— Я убежден, что столкнулся с похитителями золота. Промывочные лотки работали всю ночь. Но кто эти воры? Я ни разу не видел на прииске ни одного постороннего, кроме разве что нескольких индейцев, которые просто проходили мимо.
— Вы не заметили в их поведении ничего подозрительного?
— Нет. Впрочем, у одного из них, высокого седоволосого старика, настоящего великана, была совершенно жуткая физиономия с таким взглядом, который не скоро забудешь. Он слонялся рядом с ручьями и никогда не пил тафию, в отличие от своих соплеменников. Но в последние две недели мы его не видели.
— Вы не устали?
— Нет. Лихорадка придает мне сил. Я должен сказать вам еще несколько слов. Кто знает, смогу ли я разговаривать завтра.
Коротко поведав о том, что происходило во время его ночного бдения под панакоко, он продолжил:
— Я выстрелил в сторону пары горящих во тьме глаз и услышал ужасный крик. Затем мне показалось, что на меня внезапно обрушилась целая гора плоти. Я отлично помню ощущение холодной, влажной, скорее даже липкой кожи… Странное существо, душившее меня, превосходило весом и размерами четырех мужчин, вместе взятых. Это ощущение длилось не более двух секунд, а затем я почувствовал сильнейший удар в грудь. Я потерял сознание, но не сразу, поэтому успел заметить, как какая-то черная фигура, которую я охотно принял бы за человека, скользнула по лиане, натянутой между нижними ветвями дерева и землей, словно огромный паук по нити своей паутины.
— И… это все?
— Это все, — ответил раненый, совершенно обессилев от последнего монолога. — Больше я ничего не знаю. Как бы там ни было и что бы ни произошло дальше, примите мою самую искреннюю благодарность.
Инженер хотел было ответить ему несколькими сердечными словами, как вдруг на берегу, вдоль которого шла бумажная лодка, раздалась невообразимая какофония. В эту же минуту посреди опушки, образованной большой вырубкой, показались несколько хижин индейцев эмерийонов.
Николя прекратил подачу пара, и лодка остановилась.
— Может быть, индейцы смогут рассказать нам что-нибудь, — сказал Шарль.
Он ловко спрыгнул на берег, его отец и Анри последовали за ним.
— Ну хватит уже, успокойтесь, ничего же не слышно, — обратился он к двум краснокожим, которые, стоя перед большой хижиной, что есть мочи колотили в большие банки из-под топленого свиного сала. — Что вы тут делаете, грохочете, будто оглохли?
— Хотеть помешать Йолок забирай большой человек и детки.
— Здесь есть больные, а эти бедняги изгоняют злого духа. Пойдемте посмотрим.
Они вошли в хижину, наполненную густым дымом от сжигания ароматических трав, и увидели сидевшую на полу индианку. На ее коленях лежал ребенок лет пяти-шести, который казался мертвым. Никогда еще человеческое лицо не выражало столь пронзительную боль, отраженную в каждой его черточке. Это, без сомнения, была мать — только матери способны так страдать над телом ребенка. Охваченная горем, смотрела она на малыша, посиневшие губы которого покрылись густой пеной.
Увидев белых людей, она вскочила одним прыжком и протянула умирающего Анри, словно говоря: «Спасите его!», так огромно доверие к европейцам у первобытных детей природы. Она не сводила горящих огнем глаз с молодого человека, пристально следя за каждым его движением, и замерла, тяжело дыша, с искаженным от тревоги лицом, не отводя взгляда от его губ.
Одна нога ребенка вздулась и почернела в районе икры. Кровавая каша из раздавленной плоти и внутренностей образовывала нечто вроде пластыря вокруг голени.
— Ребенка только что укусила змея, — сказал Анри, знакомый со всеми обычаями лесных обитателей. — Мать убила змею, раздавила ее как смогла и наложила на рану как снадобье. Малыш безнадежен. Бедная мать!
— Нет! — воскликнул Шарль. — Подожди, дай мне две минуты!
Он кинулся в лодку, стремительно открыл небольшой ящик, достал из него походную аптечку и бегом вернулся в хижину.
— Он еще не умер, ведь так?
— Да, пульс еще прощупывается.
— Хорошо, уложи его на землю и приподними голову.
Не теряя ни минуты, он откупорил флакон из синего стекла, закупоренный плотно притертой стеклянной пробкой, и достал из коробочки, обитой пурпурным бархатом, небольшой шприц Праваса{435}, с корпусом из хрусталя, серебряным градуированным поршнем и тонкой полой стальной иглой. Шарль на треть наполнил шприц раствором из флакона, ввел иглу под кожу бедра и нажал на поршень. Несколько капель проникли под эпидермальный слой и сразу же впитались. Затем он повторил эту процедуру на боках и животе мальчика, введя, таким образом, около двух кубических сантиметров жидкости. Теперь оставалось только ждать.
