Бенуа расхохотался.
— Ну, все идет отлично! — воскликнул он. — Нам подают сигнал и нас примут, как друзей. Главное, предоставьте мне вести дело и проявляйте ко мне подчеркнутое уважение. Надо показать им, что я большой начальник.
— Но что все это значит? — спросил Матье, чье лицо, несмотря на успокоительные слова патрона, покрылось, будто мрамор, зеленоватыми пятнами.
— А то, мой дружок, что каждый уважающий себя вождь держит при своей персоне флейтиста, и тот объявляет о его прибытии специальным сигналом. Господи, это так естественно! В цивилизованных странах есть марши полков, дивизий, армейских корпусов… Ну, и здесь примерно то же самое! Однако, черт подери! Слишком долгая музыка. Наверное, очень важная персона. Но я ведь тоже, хотя мое войско невелико. Как жаль, что у нас нет какой-нибудь завалящей трубы… А впрочем, обойдемся. Я им дам глотнуть из фляжки, они это больше любят.
— Послушай, — заметил Бонне, — а если поприветствовать их выстрелами из ружья?
— Отличная идея! Но подождем еще немного. Внимание, подготовились!
Весла убрали в лодку, которая уткнулась носом в песок.
— Огонь! — вскричал авантюрист.
И восемь выстрелов прозвучали громким салютом, к вящей радости индейцев. Восхищенные такими почестями, они пустились в пляску подобно клоунам, в то время как барабан добавлял пронзительным звукам флейты свое оглушительное «бом-бом-бом!».
Бенуа сошел на берег первым, на почтительном расстоянии за ним следовали три компаньона, палившие в воздух из своих ружей. Поскольку посох или жезл являются непременным атрибутом власти во всей экваториальной Америке, то и шеф держал в левой руке багор с железным крюком на конце. Ружье у него висело на ремне за спиной, в правой руке блестел мачете, и вид он имел довольно внушительный.
Бенуа сделал несколько шагов и остановился при виде неподвижно застывшего метрах в двадцати от хижины индейца. С диадемой[206] из желтых перьев на голове, с роскошным ожерельем из оперения белой курицы вперемежку с голубыми и красными перышками тукана и попугая ара краснокожий опирался на жезл. Это был вождь племени. Он сделал два-три шага навстречу и тоже остановился. Возникла заминка в этикете, связанная с проблемой старшинства.
И вот почему. Если индеец посещает одного из собратьев, то особый характер музыкального сопровождения указывает на его ранг. Если прибывший превосходит по значению встречающего, то последний отвечает своими фанфарами[207], выходит навстречу и останавливается лишь в непосредственной близости от лодки. Он кланяется, произносит несколько приветственных слов и ждет, пока новоприбывший представит его членам своей свиты. После этого гостя приглашают в дом, женщины вешают гамаки, предлагаются сигареты с наркотическими веществами, и празднество начинается.
Если у обоих вождей одинаковый ранг, то хозяин останавливается на полдороге от дома к месту причала. Визитер движется к нему, представляет своих сопровождающих, и церемония завершается по описанному выше образцу. Когда прибывший вождь более низкого ранга, то хозяин не выходит из хижины и принимает его стоя. Если же наконец появляется незначительное лицо, какой-нибудь простолюдин, то вождь не покидает даже своего гамака, а женщины не прерывают повседневных трудов. Прибывшего отсылают устраиваться в пустую хижину, где ему, впрочем, предоставляется полная свобода, выделяют что-нибудь из продовольствия, но никаких почестей не оказывают.
Весь этикет выполняется с бесподобной серьезностью, и ни один камергер[208] с золотым ключом на бедре, ни один посол на официальном приеме не придерживаются так безупречно его правил, как эти краснокожие простаки, размалеванные в павлиньи цвета, словно солдатики Эпиналя[209].
С Бенуа индейский вождь обращался как с равным. Это неплохо, но бродяга рассчитывал на большее и застыл неподвижно, устремив на индейца смелый до дерзости взгляд. Тот с трудом преодолел свою гордость и приблизился еще на несколько шагов.
— Что это за вождь, который так принимает великого белого начальника? — свысока вопрошал авантюрист, используя местные выражения. — Неужели он не знает, что я — единственный большой вождь изо всех Белых тигров[210] с мыса Бонапарте? Индеец никогда не бывал в Сен-Лоране? Разве он не знает, что мои люди, в сто раз более многочисленные, чем его, находятся в трех днях пути отсюда?
Краснокожий, потрясенный тем, что белый говорит на его языке, ринулся к нему с извинениями. Он не виноват! Его гость не объявил о своем прибытии фанфарами. Он слышал, что у начальника Сен-Лорана есть медные флейты…
— Тебе сказали неправду. Я ведь приветствовал тебя из ружей! Есть у тебя столько?
