— Дайте мне тафии, прошу вас.
Странное дело, этот приглушенный голос казался неотъемлемым дополнением его невыразительного лица. Эти звук и интонация, такие же непримечательные, как и его внешность, очевидно, могли чудесным образом видоизменяться по желанию владельца.
— Тафия?! — живо отозвался Робен. — Даже не думайте!
— Я ведь уже не ребенок, не так ли, и не питаю ни малейших иллюзий насчет того, что со мной будет. Я погиб окончательно.
— Но, — попытался возразить инженер, — всегда есть надежда на выздоровление.
— Полно вам. Даже если я поправлюсь, то лишь для того, чтобы меня передали властям. А гвианские власти шутить не любят.
— Мы не доносчики, — с достоинством ответил инженер, — и уж тем более не палачи.
— Пусть так. Но жизнь, которую вы готовы сохранить моему измученному телу, станет для меня источником непрерывных страданий, а у меня даже нет револьвера, чтобы пустить пулю себе в голову. К счастью, у меня она ненадолго. Вижу, что вы не против узнать, кто я такой и какое стечение обстоятельств привело меня в эти края. Что же, слушайте, тем более что эта история отчасти и ваша и, безусловно, будет вам интересна.
Робен подал знак кули, и тот принес бутылку старого рома. Незнакомец жадно припал к ее горлышку. Спиртное вызвало у него кратковременное нервное возбуждение, которое сразу же облегчило его мучения.
— Еще три года назад, — начал он своим глухим голосом, — я был каторжником, освобожденным из колонии Сен-Лоран. За что я был осужден, не столь важно. После того как я отбыл весь срок наказания, я пробыл здесь еще столько же — пять лет — как свободный поселенец, а потом вернулся в Европу, где жил так, как живет большинство бывших каторжников… в состоянии войны с обществом. Я, естественно, примкнул к шайке воров и, прозябая за счет своей доли от общей добычи, выжидал подходящего случая, чтобы разбогатеть. Такой случай представился мне в Париже благодаря встрече с одним из ваших сыновей и его спутником, которых я здесь сейчас вижу. Одним прекрасным вечером я торчал в кафе «Верон{470}», где нередко собираются гвианские промышленники. Я слушал разговоры посетителей как человек в поисках выгодного дельца. Упоминание золота, рудников, золотых жил заставило меня навострить уши. Тут ворочали миллионами, обсуждали самые выгодные дела и заключали сделки с размахом, сулящим сказочные прибыли.
«Отлично, — сказал я себе. — Я откушу кусок от этого чудесного пирога».
Я пошел за теми, чье положение, как мне казалось, давало мне наибольшие шансы. Я узнал, где они живут, их имена и вообще все, что мне нужно было знать об их жизни. С тех пор я стал их тенью, о существовании которой они даже не подозревали. Я буквально жил их жизнями в то время, когда они были в Париже, и мне даже удалось добиться того, чтобы один из моих сообщников был принят в их общество. Это, заметьте, азы нашего искусства, пустяки для каждого, кто побывал на каторге. Получив достаточную сумму денег, предоставленную нашим банкиром, я без колебаний отправился изучать ситуацию на месте и прибыл сюда на два месяца раньше, чем ваши путешественники.
Судьба поначалу отнеслась ко мне как к избалованному ребенку, хотя я научился — или, может быть, именно потому, что научился обходиться без ее вмешательства. Под видом изыскателя я бродил в окрестностях водопада Эрмина, когда встретил бывшего товарища по каторге, бедолагу по фамилии Бонне, ужасный конец которого вы только что видели. Бонне, сбежавший десять лет назад, был схвачен и приговорен к пожизненному заключению. Он снова сбежал и почти три года жил с индейцами, сам практически превратившись в индейца. Мы доверились друг другу с той откровенностью, которая свойственна заключенным. Бонне, к тому времени сытый по горло дикой жизнью, признался, что причиной того, что он укрылся у арамишо, было невероятное сокровище, которое они охраняли и которое ему однажды довелось увидеть.
Но у меня нашлось для него предложение куда лучше. Я без утайки рассказал ему о связанном с вами деле, и мы поняли друг друга с полуслова. Ангажировать на эту затею индейцев было легко. Последние представители теперь исчезнувшего племени испытывали к белым людям лютую ненависть. Мы продемонстрировали такие же чувства и торжественно поклялись всячески содействовать истреблению белой расы. Вы, несомненно, понимаете, что речь шла о том, чтобы уничтожить всех вас с помощью индейцев, завладеть вашими правами собственности, захватить ваши разработки, выдать себя за вас, наконец, и сделаться честными золотоискателями, естественно попутно отделавшись от индейцев.
Цинизм этого человека, который с непостижимым хладнокровием говорил о «деле», где всякую минуту требовалось убивать для его успешного исполнения, вызвал у робинзонов возмущенный ропот.
Он сделал еще один внушительный глоток спиртного и бесстрастно продолжил, словно не обратив внимания на впечатление, произведенное его словами.
