— Тебе стыдно за это признание? — спросил я.
Она посмотрела на меня, ошеломленная.
— Нет, — призналась она.
— А что ты чувствуешь? — продолжал спрашивать я.
— Это странно, — проговорила она, — я чувствую себя страстной, блистательной. Это странно. Как будто я вернулась к своей природе, к самой себе.
— Единственное настоящее освобождение, — сказал я, стать тем, кто ты есть на самом деле.
— О! — вскрикнула она.
— Рабыня возражает, чтобы с ней обходились как с рабыней? — спросил я.
— Нет, господин, — ответила она. — Я только жалею, что никогда не признавала на Земле свое рабство.
— Это бы не имело смысла, — утешил ее я. — На Земле слишком мало господ.
— На Горе не ощущается их недостатка, — заметила она.
— Да, — улыбнулся я.
Она задрожала в моих руках.
— Я признаюсь тебе, что подхожу ошейнику, — прошептала она.
— Это правда, — согласился я.
— Я жажду, чтобы меня научили тому, что он значит, — сказала она.
— Тебя научат, — ободрил я ее.
— Научи меня понимать мой ошейник, — молила она. — Сделай меня рабыней, какой я жажду быть.
— Научу.
— Линда теперь готова служить своему господину, — проговорила она. — Господин, что случилось? — Она вдруг забеспокоилась.
Я посмотрел на нее, горячую рабыню на поводке в моих руках.
— Я возьму тебя под именем Беверли, — сказал я.
— Это было мое имя на Земле, очень давно, когда я была свободна, — сказала она.
— Теперь я даю тебе это имя, чтобы пользоваться тобой как рабыней.
— Да, господин.
— Ты когда-то была родом с Земли, не так ли?
— Да, господин.
— Ты и сейчас родом с Земли?
— Нет, господин.
Откуда ты теперь родом?
— С Гора, господин.
— Когда-то ты была свободной женщиной, не так ли? — я продолжал задавать вопросы.
— Да, господин.
— Ты теперь свободна?
— Нет, господин, — произнесла она и добавила: — Пожалуйста, господин!
— Что ты теперь? — спросил я.
— Теперь я ничто, просто горианская девушка-рабыня! — заплакала она и еще раз добавила: — Пожалуйста, господин!
— Как твое имя?
— Беверли, — ответила она. — Мое имя Беверли. Это имя, которым мой господин пожелал назвать меня.
— Это милое имя, — заметил я.
— Да, господин. Спасибо тебе, господин. Пожалуйста, господин! — взмолилась она.
— Ты, кажется, сексуально возбуждена, Беверли, — заметил я.
— Да, мой господин, — призналась она. — Пожалуйста, пожалуйста!
— Говори, рабыня, — приказал я.
— Беверли умоляет разрешить ей послужить своему господину, — произнесла она.
Тогда я взял ее, и в эти минуты, в беспомощных судорогах, рыдая, она радостно выкрикивала, подтверждая свою подчиненность мне:
— Теперь я ничто, только горианская девушка-рабыня! Я — ничто, простая горианская девушка-рабыня! И я твоя, мой господин! Я — твоя! Я — твоя!
Девушка, управлявшая поводком рабыни, которой я только что наслаждался, вернувшись, убрала руку с покорного, лежащего на булыжниках тела. Она лизнула и понюхала свои пальцы.
— Я вижу, ты заработала свой тарск, — заметила она.
— Да, госпожа, — счастливо ответила девушка.
Та, что управляла поводком монетной девушки, нагнулась, чтобы отвязать его от кольца для рабов.
— Пожалуйста, госпожа, — умоляюще проговорила рабыня, которой я только что наслаждался, с трудом вставая на колени и опуская голову к ногам девушки, — не отвязывай пока мой поводок!
— Уже поздно, — проговорила та, что была, очевидно, надсмотрщицей и воспитательницей новой девушки-рабыни.
— Но удовольствия господина не должны ничем прерываться, — заявила стоящая на коленях рабыня. — Так мне сказали в доме!
Стоя на коленях, она повернулась и с мольбой посмотрела на меня. Я вытащил еще один тарск. Тогда девушка подошла ко мне ближе и встала на колени, чтобы я мог из своего лежачего положения дотянуться до коробки для монет, висящей на цепи у нее на шее. Я положил в коробку еще один тарск. Стоящая на коленях девушка повернулась и умоляюще посмотрела на ту, под чьим руководством она была.