Но вот грянула война, в первые же дни на фронтах появилось новое оружие — реактивное, и случилось то, что и раньше не раз бывало в истории техники: младенцу не сразу нашли имя. Официально батареи, дивизионы и полки реактивной артиллерии с самого момента их формирования назвали гвардейскими минометными частями. Отсюда появилось название «гвардейские минометы». Странно звучало бы «гвардейская пушка» или «гвардейский автомат». Но с «гвардейскими минометами» свыклись: во-первых, не было другого названия, во-вторых, снаряд для новой артиллерии внешне был похож на мину. Когда же фронтовики увидели эти «минометы» в действии, когда разнеслась молва об их необыкновенной мощи, официальное название как-то сразу стало забываться. Почему?
— В самом деле, почему? — оживился поэт. — Рассказывайте, это очень интересно.
Исаковский вновь поправил на плечах шубу, откинулся на спинку стула и положил на колени блокнот. Блокнот был открыт, и Дроздов случайно увидел: там уже есть какие-то записи. «Фрицев подчистую косит», — прочел подполковник. Это были слова, которые обронил старший лейтенант, характеризуя Калинникова.
— Нужно вспомнить, в какое время появилось на фронтах наше оружие, — продолжал подполковник, — фашисты опустошали советские города и села. Мы вели трудные бои. Тяжело, очень тяжело было… И вот по фронтам разнеслось, что в нашей армии появилась какая-то необыкновенная пушка. Сама она необычная и снаряды непривычные: когда летят — позади остается длинный огненный след, в темноте они напоминают падающие кометы… Народная молва разнесла слух, что новая пушка стреляет снарядами, которые, падая, будто разделяются на несколько других, а те в свою очередь тоже дробятся, разрываются и сжигают все вокруг.
— Я от одного пехотинца слышал похлеще, — смеясь, вставил Калинников. — Мы лежали с ним в госпитале. Он уверял, что сам видел, как наши снаряды, будто магнит, притягиваются к вражеским танкам и подрывают их!
— Как в сказке, — сказал Исаковский, — а в сказке всегда есть мечта.
— Это верно, — продолжал подполковник. — В дни, когда с фронтов шли недобрые вести, народ особенно хотел верить: вот развернутся могучие силы, вот ударят! Отсюда и преувеличения насчет нового оружия. Чем дальше от фронта, тем больше рассказывалось небылиц. По-своему отозвались фронтовики. Шипение снарядов при выстреле, долгий рокот разрывов при одновременном падении сотен этих снарядов, сказочная молва об их силе — все это в сознании солдат связывалось с чем-то живым, грозным для врага и милым сердцу нашего фронтовика. Солдат с давних пор называет «подружкой» свою спасительницу-винтовку, саперную лопатку, котелок…
— «Пушка-подружка», «фронтовая сестра», — заговорили солдаты.
— Вон как сыграла Надюша!
— Эх, и пропела фрицам наша Катюша!..
Каждый называл новое оружие именем, которое было ему по душе. Но более всего полюбилось имя Катюша — простое русское народное имя, которое все чаще слышалось теперь по радио, в кино и на улицах, в воинских эшелонах и на прифронтовых дорогах.
Война, разлучившая солдат со своими женами и невестами, еще более приблизила к сердцу народа образ той Катюши-подружки, которая навсегда подарила свою любовь другу-солдату.
Так и разнеслось по фронтам:
— «Катюша» стреляет!
— Вон «катюша» горячие гостинцы понесла врагу!..
…Подполковник закончил рассказ. Наступило молчание. Поэт задумался об услышанном. Но вот он встретил ожидающие глаза.
— Понимаю, — сказал он. — Но мне, видимо, к этому рассказу добавить нечего. Сами догадываетесь: я тут ни при чем. Поэт не властен над своей песней. Да и кто мог предугадать, что имя героини песни станет именем нового оружия… Что касается желания ваших товарищей услышать новую песню про «катюшу», то я его вполне разделяю. Но для этого нужна ваша помощь. Я еще ни разу не видел боевые машины-«катюши». Не встречал фронтовиков из гвардейских минометных частей. Боюсь, напишу такое, что потом и обо мне будете говорить, как о солдате, с которым товарищ сержант в госпитале встретился, — улыбаясь, закончил Исаковский.
Калинников на какое-то мгновение загрустил. Он был человеком горячего и непосредственного чувства: открыто говорил о том, что думал. За время войны привык он и к другому: любое дело, на которое его посылают, — важное. И не может быть такого, чтобы он, Калинников, его не исполнил!
— Так мы вам поможем, товарищ поэт! — искренне воскликнул сержант.
— На это я и рассчитываю, — быстро и серьезно отозвался Исаковский. — Давайте договоримся: я буду спрашивать, а вы уж возьмите на себя труд отвечать. Итак, мы все четверо будем работать над новой песней. Договорились?..
Среди членов делегации самым старым (не по летам, а по «стажу») фронтовиком-гвардейцем оказался Калинников. Он пришел в реактивную артиллерию еще в первые месяцы войны. Его и попросили рассказать о первом для него залпе «катюш».
