— Смотри-ка, это руку.
Матао убегал и тут же возвращался, словно приглашая Шарля пойти за ним.
Молодой человек ненадолго исчез и почти тотчас вернулся, держа в руках куи, раскрашенный на индейский манер. Калебаса, еще влажная от сока руку, смешанного с пальмовым маслом, конечно, была забыта совсем недавно каким-то краснокожим, который наводил здесь красоту.
— Вот видишь, скорее всего, это были индейцы, — сказал он брату.
— Это лишь доказывает, что среди них действительно есть краснокожие, но я тем не менее уверен в том, что без белого человека не обошлось. К тому же эта находка кажется мне подозрительной. Разве можно допустить, в самом деле, что люди, столь озабоченные тем, чтобы уничтожить малейшие следы своего пребывания, не заметили пропажу такой вещи? Либо я ошибаюсь, либо этот куи оставили здесь, чтобы ввести нас в заблуждение и заставить нас верить в то, что это был отряд краснокожих.
— Ну, раз так, вернемся к лодке. На сегодня мы узнали достаточно.
После предположений, порожденных недавними находками, робинзоны были озадачены еще больше. Посоветовавшись, они решили разбить лагерь прямо там, откуда только что ушли незнакомцы. Нечего было и думать о том, чтобы провести ночь в лодке. Мадам Робен изнемогала от усталости и крайне нуждалась в отдыхе. Из-за того, что большая часть свободного места на палубе была отведена под лиственную постель раненого, места для второй постели не оставалось.
Было решено разделиться. Робен, его жена, Эдмон, Эжен, Шарль и Ломи останутся на земле вместе с Матао. Охранять лодку поручили Николя, Анри и Башелико, которые будут стоять на часах по очереди и присматривать за раненым месье дю Валлоном. Оставленная на свободе казарка предупредит их своими криками о любом подозрительном движении.
Определившись с первым пунктом, отдав указания и распределив роли, все восемь мужчин с привычной ловкостью приступили к постройке не одной, а двух хижин. Они тщательно изучили местность и обнаружили, что деревья достаточно крепки, чтобы избежать катастрофы вроде той, что когда-то едва не стоила жизни Робену и троим его сыновьям.
К наступлению ночи оба укрытия были закончены. Одно из них устроили на виду, заметное отовсюду, прямо на том месте, где прежде горел поспешно потушенный костер. Другое, напротив, искусно спрятали за зелеными лианами и ветвями. Хижины находились на расстоянии сорока метров друг от друга, и расчищенное пространство между ними позволяло видеть из второй все, что могло происходить в первой. В обеих развесили гамаки, затем все вместе поужинали в той, что стояла на виду, при свете разведенного в ней костра, который должен был гореть всю ночь. Когда пришло время отправляться ко сну, робинзоны бесшумно перешли в другую хижину, замаскированную так, что даже самый зоркий глаз не смог бы разглядеть ее и в трех метрах, тем более ночью.
Только Ломи остался у очага, которому он нарочно дал погаснуть. После, воспользовавшись темнотой, он натолкал веток и листьев в гамаки, подвешенные к потолочным балкам так, чтобы казалось, будто в них спят люди. Потом он положил на угли побольше сухих поленьев и незаметно присоединился к семье, беззвучно хохоча неудержимым негритянским смехом.
— Все готово, Ломи? — вполголоса спросил Робен у молодого бони.
— Готово, муше, бон-бон. Когда злой люди приходи тот хижина, они попадай ловушка.
— Отлично, дитя мое, ложись спать. Я буду стеречь первым. Через час меня сменит Шарль, потом Эдмон, за ним Эжен. Твой черед настанет в час ночи.
Со стороны лодки донесся крик совы, сымитированный Анри с таким совершенством, что он мог бы обмануть саму птицу. Этот крик означал, что на борту все спокойно. Ломи тоже ответил продолжительным уханьем, и лагерь погрузился в сон.
Тропические ночи так длинны, что европейцы привыкают к ним с большим трудом. Бесконечная, монотонная череда часов страшно нервирует. Полная темнота, без всякого намека на рассвет и сумерки, длится по двенадцать часов в сутки, каждый день с 1 января по 31 декабря, и порой является настоящим мучением. При этом температура остается неумолимо неизменной, так что жителям экватора неведомы теплые осенние вечера и прохладные летние утренники, обычные для регионов с умеренным климатом. Кроме того, когда путник, утомленный лесными скитаниями, проспит шесть или семь часов, необходимых, чтобы восстановить силы, то в два часа ночи он оказывается во власти бессонницы, обрекающей беднягу на принудительное прослушивание импровизированного концерта, который каждую ночь устраивают дикие обитатели леса.
А если к обычному беспокойству добавляется еще что-нибудь из ряда вон выходящее — приступ лихорадки, чрезмерная усталость или глубокая озабоченность, — то ночь в лесу становится решительно невыносимой.
Под угрозой неизвестной опасности робинзоны, пусть и давно привычные к явной аномалии по-зимнему долгих и по-летнему душных ночей, испытывали смутную тревогу, от которой не удается отделаться даже самым закаленным характерам. Поэтому бессонница овладела ими поначалу, они долго ворочались в гамаках, прежде чем перенестись в страну снов. К тому времени, как наступила очередь Ломи заступить на пост, они наконец мирно заснули. Бони принял обычную для мужчин его расы позу: на корточках, с прямой спиной и чуть склоненной головой, опираясь на обе руки. Его взгляд, устремленный на обманную хижину, не отрывался от очага, горевшего в центре легкой конструкции, а уши были готовы различить любой посторонний шум в бесконечном шепоте леса.
