— Клянусь вам, мой дорогой друг, если их ловкость приводит меня в замешательство, то должен признаться, что ваша проницательность превосходит все мыслимые пределы. Вы могли бы стать несравненным следователем, если бы не были лучшим на свете золотоискателем.
— Этот опыт дорого мне обошелся, поверьте. При этом, да будет вам известно, мы все еще несем весьма значительные потери, несмотря на все принятые меры предосторожности. Наши люди неисправимы. Они продолжают красть, а китайские носильщики выполняют роль перекупщиков. Я ничего не могу сделать, чтобы поймать на месте преступления этих вороватых мартышек, которые глотают золотой песок вместе с ртутью так, словно это каша из куака. Кроме того способа, который я только что продемонстрировал вам на черепахах, я не вижу другого выхода, чтобы остановить этот скверный промысел. Мне ничего не остается, как записать это в убытки. А теперь мы продолжим осмотр прииска. Ваше присутствие поможет честным труженикам еще больше укрепиться в том, что они выбрали верный путь, и достаточно припугнет тех, кто еще не определился с выбором.
Директор оказался прав по всем пунктам. Его непреклонность по отношению к нарушителям дисциплины, то, как он умело разоблачил уловки мошенников, и вид шести европейцев произвели на рабочих самое благотворное воздействие.
В целом день прошел неплохо. Ближе к вечеру Робен, обеспокоенный состоянием здоровья жены, решил, что стоит немедленно отправить на плантацию Николя в сопровождении шестерых абсолютно надежных людей, вооруженных до зубов. Парижанин должен был сообщить мадам Робен, что с ее мужем и сыновьями все в порядке, и тотчас вернуться от нее с новостями. Десяти часов было вполне достаточно, чтобы совершить поездку в оба конца.
Бумажная лодка уже вовсю летела по волнам Марони, а робинзоны, вернувшись в дом, еще обсуждали любопытные происшествия, которым только что стали свидетелями, когда раздался громкий лай Боба, черного молосса. Верный пес всегда проявлял осторожность, что никоим образом не исключало его беззаветной храбрости. Животное оставалось в столовой, но продолжало рычать во все горло, глядя в сторону пристани.
Дю Валлон приподнялся в своем гамаке и обратил взгляд в ту же сторону, стараясь понять причину тревоги верного стража.
— Глядите-ка, — сказал он, — к нам гости.
— Гости? — удивился Анри. — Кому пришло в голову прогуляться в такое время и в такое место?
— Если я не ошибаюсь, это европеец в сопровождении двух индейцев.
— Очень странно.
— Это первый посторонний человек на прииске за все время его работы. Ну что же, добро пожаловать… до выяснения подробностей.
Робен, его сыновья и директор встали, чтобы встретить незнакомца, важно шествовавшего степенной походкой по аллее, усаженной молодыми банановыми деревьями. Если судить по внешнему облику, новоприбывший с виду совершенно не был похож на миллионера. Грубая шляпа-салакко, сплетенная из сухих листьев латании{469}, дешевая куртка из синего полотна, изодранная лесными колючками, и штаны из того же материала составляли весь его наряд. Один его глаз закрывала повязка, а его босые ноги были сильно изранены явно во время лесных скитаний.
Тем не менее он вышагивал ровно, с прямой спиной, вытянув шею вперед, развернув плечи, чтобы не потерять ни дюйма своего роста. По бокам от него шли двое краснокожих. Оказавшись на веранде, он коснулся кончиком пальца полей своей шляпы высокомерным жестом английских офицеров колониальной армии и небрежно процедил сквозь зубы неизбежную формулу вежливости:
— Я есть иметь честь приветствовать вас!
— Как, это вы, мастер Браун?! — удивленно воскликнул Робен.
— Питер Паулус Браун из Шеффилда. Йес, сэр.
— Отлично, мастер Браун, я счастлив видеть вас. Добро пожаловать.
— Мое превосходительство благодарит вас.
Поскольку своим единственным глазом островитянин явно искал отсутствующие здесь лица, инженер, внезапно опечаленный при мысли о дурных вестях, которые ему предстоит сообщить, с сочувствием продолжил:
— Ваши дети находятся в добром здравии в доме на плантации, расположенной вверх по реке, но, увы, страшное несчастье постигло их бедную мать…
— Говорите. Я есть вас слушать.
— Миссис Браун скончалась, несмотря на все наши усилия и самую преданную заботу.
— А-о! — ответил тот без всяких эмоций. — Провидение призвало к себе это вери бьютифул создание… А я есть теперь самый несчастный джентльмен во всей Англии.
— Если горе, которое принесла вам эта невосполнимая потеря…
— Йес, сэр… йес!.. Большое горе, потому что я больше не могу продолжать мое путешествование.
Робинзоны едва смогли сдержать крики возмущения перед проявлением столь чудовищного эгоизма. Лишь глубокое уважение, которое они испытывали к законам гостеприимства, помешало им выразить свое негодование.
Англичанин тем временем невозмутимо продолжал:
— Эта страна есть презирабельна. Я есть потерять мою чековую книжку, которая есть моя. Я есть остаться без кредита в банке Гвианы. У меня больше нет провизии, нет башмаков, маленькие москиты укусили меня в мой глаз. Я есть быть умирающий, когда краснокожие нашли мое превосходительство и привели меня сюда к вам.