Калинников встал и, поборов смущение, заговорил. Он то задумывался, вспоминая подробности, то рассказывал быстро, взволнованно. Слушателям сразу передалась атмосфера тех трудных дней.
…Враг наступал. По всей Украине горели хутора. Черные тучи дыма поднимались к небу. Артиллерия не умолкала. Вражеские атаки следовали непрерывно. Наши войска отступали, но не сдавали без боя ни одной позиции… Гвардейский минометный дивизион был вызван для отражения контратаки противника; немцы сосредоточились в балке, вот-вот поднимутся… Залп! Снаряды со свистом и шипением понеслись в сторону гитлеровцев. В балке все затряслось, загудело…
— Там от фашистов только одна химия осталась, — увлекшись, сказал Калинников.
— Как вы сказали — «химия»?
— Да, химия…
— Метко! — согласился поэт и сделал очередную запись в своем блокноте.
Долго длилась эта беседа. Вспоминали не только первые дни войны. Речь шла и о том, как отличились гвардейцы на Курской дуге, когда гитлеровцы впервые применили против наших войск свои «тигры», как воюют наши фронтовики сейчас…
Когда прощались, Исаковский сказал:
— Обязательно напишу новую песню. Но как получится — не знаю.
Поэт исполнил свое обещание.
В январе 1944 года он написал на фронт автору этой книги:
«Выполняю свое обещание и посылаю Вам „Песню про „катюшу““. Музыка еще не написана, но ее обещал написать В. Захаров, после чего песня будет включена в репертуар хора имени Пятницкого. Когда музыка будет написана, я попрошу Захарова, чтобы он послал Вам ноты.
Ну вот пока и все.
Большой Вам привет!..»
…Словно напоминая о старой довоенной «Катюше», автор новой песни начинал ее такими словами:
И на море, и на суше,
По дорогам фронтовым
Ходит русская «катюша»,
Ходит шагом боевым.
Дальше поэт рассказывал о боевых делах «катюши», о ее силе, как она «фашистов подчистую косит», «подчистую бьет».
…И фамилии не спросит,
И поплакать не дает.
Налетит «катюша» вихрем —
Чем ее остановить?
И задумал Гитлер «тигров»
На «катюшу» натравить
Но такие им гостинцы
Приготовила она,
Что осталась от зверинца
Только химия одна!..
Получив текст песни, гвардейцы, еще до того как композитор сочинил музыку, сами подобрали мотив и с особой гордостью стали распевать уже совсем «свою», новую «Катюшу».
Но вот песня зазвучала по радио. Включенная в репертуар хора имени Пятницкого, она стала известной на всех фронтах, всей стране, стала одной из наиболее популярных песен периода Великой Отечественной войны.
Фронтовики-гвардейцы от души поблагодарили поэта. «Уважаемый Михаил Васильевич! — писали они Исаковскому 17 января 1945 года. — От имени всех гвардейцев, которым адресована Ваша „Песня про „катюшу““, приносим Вам глубокую признательность…
Рядовые, офицеры, генералы гвардейской артиллерии ждут от Вас новых песен и стихов, а мы в долгу не останемся!..»[16].
В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ
Г. Л. Пальмский,полковник запасаВСТУПЛЕНИЕ В БОЙ
В субботу вечером 21 июня 1941 года я и мои товарищи, курсанты 3-го Ленинградского артиллерийского училища, готовились к участию в параде по случаю открытия общелагерного сбора. Парад и праздник были назначены на воскресенье, 22 июня.
Лагерь училища размещался в чудесном сосновом лесу, недалеко от города Луги. Палатки, в которых мы жили, стояли ровными рядами, как бы равняясь друг на друга по фронту и в глубину. Все было привычное, родное, знакомое.
В 6 часов утра сигнальщик подал на трубе сигнал «подъем», и его моментально разнесли по всему лагерю голоса дежурных и дневальных по подразделениям. Воскресное утро выдалось ясное, безоблачное, мне, да и никому из курсантов и в голову не приходило, что этот день круто изменит нашу жизнь. Распорядок в лагере и в воскресенье был строг: физзарядка, утренний осмотр, завтрак. Курсанты подшивали свежие подворотнички к гимнастеркам, чистили пуговицы и нагрудные эмблемы, брились. На торжество пригласили гостей, многие ждали приезда родных и знакомых. Из пионерлагеря, находившегося в Толмачеве, должны были приехать пионеры. За ними направили трех курсантов, которые вместе с ребятами разработали по карте маршрут похода и к утру прибыли на Лужский полигон, где на лагерном стадионе должен был начаться праздник.
Наконец настало время для следования на парад. В походной колонне мы, веселые и радостные, с песнями отправились к стадиону. Но едва лишь отошли от лагеря, как были остановлены. Приказ — всем вернуться обратно и немедленно приступить к маскировке лагеря от наблюдения с воздуха. Нам объявили, что открытие лагерного сбора переносится.
Дисциплина была настолько высокая, что никто из курсантов даже и не подумал спросить, чем вызваны отмена праздника и необходимость срочной маскировки лагеря. Конечно, между собой мы строили немало догадок, но истинной причины в лагере еще не знали.