Не прошло и четверти часа, как чернокожему показалось, что какая-то тень медленно отделилась от сплошной черноты на границе леса и двинулась в направлении лужайки, освещенной отблесками костра. Это вытянутое пятно остановилось на краю светлой зоны и явно попыталось обследовать интерьер хижины, которая выглядела обитаемой. Это не мог быть человек, скорее огромное четвероногое, которому отблески костра время от времени придавали фантастические размеры.
— Хм, — сказал себе Ломи, — кто эта зверь?
Матао ползком подкрался к чернокожему, сморщил морду и замер, готовый к броску.
Человек или животное, но в любом случае живое существо сделало еще несколько шагов, и Ломи с удивлением увидел над ним высокий и широкий султан, который колыхался какими-то странными движениями.
Бони снова беззвучно рассмеялся своим неудержимым смехом. Он осторожно взял ружье, аккуратно взвел курок, придерживая спусковой крючок, чтобы избежать щелчка, и медленно упер приклад в плечо. Из-за смолистых веществ, содержащихся в поленьях, пламя костра вдруг сильно вспыхнуло, и негр признал в странном существе гигантского муравьеда, который явно пребывал в состоянии экстаза. У этих движений его пышного хвоста было особое значение. Довольное и заинтригованное стопоходящее причудливо махало хвостом в знак своего полнейшего восторга.
— Что твоя желай, таманду? — спросил бони. — В эта хижина нет муравьи. Если твоя не ходи в лес, моя посылай пуля в твой зад.
Ломи держал муравьеда на прицеле. Он был готов выстрелить, как вдруг ясно различил фигуру человека, стоявшего у ствола дерева в двух метрах позади животного. Видение длилось лишь одно мгновение и тотчас исчезло.
В тот же момент со стороны реки, расположенной от силы в тридцати метрах, донеслось отчаянное кряканье. Это был клич казарки. Затем раздались два выстрела. Бони более не колебался и разрядил ружье прямо в муравьеда, который подпрыгнул на месте, встал во весь свой рост на задние лапы и кинулся прочь, в темноту.
Храбрый Матао бросился было за ним, но тотчас остановился, повинуясь слабому свисту.
Робинзоны, разбуженные выстрелами, вскочили одним прыжком, бесшумно вооружились и, не говоря ни слова, с беспримерным хладнокровием приготовились защищаться.
Неподалеку раздался знакомый крик испуганной обезьяны-ревуна.
— Это Анри, — вполголоса сказал жене Робен. — Успокойся, дорогая, все хорошо. В кого ты стрелял, Ломи? — спросил он у бони, который беззвучно перезаряжал ружье.
— Моя стреляй шибко любопытный таманду. Его смотреть хижина, смотреть, кто в гамаки. Я думай, это нет бон-бон. И поймай таманду.
— Гигантский муравьед в такое время и в таком месте? Это невероятно!
— Муше, вы не знать, моя видеть человек там, где под дерево, да.
— Ты видел человека?
— Да, муше. Моя думай, что эта таманду, она не таманду.
— Я тоже так думаю. Уверен, что этот муравьед здесь не один.
Элементарное чувство осторожности велело робинзонам не двигаться и не покидать хижину ни при каких условиях. Они так и сделали, каждый прилег, пытаясь снова погрузиться в сон, прерванный столь внезапно. Напрасный труд. Никто не смог сомкнуть глаз до того момента, когда нежный голосок токро возвестил, что солнце вот-вот прогонит тьму.
Самые верхние макушки деревьев окрасились в пурпур, в нижних ярусах леса стало немного светлее. Индейская собака зарычала, но тут же завиляла хвостом.
— Ну что, — воскликнул веселый голос, — вам тут тоже пришлось пошуметь!
Это был Анри, который подошел неожиданно и так бесшумно, что только Матао смог почуять его появление. Мадам Робен бросилась к сыну, который, как всегда, нежно обнял ее.
— Ты не ранен, сынок?
— Нет, мама, не беспокойся. С моими товарищами тоже все в порядке. Впрочем, вы же слышали мой сигнал.
— Да, друг мой, — ответил инженер. — Но что с вами приключилось?
— Честное слово, я решительно ничего не понимаю. Я отдыхал рядом с месье дю Валлоном, но по привычке, тем более в таких обстоятельствах, спал вполглаза. Вдруг казарка принялась кричать во все горло, да вы, наверное, слышали. Я сразу увидел, что лодка движется вниз по течению. Я тут же схватил канат с кошкой, которая служит у нас якорем. Ее железные крючья сразу зацепились за что-то на дне, и лодка тотчас остановилась. В это время проснувшийся Николя заметил какую-то черную фигуру, которая плавала рядом с нами и показалась ему похожей на каймана. Он выстрелил в него, и земноводное исчезло. Между нами, вряд ли это был кайман. Думаю, что не ошибусь, если предположу, что швартов, который держал нас у берега, он перегрыз не зубами, а очень острым мачете.