— Краснокожие действительно оказались очень ловкими помощниками, которые действовали без всяких угрызений совести и использовали удивительные и безотказные средства. Они беспрекословно подчинялись приказам своего вождя, как ассасины «Старца горы». Суеверия и фанатизм занимали важное место в их жизни, я бы даже сказал, что наряду с ненавистью к белым это был единственный смысл их существования.
Эти суеверия оказались тем более полезными, что ваши рабочие вполне их разделяли. Вам известна легенда о Водяной Маман, не так ли? Ну вот, Панаолин когда-то поймал молодого ламантина и сумел его приручить, так что тот сделался послушным, как собака. Этот ламантин[66] понимал команды и слушался свистка, голоса или знака. Он повсюду следовал за своим хозяином, избавлял его от необходимости работать веслом, научившись тащить пирогу, и иногда даже сопровождал его на суше, если требовалось разыграть спектакль для наших врагов. Панаолин от всего сердца верил, что стал повелителем Водяной Маман, и никогда не упускал возможности во время наших вылазок преподнести ей в знак выражения вечной преданности цветок виктории регии и голову аймары.
Поначалу для того, чтобы завладеть прииском, мы применяли методы, которые я бы назвал платоническими. Спекулируя на суеверной доверчивости негров, мы попытались заставить их покинуть участок, напугав до полусмерти. Ночные дикие вопли с дьявольской музыкой, рептилии в изыскательских скважинах, порча рабочих инструментов, удары по аркабам и рев Водяной Маман и ее почитателей — вот в чем состояли наши первые детские забавы. Кроме того, ловкий, как макака, Бонне с помощью лианы влезал на вершину панакоко, стоявшего на поляне, и, спрятавшись среди растений-паразитов, изо всех сил колотил по сухому стволу гигантского дерева.
Но однажды вечером директор прииска, которого, как оказалось, не так легко напугать, вышел на боевой пост под деревом и едва не ослепил на один глаз Водяную Маман. Тогда мы решили нанести серьезный удар. Время поджимало, поскольку вот-вот должны были появиться путешественники из Европы с их великолепным оборудованием. Мы заложили большую мину под скалистую гряду, разделяющую бассейны ручьев золотоносного участка и соседние. Взрыв привел к наводнению, последствия которого не принесли нам никакой выгоды. Решительно, дела шли неважно, и от насильственных действий пришлось на какое-то время отказаться.
У меня были и другие способы, вы могли в этом убедиться. Я подумал о том, чтобы воспользоваться моим артистическим талантом и с его помощью завладеть вашими богатствами довольно легко и без всякого риска. Я предусмотрительно захватил из Европы изрядное количество разных костюмов, в которые я переодевался по обстоятельствам. Нет никаких сомнений, что я бы преуспел, если бы не постоянные неудачи, которые шли за мной по пятам. Признайтесь же, что мои преображения в офицера, требовательного в вопросах происхождения груза, и в миссионера-утешителя были весьма удачными. Но этот идиот-англичанин все мне испортил. Я должен также отдать должное вашей бдительности, как и вашим превосходным качествам сыщиков. Ну и удача оказалась на вашей стороне, здесь не поспоришь. Тем лучше для вас. А вот я все это время работал впустую, все наши изощренные методы ни к чему не привели. Но смерть англичанина…
— Как, — внезапно вмешался Робен, — вы убили этого несчастного?
— Нет, мне ни к чему было его убивать. Он умер от солнечного удара. Так вот, смерть англичанина подсказала мне идею новой комбинации. У меня было время как следует изучить повадки этого оригинала. Вы едва его знали и наблюдали лишь в фантастическом костюме, который был делом моих рук. Зная, что его юных дочерей сейчас нет на прииске, я решил сыграть роль этого персонажа, проникнуть в вашу семью и… клянусь, поставить на карту все.
Но неумолимый рок решил иначе. Ваша счастливая звезда спасла вас. Это было крушение всех наших надежд. Панаолин с некоторых пор перестал нам доверять, его подозрения еще более укрепились из-за наших постоянных неудач. Старый хитрец, осознав, что его постоянно побеждают, решил с этим покончить и извести всех, включая себя. Его люди схватили нас и привязали к деревьям… Остальное вы знаете.
Несчастный захрипел, охваченный приступом жестокой лихорадки. Он снова глотнул спиртного, чтобы поддержать слабеющее тело, и продолжил:
— Господа, я закончил… Силы покидают меня, мне кажется, что мои внутренности жжет неумолимый огонь. Через несколько минут я умру… так даже лучше. Я решил рассказать вам о себе, чтобы показать, что я не первый встречный… Простое творческое самолюбие… Я, видите ли, считаю себя бунтарем новой формации. Пусть я побежден, но ни в чем не раскаиваюсь… как это бывает в романах, когда побежденный бандит… приходит к назидательному финалу и становится честным парнем.
Это не важно… Вы стойкие люди… Вам даже удалось справиться с Панаолином, старым гвианским демоном, который идеально олицетворял эту проклятую землю, ныне преображенную вашим трудом и энергией…