— Я позволю тебе поцеловать меня, — проговорила она. — Я даже разрешу тебе заняться со мной любовью!
Я смотрел на нее. Я был в бешенстве. Она была дерзкой рабыней.
— Позволь мне быть твоей наемной работницей, — сказала она. — Я даже хочу быть твоей наемной любовницей. Тебе не надо платить мне много. Тебе вообще не надо ничего мне платить! Я буду работать на тебя даром! Позволь мне быть твоей служанкой для любви. Иногда я даже буду служить тебе, как рабыня.
— Что я когда-то надеялся увидеть в тебе? — спросил я ее. — Что интересного ожидал я найти в тебе?
Я провел кнутом по ее боку, и она задрожала.
— Конечно, — заметили, — ты довольно-таки хорошенькая в простом и рабском понимании.
Я продолжал вести кнутом по ее телу, и она тихо плакала, беспомощная, на изразцах передо мной.
— Интересно, — говорил я, — сколько я мог бы получить за тебя? Такую хорошенькую, глупую, никчемную, бессмысленную, отвратительную маленькую рабыню?
Она тихо плакала.
— Ой! — проговорила она.
— Хотя ты все-таки имеешь нужные для рабыни рефлексы, — заметил я. — Это, несомненно, могло бы увеличить твою цену.
Она закричала от стыда, прижавшись щекой к изразцам и царапая их ногтями.
— Я думаю, что выставлю тебя на продажу, такую хорошенькую, глупенькую маленькую грубиянку.
— О! — вскрикивала она.
— Ты возбудилась в своем ошейнике, маленькая нахалка? — сердито спросил я.
— О! — кричала она. Затем она принялась рыдать. Ее слезы капали на изразцы.
— Но прежде, чем ты можешь быть выставлена на торги, — сказал я, — ты должна усвоить кое-какие уроки, которые ты, очевидно, раньше не сумела понять. Я преподам тебе урок положения и состояния горианской девушки-рабыни.
Она содрогнулась от страха. Сейчас она увидела на изразцах перед собой мягко качающиеся тени от пяти распущенных плетей горианского хлыста для рабынь.
— Ты не станешь бить меня кнутом, — проговорила она. — Безусловно, не станешь бить меня!
Я, разозленный ею, яростно ударил кнутом по ее красивому телу. Она изогнулась, закричала и завертелась, перевернулась под кнутом, с живота на спину, потом на бок и снова на спину, снова на бок и на спину, стараясь увернуться от ударов. Она рассердила меня. Она осмелилась даже произнести мое имя. Затем она легла передо мной на спину, выпрямив ноги и вытянув руки.
— Пожалуйста, господин, — плакала она, — не бей меня больше!
— Как ты назвала меня? — спросил я.
— Господин, — повторила она. — Господин. Господин!
— Почему? — спросил я.
— Потому что ты — мой господин! — ответила она. — Потому что ты — мой господин!
— Ты уверена в этом?
— Да, господин.
— У тебя есть какие-то сомнения в этом? — поинтересовался я.
— Нет, господин, — ответила она. — Нет, господин!
— Кто ты?
— Рабыня! — закричала она.
— Чья рабыня? — снова спросил я.
— Твоя, — заплакала она, — твоя, господин!
Тогда я позволил ей подняться на колени, и она стояла передо мной, целуя мои ноги.
— Ты не кажешься такой самовлюбленной и заносчивой, какой была до этого, — проговорил я.
— Да, господин.
— Возможно, ты теперь немножко больше узнала о своем рабстве, — заметил я.
— Да, господин.
— О чем ты мечтаешь?
— Как угодить моему господину, — сказала она.
— Ответ правильный.
— Спасибо тебе, господин, — отреагировала она.
— Подними голову, — велел я.
Она послушалась, испуганно глядя на меня.
— Встань на четвереньки и отвернись от меня, — приказал я.
— Да, господин, — послушалась она.
— Ты произнесла мое имя, — проговорил я. — Странно, что ты, горианская девушка-рабыня, могла сделать такую ошибку.
— Да, господин, — призналась она, — но я за это была хорошо наказана кнутом.
Тогда я снова ударил ее хлыстом.
— Ой! — вскрикнула она.
— Возможно, тебя следовало бы убить, — произнес я.
— Прости меня, господин, — попросила она. — Пожалуйста, не бей меня, господин.
— Ой! — снова в отчаянии воскликнула она, в то время как хлыст без промедления ударил ее.
— И ты была небрежна в проявлении почтения, — заметил я.
— Да, господин, — согласилась она, — прости меня, господин.
Я снова ударил ее.
— Ты думала, такие вещи останутся незамеченными? — спросил я у нее.
— Нет, господин, — ответила она. — Прости меня, господин.
— И ты была дерзкой, — добавил я.
— Да, господин, — сказала она. — Прости меня, господин!
Я снова ударил ее.
— Ты ожидала, что твоя дерзость пройдет незамеченной?
— Нет, господин. Пожалуйста, пожалуйста, прости меня, господин! Ой! — закричала она от боли, получив еще один сильный удар хлыстом.
Ее голова была опущена. На изразцах были слезы.
— Что мне делать с тобой? — спросил я.
— Я — твоя рабыня, — ответила она. — Ты можешь делать со мной, что хочешь.
