Я позвонил автору и говорю:
— Вы об этом уже писали! Три года назад. Именно в нашей газете.
— Ну и что? С тех пор ничего не изменилось. Ни во мне, ни тем более в Уткине! Стрельцова не знать!
Я напомнил о мемуарчике.
— Какой мемуарчик, когда люди Стрельцова забыли!
И в трубке раздались частые, как брань, гудки.
На Автозаводской площади большое движение. Переходить ее надо с умом. Или на светофор.
Человек с Востока, в мятых брюках и кепке, не спешил делать ни того ни другого. Ему гудели, а он в затылке чесал. Словно и не подвергался опасности, а стоял где-нибудь на скале в полном своем одиночестве.
Я предложил кепке помощь, и мы оказались на тротуаре. Но он и здесь продолжал размышлять. Наконец обратился ко мне:
— Слушай, дарагой, где здэсь дэньги на памятник Стрэльцову собирают? Я из Баку спэциально приехал.
Я показал ему на корпуса ЗИЛа, где размещался тогда торпедовский футбольный клуб. А заодно поинтересовался, откуда такая любовь к москвичу, торпедовцу, который ведь и «Нефтчи» забивал.
— Да пусть бы он и тэперь забивал! Такого игрока на руках надо носить, как дэвушку! У нас тоже люди играли — Банишевский, Маркаров, но Стрэльцов — он… Они все как дети перед ним, понял, дарагой?
С его слов выходило, что именно в Баку Стрельцов провел свой первый матч после зоны. Неофициальный. Товарищеский. Потому что люди из Баку хорошо попросили.
Я потом рылся в архивах, опрашивал знакомых футбольных статистиков. Подтверждения бакинского матча не нашел. Но — памятник Стрельцову на стадионе «Торпедо» стоит.
А вот разных машин на Автозаводской площади стало еще больше.
Онкологический центр на Каширке виден издалека. Несмотря на старания архитектора, от здания веет чем-то мрачным. Стрельцов умер там.
Михаил Гершкович вспоминал:
— Пришли мы к нему поздравлять. Знали, что ему плохо, что надежды нет никакой, но день рождения есть день рождения. Рая, жена его, взяла Эдика за руку, подняла ее, в наши поочередно протянутые ладони положила: «Эдик, ребята пришли к тебе, поздравить». Он глаза прикрыл, мол, понимаю. Узнал. А может, нам просто хотелось в это верить?
Минут десять побыли в палате, говорили что-то бодрое и ненужное. Ну что в таких случаях говорят…
Утром, часов в восемь, я позвонил Раисе Михайловне и услышал: «Умер Эдик. Ночью умер»…
Недалеко от Каширки — Варшавка. Варшавское шоссе. Там, где однажды нашли умирающего молодого красивого мужчину. Как оказалось, Валерия Воронина. Убитого неизвестно кем. Убийца не найден. Умирал Воронин в тех же краях, что и Стрельцов.
Поразительно, что на всех фотографиях, что мне довелось видеть, Стрельцов спокоен, умиротворен. Никакой истовости, напряжения в лице, никакой муки.
Да и привычного теперь оскала радости тоже в нем нет. Никакого сверхторжества и триумфаторства.
Словно и не было матча, боли, победы. А была просто жизнь.
Без показного героизма и дешевой патетики.
Ежемесячник «Торпедо» издавали два веселых человека. Саша и Юра. Они были и редакторами, и заказчиками, и наборщиками, и курьерами. А также продавцами тиража.
Параллельно они боролись с завистниками.
Казалось, они знали о «Торпедо» всё, ведь каждый новый номер получался пригожим, читабельным и свежим, как мамин пирог.
Продавали они его где придется — у завода, на стадионе и на Ленинградском вокзале. Там приходилось бороться за место с другими торговцами и торговками. В этой борьбе им здорово помогал портвейн.
Однажды я встретил их там, как раз в период борьбы за место под солнцем. Принял липкий стакан — символ недолгого мира. И говорю:
— Знал бы Стрельцов, что номер его памяти продается среди бомжей, воблы и семечек…
Юра подумал, прикурил и закончил:
— То есть среди народа. Для которого он и играл. Значит, все нормально.
Стоит ли говорить, что я остался вместе с ребятами и уехал на последнем поезде метро?
Номеров вышло около тридцати. Лучшие из них — именные. Посвященные Воронину и Стрельцову.
Затем у клуба кончились деньги, и ежемесячник «Торпедо» стал раритетом.
Когда мы, наконец, станем чемпионами мира по футболу? На этот вопрос некоторые ветераны отвечают:
— Да мы бы ими стали в 1958-м! Если бы Эдика не посадили да не убрали Огонькова с Татушиным! Всех бы порвали.
В конце тридцатых годов в нашей стране жило много испанцев, эмигрировавших от Франко. Один из них работал на заводе и дружил с моим дядей. В шестидесятых большинство из них вернулось на родину. Дядин друг уехал в Бильбао.
Иногда от него приходили поздравительные открытки. В них, между прочим, он спрашивал:
— Как там Стрельцов? Недавно ваша сборная играла у нас, а его почему-то не было.
Не думаю, чтобы дядя отвечал на столь невинный для испанца вопрос. Не думаю.
На моей книжной полке стоит деревянный игрушечный камин из Бильбао. Как память об Испании. Как память о том вопросе. Как память о дяде. Как память о Стрельцове.
Как его звали, этого баска? Я снова забыл спросить.
Никита Симонян часто вспоминает эту историю.