Довод был тем более неопровержимым, что краснокожий совсем не располагал огнестрельным оружием. Подавленный невольным нарушением экваториального этикета, бедняга пустился расточать знаки самого почтительного внимания к этому верховному существу, обладавшему таким могуществом.
— А ну-ка, Бонне, — кивнул шеф раненому, ковылявшему следом, — свистни погромче, как ты умеешь, это доставит ему удовольствие!
Каторжник тотчас вложил пальцы в рот и несколько раз пронзительно свистнул, затем, поскольку слыл большим мастером этого дела среди товарищей по тюремной камере, изобразил крик черной обезьяны, сымитировал голоса тукана, птицы-пересмешника, цапли… И все это с такой оглушительной громкостью, от которой могли бы лопнуть самые крепкие барабанные перепонки.
Индейцы пришли в экстаз. Их детский восторг был тем более искренен, что виртуоз не использовал никакого музыкального инструмента, а обошелся всего лишь вложенными в рот пальцами. Авторитет Бенуа немедленно возрос и стал непререкаемым.
— Добро пожаловать, белый вождь! Ты будешь для Акомбаки желанным гостем!
Бенуа протянул руку краснокожему, о котором уже доводилось слышать, поскольку репутация храбреца докатилась до племени галиби в низовьях Марони. «Акомбака» означает «который уже пришел». Всегда оказываясь первым в самых опасных местах, будь то на охоте или на войне, он возглавлял довольно большую группу индейцев эмерийонов, которые покинули бассейн реки Апруаг и объединились с остатками племени тиос, почти вымершего от алкоголя и оспы.
Бывшего надзирателя и его компаньонов с большой помпой провели в дом Акомбаки, и праздник начался с обильного поглощения кашири[211]. Когда кубок дружбы распили до дна и выкурили сигареты, Бенуа, желавший расположить к себе туземцев, приказал выдать в их полное распоряжение настойку из можжевельника и бутыль тафии. Невиданная щедрость вознесла его в глазах индейцев на уровень божка, настолько глубоко укоренилась любовь к спиртному у этих несчастных.
Племя эмерийонов, довольно еще многочисленное, пребывало в плачевном состоянии. Охотничье вооружение выглядело убого. Для наконечников стрел использовались либо косточки, извлеченные из головы рыбы лаймара, либо обломки лучевой кости носухи[212]. Металлических предметов недоставало. Во всем хозяйстве насчитывалось три-четыре мачете, столько же топоров и несколько грошовых ножей.
Худоба жителей наводила на мысль о хроническом голодании, да вождь и не скрывал от нового друга своего бедственного положения. Негры бони из двух объединившихся племен опустошили их земли, а потом скрылись, не приняв сражения. Теперь Акомбака ожидал подкрепления и будущего урожая, чтобы взять реванш. Он похвалялся наголову разбить недругов.
Бенуа сразу учуял выгоду, которую можно извлечь из бедности индейцев и из их жажды мести. Он располагал провизией и оружием, достаточным количеством топоров и мачете и — услуга за услугу! Он предложил вождю помочь расправиться с черными, а взамен попросил сопровождать экспедицию в горы.
Краснокожий с радостью согласился. Договорились «опьянить» воду в реке[213], добытых рыб и животных закоптить, собрать побольше маниоки и ямса[214], а затем уже отправиться с белым вождем.
Акомбака выразил желание заполучить вожделенные предметы немедленно, однако Бенуа был неумолим. Индеец выторговал право убраться восвояси, как только цель будет достигнута, и предоставить своему союзнику выпутываться самостоятельно. Договор, который свято соблюдался впоследствии, закрепили по индейскому обычаю. Пиэй[215] извлек у них несколько капель крови и смешал ее в чашке с небольшой дозой кашири. Договаривающиеся стороны выпили каждый свою половину чашки, и союз был заключен.
Две недели спустя большой отряд, состоявший из двадцати пяти индейцев на шести пирогах, под предводительством Бенуа взял курс к «золотым горам».
Не обошлось без опасений, что негры из враждебных племен станут их преследовать до самого места назначения, овеянного мрачными легендами. Но «главный начальник» убедил индейцев, что белые сами проникнут в обиталище злых духов, а туземцы смогут потом закупить всю тафию объединенной Гвианы, так что последние колебания и сомнения рассеялись.
Путешествие прошло беспрепятственно и увенчалось полным успехом. Бывший надзиратель так предусмотрительно обо всем позаботился, а рельеф берега оказался настолько благоприятным, что маршрут был вычислен почти с математической точностью. Определив угол, условно образованный прямыми между «змеиной бухтой», горой и водопадом, ему удалось правильно рассчитать местонахождение будущих сокровищ. Покинув лодки и оставив там для охраны часть экипажа, отряд углубился в лес, неся на себе восьмидневный запас продуктов.