Прошло всего четыре дня, и Казимир, отсутствовавший несколько часов, вернулся, объятый ужасом:
— Мой компе!.. Там злые белые, идти сюда, к нам!
— Ох!.. — ответил Робен, глаза которого засверкали как молнии. — Белые… враги. Нет ли среди них индейца?
— Да, так. С ними калинья.
— Ну что же. Я еще страшно слаб, но буду защищаться. Я не сдамся живым, слышишь!
— Слышу, да. Но я не дать убить мой белый сын. Никуда не ходить… Быть тут, под листьями макупи. Смотреть, как старый Казимир сыграть шутка с плохая белый.
Беглец попробовал поднять свое мачете. Увы, оно все еще было слишком тяжелым для него. Затем, вспомнив о тех средствах, которыми располагал его компаньон, Робен забился под ворох зеленой листвы и затаился в ожидании.
Вскоре послышался топот быстрых шагов, а за ними раздался грубый голос, подкрепленный хорошо знакомым щелчком взводимого курка.
Вместо приветствия вновь прибывшие ограничились фразой, которая и в цивилизованных странах не предвещает ничего хорошего, а здесь прозвучала одновременно мрачно и нелепо:
— Именем закона, откройте!
Чернокожий, не дожидаясь повторного окрика, тихо открыл дверь, и в проеме показалось его обезображенное лицо.
Белые в ужасе отшатнулись, словно увидели гремучую змею, а индеец, который явно не ожидал подобной встречи, просто остолбенел.
На несколько секунд на поляне воцарилась тишина.
— Заходить, — сказал Казимир, пытаясь изобразить на лице выражение самого сердечного гостеприимства. Это была, впрочем, напрасная попытка, от этого его черты сделались еще уродливее.
— Это прокаженный, — пробормотал один из белых, одетый в форму тюремного надзирателя. — Я ни за что на свете не полезу в его хибару, там вмиг подцепишь каких-нибудь блох, клещей, а то саму проклятую заразу, что его сжирает.
— Что, не хотеть зайти?
— Да ни в жизнь. Там, видать, все отравлено внутри, все насквозь пропитано проказой. Фаго ни за что не стал бы там прятаться.
— Как знать, — подхватил второй надзиратель. — Мы не для того сюда тащились, чтобы вернуться ни с чем… Если будем действовать осторожно… В конце концов, мы же не дети.
— Ты, конечно, как хочешь, но я туда не сунусь… У меня и без того все ноги в язвах, они сразу же начали нарывать от одного только вида этого курятника.
— Моя идти, — заявил индеец, думая лишь о награде и бесконечных стаканчиках тафии, которые за ней последуют.
— Я тоже, будь оно все проклято, — сказал второй стражник. — Не умру же я от этого, в конце концов!
— Оно так, муше, — ответил прокаженный с лучезарным, как ему казалось, видом.
Надсмотрщик вошел первым, сжимая в руке тесак. Жалкая хижина едва освещалась несколькими тонкими лучами света, проникавшими сквозь плетеные стены.
Индеец на цыпочках последовал за ним. Единственной «мебелью» оказался плетеный гамак, натянутый от стены до стены. На земле лежали грубые инструменты, чашки и сосуды из высушенных диких тыкв, терка для маниока, «змея для маниока» — особая плетенка, предназначенная для того, чтобы пропускать через нее натертую маниоковую мякоть, ступка, длинная жердь из какого-то черного дерева да круглая пластина листового железа.
Прямо на полу была устроена постель из пышной охапки листьев макупи; в углу — несколько вязанок кукурузных початков и лепешек кассавы.
И больше ничего.
— А тут что? — рыкнул стражник, указывая кончиком мачете на охапку листвы. — Есть там что-нибудь?
— Не могу знай, — ответил негр с непонимающим видом.
— Не можешь знать? Хорошо, сейчас посмотрим!
С этими словами он поднял руку, намереваясь проткнуть клинком лиственное ложе.
В тот же момент раздался тихий, но пронзительный свист, и надзиратель в ужасе застыл на месте как стоял — с поднятой рукой и устремленным вниз мачете, нога выдвинута вперед, ни дать ни взять учитель фехтования, показывающий, как нанести удар из второй позиции.
Он просто окаменел. Индеец же давно вылетел из хижины. Достойный краснокожий тоже был перепуган насмерть и, похоже, совсем забыл о будущей попойке.
— Ай-ай! — вопил он. — Ай-ай!.. — И грубый акцент выдавал его безумный ужас.
Надзирателю потребовалось примерно полминуты, чтобы прийти в себя. Прокаженный, не двигаясь с места, смотрел на него с дьявольской усмешкой.
— Почему больше не искать?
От звука человеческого голоса надзиратель подпрыгнул на месте.
— Ай-ай! — пробормотал он сдавленным голосом. — Это ай-ай…
Его взгляд не мог оторваться от двух светящихся точек, раскачивающихся в середине черной спирали, закрученной, как бухта судового каната.
«Одно резкое движение, и мне конец, — подумал он. — Хватит, пора убираться отсюда».
И медленно, очень осторожно, с предельной аккуратностью, он подтянул правую ногу, отступил левой, попятился назад, пытаясь одновременно нащупать дверь.
