— Нет! Я сказал правду. Вы знаете, господин комендант, как я преклоняюсь перед своим приемным отцом. Так вот! Клянусь вам его жизнью, что через месяц я отведу вас туда, где находится золото.
На последних словах его голос внезапно задрожал.
— Чего же ты боишься, дитя мое? — участливо спросил доктор.
— Дело в том, отец, что моя любовь к тебе заставила меня нарушить клятву. Я раскрыл тайну золота!.. Но эта тайна смертельна!.. Она убивает тех, кто ее раскрывает… Дьявол меня погубит.
Его голос дрожал, глаза вылезли из орбит, черты лица исказились, все свидетельствовало о том, что в душе юноши происходила жестокая борьба.
Немного погодя он продолжил более спокойным тоном:
— Ты спас меня, когда я был ребенком. Моя жизнь принадлежит тебе, отец мой! Впрочем, я не пойду до конца. Вы отправитесь вдвоем, с комендантом. Дьявол краснокожих испугается белых людей. Выйдем через месяц… Тебе нужно будет взять с собой кирки и молотки.
— Зачем же нам молотки?
— Потому что это золото не в земле, как то, что моют на Айкупай и Синнамари. Это золото в скале.
— В скале?! — изумленно вскричали доктор и комендант. — Но в Гвиане прежде не находили золотые жилы.
— Я не знаю, что вы называете жилами, но там есть беловатые скалы с голубыми прожилками, а в них — большие золотые зерна. Есть еще черные скалы, куски золота в них сверкают, как глаза тигра! А еще есть большая пещера, полная шума. Там всегда гремит гром, но молний не видно. В ней-то и живет дьявол, который убивает того, кто раскроет тайну золота.
— Да много ли его там? Ты смог что-то подобрать?
— Когда я тебя туда отведу, ты сможешь собрать там столько золота, что сделаешь из него золотые колеса для своей кареты, золотые сабли и ружья для солдат, будешь есть из золотой посуды и, если захочешь, заменишь золотом все, что сделано из железа.
Двое европейцев с улыбкой слушали этот восторженный рассказ, полный пафоса, но временами похожий на правду.
— И в какую же сторону нам надо идти, чтобы попасть туда?
— Я скажу вам об этом, когда вернусь.
— Ты уходишь?
— Сегодня же ночью. Я хочу еще раз повидаться с моей женой. Сейчас она со своим отцом и моей семьей как раз недалеко от пещеры золотого дьявола, я боюсь за нее и хочу привести ее сюда.
— Долго ли туда добираться?
Молодой краснокожий на мгновение задумался. Затем он достал из складок своего калимбе несколько щепок разной длины. Среди них обнаружилось шесть одинаковых. Он начал считать:
— Шесть дней плыть в пироге по Марони.
Затем он взял две других щепки, покороче.
— Два дня по ручью.
Осталось еще три щепки, длиной примерно с палец. Он положил их параллельно одна другой.
— Три дня пешком через лес. А за ним находятся семь гор, это и есть золотые горы… Прощайте, — сказал он без всякого перехода. — Я вернусь с женой через месяц.
— Но подожди хотя бы до утра. Сейчас же ночь кромешная.
Жак улыбнулся:
— Глаз краснокожего пронзает тьму. Он не боится ночи. День — предатель, а ночь — приятель. Никто не сможет выследить меня, прощайте.
— До свидания, сын мой, и до скорой встречи, — сказал доктор, обняв его.
Комендант проводил его до будки часового, который не пропустил бы индейца без пароля. Через мгновение краснокожий растворился во мраке.
В просторном доме коменданта колонии никого не осталось. Сигнал отбоя давно пробил, каторжники спали в своих бараках под охраной надзирателей, гарнизона морской пехоты и расставленных по местам часовых с заряженным оружием.
Невзирая на тщательные предосторожности, бесконечную охрану, дозоры и обходы, беседа, которую ее участники полагали секретной, все же стала достоянием еще одного слушателя. Затаившись среди великолепных цветущих кустов иксоры{249} и китайской розы, какой-то человек, о присутствии которого никто даже не подозревал, жадно прислушивался к тому, о чем говорили индеец и двое белых.
Как только молодой человек вышел в сопровождении начальника, подозрительный незнакомец улучил момент, пока происходил обмен паролями, и крадучись выскользнул из своего укрытия, произведя не больше шума, чем кошка на охоте за птичкой. Затем он вскочил на босые ноги и стремительно помчался в тени аллеи манговых деревьев, ведущей к реке, до которой было около четырехсот метров. Он бежал что есть духу и сумел значительно опередить индейца. Чтобы добраться до пристани, где осталась пирога, индеец неминуемо должен был пойти по этой дороге.
Пробежав примерно две трети пути, незнакомец внезапно остановился и очень тихо свистнул сквозь зубы. На этот звук, который на расстоянии нескольких метров могло услышать разве что чуткое ухо дикаря, из-за манговых деревьев молча выступили двое мужчин, тоже босоногих.