— 1956 год. Мельбурн. Мы — олимпийские чемпионы. Получаю золотую медаль, но к радости примешивается укол совести — Стрельцову-то медали не дали. Не полагалось тогда. Давали только тем, кто выступал в финале. Получалось несправедливо: он играл все матчи, а на последнюю игру тренеры выпустили меня.
Подхожу к Эдику, говорю: «Эдик, эта золотая медаль не моя. Она твоя. Ты ее заслужил. Можешь взять ее себе». Эдик отказывается наотрез, обижается даже. Я отступил, но, когда плыли обратно на теплоходе «Грузия», вновь к нему подхожу. А он рассердился: «Еще раз предложишь мне свою медаль — обижусь!»
…Интересно, что в некоторых книжках к рассказу Симоняна добавлялась одна деталь. Стрельцов в ответ говорит более старшему товарищу: «Бери, бери. Я еще молодой, еще выиграю».
Владимир Дерябин, бывший в шестидесятые капитаном одесского «Черноморца», душа-человек. Про себя лично — как ни упрашивай — ничегошеньки не расскажет, зато про других — пожалуйста!
Как-то ехали с ним в Одессу. Спросил Дерябина про Стрельцова. Тот вспомнил такой момент:
«— Играли у нас, в Одессе. Наш защитник Юра в раздевалке перед матчем клятву дает: не пропущу Стрельца! Мы только усмехнулись… Играем, значит… А Юра, надо сказать, парень могучий, приклеился к Эдику, как репей, то по ногам молотит, то за майку держит. Ну Эдик будто не замечает. И вот проспали мы комбинацию… Кто-то ему на ход кинул по центру. Стрельцов, только-только пассивный, вялый был, — как рванет! Юра оторопел, за ним во весь дух! Стрельцов по дороге двоих, как детей, обыграл и к штрафной! Тут Юра наш изловчился и сзади ему на шею как прыгнет! Чистый Тарзан. А Стрельцов даже бега не замедлил: врывается в штрафную и, не дожидаясь вратаря, — с размаху в угол. И говорит Юре: „Слезай, что ли, приехали…“ Нельзя было его удержать, невозможно».
Дерябин осенью умер. Так и не рассказав о себе.
Известный тренер Владимир Сальков играл за донецкий «Шахтер» защитником. Персонально против Стрельцова — такое у него было задание, если «Шахтер» встречался с «Торпедо».
— Вот Стрельцов с мячом, приближается к штрафной, замахивается бить по воротам. Я реагирую на замах. Он сразу меняет решение, видя, что я перекрыл ворота. Делает новое обманное движение, но я и на него успеваю среагировать. Но и оно оказывается ложным. Я понимаю это, видя, что он делает третий финт, понимать-то понимаю, но уже лежа на траве, координацию потерял! Народ смеется на трибунах, а мне не до смеха. Я пытаюсь и лежа ворота закрыть, как амбразуру телом, ползу по траве. А он, видя, что удар может прийтись мне в спину, забирает мяч и мимо меня лежащего тихонько так катит мяч в дальний угол! Вратарь у нас тогда был приличный, но, наблюдая эти ложные его замахи, готовился к сильнейшему удару, а тут — прямо застыл как вкопанный.
Я многих нападающих до и после видел, но чтобы вот такой гол сотворить… Фантастический талант. Талантище. И это ведь в 1966 году было, после стольких лет заключения.
Владимир Маслаченко, прекрасный голкипер и профессиональный комментатор, сказал о Стрельцове, мне кажется, лучше всех: «Стрельцов — это футбольный Шаляпин».
Впервые в футболке «Торпедо» он вышел на поле 4 апреля 1954 года в Харькове. Это был первый тур очередного чемпионата страны. Паренек, которого скоро будет знать вся страна и которому еще не исполнилось семнадцати лет, отыграл неполный второй тайм. Он вышел на замену под двенадцатым номером. И забил мяч на 70-й минуте. 3 мая его впервые увидели москвичи. «Торпедо» играло с «Локомотивом» и победило — 1:0. Этот единственный мяч забил шестнадцатилетний Эдуард Стрельцов.
26 июня 1955 года он впервые играл за сборную. Против шведов, в Стокгольме. И забил три мяча!
Как-то на стадионе «Торпедо» по трибунам прошелестело: «Стрельцов, Стрельцов!!!» Я долго искал его глазами. Они никак не хотели останавливаться на лысоватом здоровом дядьке в коричневом пиджаке.
Он сразу же сел и стал для меня невидим. Он не ждал ничьего, моего в том числе, внимания. Это я понял годы спустя.
Кто-то спросил его, играл ли он там, на зоне. Он ответил, что только однажды. И рассказал о том матче так:
— Нас вывезли на пятый лагпункт, километрах в трехстах от Кирова, в тайгу. Кругом решетки, решетки, проволока и… охрана, охрана, охрана, аж в две шеренги…
Единственное в своем роде описание футбольного матча. О себе самом, об игре не сказано, заметьте, ни слова.
Отбывал он точно по приговору — на тяжелых работах: лесоповал, узкоколейка в тайге, химзавод, строительство домов.
Он не сломался там, а потом — здесь — не любил вспоминать о прошлом.
Последний раз перед тюрьмой забил столичному «Спартаку». Забил гол, и встреча 2 мая 1958 года завершилась вничью — 3:3. За восемь последних игр забил пять мячей.
В его письмах оттуда (некоторые — опубликованы) про тюрьму очень мало. Вообще, если бы не знать, что они из зоны, читатель и не догадался бы ни о чем.