— Мне это известно, — проговорил я.
— Да, господин.
— Почему ты была дерзкой?
— В таком положении трудно говорить, — сказала она.
— Говори, — приказал я.
— Когда я узнала тебя, то подумала, что могу использовать твою слабость и победить тебя. В этом для женщины есть определенное наслаждение, потому что тогда она становится немного мужчиной, хозяином, хотя в глубине души она знает, что это не так. К тому же ей нравится мучить слабых мужчин, мужчин слишком мягких, чтобы надеть на нее цепи, которые она жаждет носить. Разумеется, такие удовольствия мелкие и пустые, и мы в глубине души знаем это. Каждый пол имеет свое место и ни один не будет счастлив, пока не займет его. Место мужчины быть хозяином; место женщины — служить ему. Горианские мужчины, конечно, не считают нужным терпеть наш вздор. Они быстро ставят нас на место. Они делают из нас рабынь. Не будь ты с Земли, я бы не осмелилась вести себя так. Увидев тебя, помня тебя с давних пор, мне не пришло в голову, что я стою на коленях перед тем, кто стал в действительности горианским мужчиной. Жаль, что я не поняла этого раньше. Я бы уберегла себя от большой боли. Женщины ввязываются в битвы, которые стремятся проиграть. Мы хотим, чтобы нас сокрушили и завоевали. Вот почему мы боремся. Если мы не будем протестовать и бороться, какая ценность для мужчины, спрашиваем мы себя, будет в нашем покорении? Но конечно, мне не следовало бороться с тобой. Я только девушка-рабыня, девушка, уже закованная в ошейник и покоренная. Я не свободная женщина. С моей стороны было самоуверенностью позволить себе проявлять тщеславие свободной женщины. Я — рабыня. Мне следовало бы покориться тебе немедленно и полностью. Прости меня, господин. Я надеюсь, что ты позволишь мне жить.
Я рассматривал ее. Она была хорошенькая, в моем ошейнике, стоящая на четвереньках.
— Можно мне дальше объяснить свое поведение, господин? — спросила она. — Это может заставить тебя отнестись ко мне не так сурово.
— Говори, — разрешил я.
— Я хочу быть рабыней, — начала она. — Я боялась, что ты освободишь меня. Вот поэтому-то я противилась тебе. Именно таким образом я пыталась спровоцировать тебя на мое завоевание. Я пыталась разозлить тебя, чтобы ты мог сделать из меня твою рабыню и уверенно содержать меня в этом качестве.
— В этом не было необходимости, — заметил я.
— Теперь я хорошо понимаю это, господин, — ответила она. — Однако тогда я не знала этого.
Я промолчал.
— Мое поведение, каким бы глупым оно ни было, было вызвано желанием остаться в рабстве, — прошептала она, — может быть, теперь ты будешь более снисходителен к своей девушке.
— Итак, ты желаешь быть рабыней?
— Да, господин, — ответила она, — страстно.
— И ты рабыня, — сказал я.
— Да, господин, — подтвердила она, — совершенно.
— Ты думаешь, что ты свободна или что у тебя есть хоть какие-то права?
— Нет, господин. Я знаю, что такие заблуждения не дозволяются горианской девушке-рабыне.
— Ты не боишься своего рабства?
— Боюсь, господин, — ответила она, — и иногда мы ужасно боимся неопределенностей и ужасов рабства, но такие вещи делают более богатым наш опыт, добавляя к нему особый вкус и остроту, делая его более значимым. К тому же без этого мы не были бы в настоящем рабстве, к которому стремимся.
— Итак, ты принимаешь все страдания и ужасы рабства? — уточнил я.
— Охотно и радостно, господин, — ответила она, — а если мы приняли его без восторга и с дрожью, то теперь должны принять его, так как мы — рабыни.
— Тебе нравится быть рабыней? — снова спросил я.
— Да, господин.
— Ты ничего не стоишь, не так ли?
— Да, господин, — ответила она, — но я могла бы иметь определенную цену как рабыня мужчины. Я не знаю свою существующую рыночную цену.
Я тоже не знал ее настоящую рыночную цену. Такие вещи меняются каждый день. Они подвержены значительным колебаниям, являясь следствием многих факторов, таких как сама девушка, ее ум, воспитание и красота, деньги в хозяйстве, условия спроса и предложения. И даже рынок, на котором ее продают, и время года, когда она выставлена на торги. Девушка, которую продают на престижном рынке, утром перед продажей помещенная с другими красивыми обитательницами внутри выставочной клетки с хромированными и узорчатыми решетками, где она двигается и позирует по инструкциям будущих участников торгов, почти непременно получит большую цену, чем та, которую вытащили за волосы из набитой битком деревянной, сколоченной болтами клетки и бросили на платформу для торгов, или, скажем, чем та, которую продают с цементного, выставленного на всеобщее обозрение постамента на простом уличном рынке. Обычно девушки получают большую цену весной. Я мало сомневаюсь, что поиски рабынь на Земле усиливаются в определенное время года, чтобы пойманные девушки могли быть доставлены на весенние рынки. Многие земные девушки-рабыни на Горе, сравнивая документы, обнаруживают, что были проданы весной. Наиболее сообразительные из них понимают, что, вероятно, это не было простым совпадением. Тогда они глубже и