— Ничего страшного, мастер Браун. Мы перевяжем ваши раны, вы получите одежду и необходимые продукты питания. Что касается денег и кредита, моя касса в вашем полном распоряжении. Я предоставлю вам ту сумму, которую вы сочтете необходимой, чтобы вернуться в Европу. А пока отдыхайте. Ешьте, пейте и ни о чем не волнуйтесь.
— Йес, сэр.
— Через два или три дня мы отвезем вас к вашим детям.
— Йес! Йес!..
В то время как обоих индейцев, державшихся в сторонке, подальше от грозных клыков Боба, отправили на кухню в сопровождении одного из кули, мастер Браун без церемоний устроился за столом и принялся заглатывать пищу, как голодный удав, и поглощать такое количество жидкости, будто у него была не глотка, а промывочный желоб.
Подкрепившись чрезвычайно обильным ужином, островитянин, не произнеся ни слова, переоделся в принесенную ему новую одежду, натянул пару сапог и растянулся в гамаке как человек, который хочет лишь мирно переварить только что съеденную пищу.
Вскоре наступила ночь, бессонная для европейцев, которые спали вполглаза, по очереди прислушиваясь к любому звуку, доносившемуся со стороны золотоносных полей. Каждый час один из них в сопровождении эскорта вооруженных мужчин, впереди которых шел Матао, обходил открытые участки прииска и возвращался в дом передать вахту. Напрасный труд, загадочный шум, встревоживший рабочих двадцать четыре часа назад, не возобновился. На прииске царило обычное спокойствие. Водяная Маман осталась в своем подводном жилище, а ее почитатели, очевидно, устроили передышку. Англичанин, которого все эти хождения взад-вперед ничуть не потревожили, спал до девяти часов утра, как тот, кому нужно наверстать упущенное. Его даже понадобилось встряхнуть хорошенько, чтобы он выбрался из гамака и присоединился к завтраку.
Хотя робинзоны не испытывали к этому субъекту ни малейшей симпатии, по его пробуждении они оказали ему самый горячий прием. Этот напыщенный брюзга, эгоистичный маньяк, сделался объектом самого предупредительного внимания со стороны владельцев прииска, которые видели в нем лишь отца двух юных девушек, пусть и совершенно недостойного этого звания.
Завтрак подходил к концу, когда со стороны пристани донеслись радостные крики. Хорошо знакомый сигнал заставил подскочить на месте молодых людей, как и их отца, поспешно выбежавших из-за стола. Свисток паровой лодки разрывал воздух, в то время как многочисленные пассажиры, чернокожие и белые, сходили на берег ручья. Робинзоны увидели свою мать, которая медленно шла, опираясь на руку Николя. Рядом с ней шли юные мисс и Ажеда, пока Ломи, Башелико и их отец, старый Ангоссо, радостно бросились к дому.
— Мастер Браун, — сказал инженер англичанину, — сегодня ваш счастливый день. Вчера я послал моих людей на плантацию за новостями о ваших дочерях и их приемной матери, а сегодня они принесли их сами.
При этих словах Питер Паулус, вопреки своей флегматичности, будто бы испытал скоротечное и совершенно несвойственное ему волнение. Он не нашел что ответить и замер на месте, словно пораженный ударом молнии.
Мадам Робен, мисс Люси и мисс Мэри поднялись на веранду одновременно.
— Дорогие дети, — сказал им бывший изгнанник, — хорошие новости нужно объявлять без промедления… Ваш отец нашелся… Вот он, посмотрите на него…
И он показал им сидящего по другую сторону стола остолбеневшего Питера Паулуса, который, даже не помышляя о том, чтобы прижать к своей груди дочерей, напротив, выглядел так, будто собирался дать стрекача.
Этот оригинал ничего не делал так, как все остальные. Он вдруг дернулся, повязка упала со лба, выставив на всеобщее обозрение совершенно здоровый глаз.
Обе девушки испустили крик ужаса!..
— Это не он!.. — испуганно повторяли они. — Это не он! Это лжесвященник!..
— Это фальшивый капитан, мой вор, — заорал Гонде, который тоже прибыл на лодке.
Незнакомец, не теряя присутствия духа, наклонился и, ухватившись за огромный стол из дерева мутуши, перевернул его, устроив подобие баррикады между собой и робинзонами. Затем, схватив мачете, оставленное кем-то по неосторожности, бросился вон из дома, в три прыжка пересек открытое пространство и скрылся в лесу, прежде чем свидетели этой необыкновенной сцены успели обежать здание с другой стороны.
Белые и чернокожие готовы были пуститься в погоню, но Робен остановил их:
— Всем оставаться на месте. Этот человек не один. Он заведет вас в смертельную ловушку.
Только сейчас все заметили, что двое индейцев тоже исчезли.
Глава XVII
Приготовления к охоте на бандита. — Четыре костра у ручья Сен-Жан. — Сожженные заживо! — Человеческие жертвоприношения. — «Вурара», священный индейский яд. — Лживый язык нужно вырвать. — Водяная Маман мертва. — Исповедь умирающего. — Тайны раскрыты. — Кем была Водяная Маман. — «Путешествование» Питера Паулуса Брауна из Шеффилда прервано навсегда. — Бравада негодяя. — Первая слеза обреченного.