Но в тот момент, когда он наконец испустил вздох облегчения, прямо над его головой раздался тот же свист. Волосы на голове надзирателя встали дыбом. Ему показалось, что корень каждого волоска раскалился докрасна.
Что-то длинное, тонкое, не толще бутылочного горла, медленно соскользнуло с потолочной жерди с сухим шуршанием встопорщенных чешуек.
Он поднял голову и едва не рухнул навзничь, увидев в нескольких сантиметрах от своего носа змею, которая, раскрыв пасть и уцепившись хвостом за балку, грозила свалиться на него и впиться в его лицо своими ядовитыми зубами.
Вне себя от ужаса, он отскочил назад, обрушив с размаху удар сабли на жуткое пресмыкающееся. К счастью для надзирателя, клинок прошел сверху вниз и начисто снес голову змеи, тотчас рухнувшей на пол хижины.
— Граж, — завопил надзиратель, — это граж!
Дверь была прямо позади него, он проскочил сквозь дверной проем с ловкостью акробата, прыгающего через бумажный обруч, едва не споткнувшись о третью змею, которая, ползая, издавала трескучий звук ороговевшей погремушкой на кончике хвоста.
Все эти события заняли не более минуты. Второй надзиратель, встревоженный криками индейца, оторопел при виде своего товарища, бледного, мокрого от пота, с перекошенным лицом, почти что на грани обморока.
— Ну что там? — резко спросил он. — Говори же!
— Там… там… полно змей, — с трудом выдавил тот.
В это время из хижины вышел негр, двигаясь так быстро, как позволяла его искалеченная проказой нога.
— Ах да, муше, змеи. Да, много, полная дом.
— Так ты что же, в нем не живешь?
— Нет же, муше, малость живу.
— Так почему же он кишит змеями? Обычно они лезут только в заброшенные дома.
— Не могу знай.
— Не могу знать! А что ты вообще знаешь? Сдается мне, ты много чего знаешь, да только притворяешься дурачком.
— Да я ведь не сам сажай туда змей.
— Тут я тебе, конечно, поверю. И чтобы с тобой ночью не случилось чего нехорошего, подпалю-ка я сейчас твою хибару, уж больно опасные там соседи.
Старый негр задрожал от ужаса. Если хижина сгорит, его гость тоже погибнет. И он с подлинной мукой в голосе стал умолять надсмотрщиков о пощаде. Он всего лишь бедный человек, старый и больной. Он никогда никому не делал ничего плохого, хижина — его единственное богатство. Где ему жить, если она сгорит? Его немощные руки не смогут построить новое жилье.
— Он прав, если рассудить, — сказал тот, что попытался войти в хижину. Он был счастлив, что легко отделался, и желал лишь одного: убраться отсюда поскорее. — Готов биться об заклад, что наш беглец не станет делить свою постель с такими товарищами. Индеец провел нас, тут одно из двух: Робен либо очень далеко отсюда, либо уже подох где-нибудь.
— Клянусь, ты прав. Мы в любом случае сделали все, что могли.
— Если ты не против, не станем тут задерживаться.
— Само собой. Пусть черномазый сам разбирается со своими жильцами, нам уже пора.
— Да, кстати, а где наш индеец?
— Индеец надул нас, как первогодков, и давно смылся.
— Ну попадись он мне только, я с него шкуру спущу, будь уверен…
И надзиратели, вполне философски восприняв свою неудачу, отправились восвояси.
Старый Казимир, глядя им вслед, заходился поистине дьявольским хохотом:
— Ох-ах!.. Змея ай-ай… змея граж… боисиненга… Эта змейки — моя друзья, да.
Он вернулся в хижину и тихо засвистел. Травяное ложе едва заметно зашевелилось, затем все затихло.
О том, что здесь только что были змеи, говорил лишь характерный для них сильный запах мускуса.
— Компе, — весело сказал старик. — Вы там как?
Из вороха листьев и трав показалось бледное лицо беглеца. Робен с трудом выбрался из укрытия, где он только что провел мучительные и тревожные четверть часа.
— Они все же ушли?
— Да, компе, уходить… Очень злые и бояться, шибко бояться!
— Но как ты сумел обратить их в бегство? Я слышал, как они орали от ужаса… Да еще этот мускусный запах.
И прокаженный рассказал своему гостю о том, что он умеет заклинать змей. Он знает, как заставить их явиться на его зов, он может не только безнаказанно их трогать, но и не боится их укусов, в том случае, если опасный гость случайно заденет его ядовитым зубом. Ему не страшна не только боисиненга, или каскавелла, но и куда более опасный граж и даже смертоносная ай-ай, названная так потому, что укушенный ею только и успевает, что испустить этот крик, перед тем как умрет.
Что касается иммунитета Казимира, он объяснялся тем, что его «вымыл» от змей «муше» Олета, белый врач, хорошо известный в Гвиане. Он знал, как с помощью настоек и прививок сделать безвредным укус абсолютно любой змеи.
— Я зови змей, когда приходить белые. Они не быть «вымытый» от змеи, вот и убегай прочь.
— А если бы одна из них меня укусила?
— О, нет опасно. Моя клади трава вокруг вас. Змеи не любить эта траву[8], они не полезть. Но пока сидите тут, не ходить из дома. Калинья уйти в лес. Но он злая, теперь без награда, не мочь купи тафия. Он следи за нами.