Мать окаменела на месте, словно в приступе столбняка, неотступно наблюдая за этой загадочной операцией. Она не сводила с ребенка глаз, в которых, казалось, сосредоточилась вся ее жизнь. Прошло пять минут. Пять минут, полных тревожного ожидания. Вдруг она закричала и залилась слезами. Маленький умирающий только что открыл глаза.
— Он спасен, — радостно сказал Шарль. — Через час он сможет ходить, а завтра будет совершенно здоров.
Робен и Анри, счастливые и изумленные, не могли поверить своим глазам.
— Шарль, дорогой мой, так ты сумел найти сильнейшее средство против змеиных укусов?
— Да, причем его можно использовать даже после укусов самых ядовитых змей. Мальчика укусила самая настоящая гремучая змея, как ты можешь видеть по остаткам роговых колец, прилипших к его коже. Но только автор открытия — вовсе не я. Но от этого я не менее счастлив применить его на практике.
— А жидкость, которую ты использовал для подкожной инъекции, называется…
— Перманганат калия{436}.
— Ты привез это замечательное открытие из Парижа?
— Да, отец, из Парижа и Рио-де-Жанейро.
— Что это значит?
— Я был в Музее естественной истории в Париже. И там мне попалась статья доктора Пьетра-Санта{437}, опубликованная в «Журнале гигиены», весьма серьезном издании. Из нее я узнал, что доктор де Ласерда{438} нашел противоядие от змеиных укусов, проводя опыты в физиологической лаборатории Музея Рио-де-Жанейро. Это противоядие и есть перманганат калия, чьи антисептические свойства были известны с давних времен, но никто и не думал применять его для лечения укусов ядовитых змей. Эксперименты проводились на собаках, которых кусали змеи вроде кобр, Bothrops jararaca{439}. Всех, к кому применили новый метод лечения, удалось спасти, тогда как другие собаки после таких же укусов, но без инъекций перманганата калия погибли. Лечение заключается, как вы только что видели, в подкожном впрыскивании раствора перманганата калия, разведенного из расчета один грамм на сто граммов дистиллированной воды.
— Это великолепно.
— И очень дешево, но при этом действует безукоризненно. Результат моего первого опыта налицо.
Во время этой короткой и любопытной диссертации по физиологии мальчик и в самом деле пришел в себя. Он уже улыбался матери, которая плакала от избытка чувств, бросая на белых взгляды сердечной признательности.
Тем временем густой дым, заполнивший хижину, рассеялся, и Робен с сыновьями заметили довольно высоко подвешенный гамак, в котором, вытянувшись по диагонали, распростерлось какое-то человеческое существо, испускавшее жалобные стоны.
— Кто этот человек, который лежать гамак? — спросил Робен по-креольски.
— Мой муж, — мягко ответила индианка.
— Эй, компе… Эй, что твоя делай?
— О, моя больной… Моя шибко больной!.. О!.. — ответил голос из гамака.
Заметив, что на него обратили внимание, мужчина принялся вопить, как обезьяна-ревун.
— Ну, компе, скажи мне, что с твоя случилось?
— Твоя сам смотри. Моя больной, потому что жена сделай маленький человек[52].
У белых при этом заявлении вырвался возглас прискорбного удивления. Им было известно об этом обычае индейцев, но им никогда не представлялась возможность убедиться в этом.
Значит, это правда. В тот момент, когда супруга становится матерью, когда священные обязанности материнства, как никогда, даруют ей право на уважение и заботу со стороны мужа, этот последний, презрев свой долг, ломает скверную комедию, свидетелем которой и стали робинзоны.
Это неоспоримый факт, его подтверждают самые ответственные и достойные доверия путешественники, в том числе Леблон, Шомбург{440}, Видаль, капитан Буйе и доктор Крево.
Когда женщина разрешается от бремени, мужчина укладывается в гамак, стонет и скулит десять дней подряд. Сразу же после родов несчастная, испытывая невыносимые муки и не получая никакой помощи в этот тяжелый момент, идет к реке, купает новорожденного, омывается сама и возвращается совершенно разбитая, чтобы оказать своему мужу ту помощь, которую на самом деле требует ее собственное состояние.
Она разводит под гамаком костерок из ароматических трав, занимается домашними делами и подносит отвратительному бездельнику матете{441}, что-то вроде подкрепляющего питья, заменяющего хлеб, размоченный в подслащенном красном вине, хорошо известный нашим бабушкам.
Это было бы нелепо, если бы не было так чудовищно.
Эта бедная мать, чей новорожденный ребенок пищал в своем маленьком гамаке, сумела убить змею, которая укусила ее старшего сына. Она сумела в своей любви найти мужество присутствовать при его агонии, после того как выполнила все требования в соответствии с суевериями ее расы.
Раненый мальчик уснул, убаюканный протяжной индейской мелодией, которую негромко напела его мать. Теперь можно было расспросить ее и узнать, не видела ли она три большие лодки. Увы, бедная женщина, совершенно занятая собственным горем, ничего не заметила, так же как и двое индейцев, которые священнодействовали ударами дубин по жестянкам из-под жира, чтобы прогнать злого духа.