— Атанда, — прошептал первый чуть слышно. — Он идет. Берем его без шума и пыли. На кону наши шкуры.
Несколько минут назад индеец сказал: «Глаз краснокожего пронзает тьму, день — предатель, а ночь — приятель». Эти слова бедного юноши в скором времени получили жестокое опровержение. Его глаза, еще ослепленные ярким светом в доме коменданта, не успели привыкнуть к темноте.
В лесных дебрях, где опасность принимает бесчисленные формы и грозит ежеминутно, его бы не удалось застигнуть врасплох. Но разве он мог подозревать о засаде в цивилизованном месте, где повсюду вооруженные люди в форме?
Поэтому индеец не успел издать ни звука, когда крепкая рука, словно выкованная из железа, неожиданно обрушилась на него и сдавила ему горло с такой силой, что он захрипел. В одно мгновение, куда быстрее, чем требуется, чтобы об этом написать, его связали по рукам и ногам, да так, что не шевельнуться, а рот заткнули кляпом. Один из похитителей взвалил неподвижного индейца на плечо, и вся троица, двигаясь бесшумно, как тени, пустилась бежать по тропинке, которая вилась вдоль берега Марони и исчезала в лесу неподалеку от ручья Балете. Уверенные в том, что их не преследуют, — налет произошел с удивительной быстротой и ловкостью! — бандиты чуть замедлили ход и вскоре добрались до устья ручья, не произнеся ни единого слова на всем пути.
— Где лодка? — тихо спросил тот, кто нес индейца.
— Здесь, — коротко ответил ему один из двух других, вытягивая лиану, служившую швартовом.
Нос черной скорлупы пироги, изогнутый как у гондолы, вынырнул из речных зарослей и врезался в берег на несколько сантиметров.
Индейца, неподвижного как труп, разместили в центре утлой лодчонки.
— Эй, вы там, чего ждете? Хватайте весла. Все путем?
— Путем.
— Пошел!
Лодка бесшумно рванулась вперед на веслах в ловких руках троих незнакомцев, явно владевших искусством местной гребли, которое совершенно неизвестно европейцам. Без малейшей заминки они покинули французскую территорию, вышли на простор большой реки и устремились наискосок по направлению к голландскому берегу. Начавшийся прилив, толкая пирогу вверх по реке, добавил им скорости. Вскоре они миновали плантацию Кеплер, раскинувшуюся на километр вдоль голландского берега, затем еще немного поднялись вверх по реке и наконец перестали грести.
— Мы на месте, — сказал старший, тем не менее не спеша приставать к берегу.
Он несколько раз пронзительно свистнул, причем ритм и модуляции этого свиста несколько напоминали звук флейты и, по всей видимости, разносились довольно далеко. Он выждал несколько минут, явно рассчитывая на ответный сигнал, но его не последовало. Он снова засвистел и подождал еще. Прошло не менее четверти часа, пока низкий голос, словно исходивший откуда-то из-под земли, грубо крикнул:
— Кто здесь?
— Балдохи битые, — прозвучал ответ, означавший: «беглые каторжники».
— Причаливай.
Свистевший привязал пирогу, взвалил индейца на плечо и ступил на клочок земли, служивший пристанью. Сообщники молча последовали за ним.
— Кто ты? — спросил тот же голос, и новоприбывшие заметили слабый отблеск звезд на стволе наведенного на них ружья.
— Да это же я, Тенги, слуга коменданта. Со мной Матье и Бонне. Ты что, Бенуа, не узнал нас?
— А ну прикуси язык и больше не зови меня по имени.
— Да, шеф, ты прав.
— Вот и ладно. Пошли в хибару.
Что такое! Этот отшельник, забившийся в свое логово, словно кабан, тот, что обменивался сигналами с беглыми каторжниками и до такой степени был с ними на дружеской ноге, что они обращались к нему на «ты», этот «Бенуа», этот «шеф», неужели он и есть тот самый человек, которого мы уже видели десять лет назад в форменном мундире тюремного надзирателя? Бенуа, жестокий любитель пускать в ход палку, палач Робена? Он настолько опустился, что стал сообщником бесчестных подопечных исправительной колонии?
Четыре года назад Бенуа, уволенный за недостойное поведение из полка военной охраны, был вынужден с позором покинуть Сен-Лоран, презираемый бывшими сослуживцами.
Нет необходимости детально разбирать причины его отставки, за ним числилось более чем достаточно отвратительных проступков. В один прекрасный день бывший надзиратель исчез, заявив, что отправляется попытать счастья в Суринам. На самом деле он всего лишь пересек Марони, в глубочайшей тайне устроился прямо в чаще, построил хижину, обзавелся лодкой и занялся делишками самого сомнительного свойства. Контрабанда была, пожалуй, наименее тяжким его грехом.
Ходили смутные слухи о том, что он помогает каторжникам бежать, что снабжает их оружием и провиантом, что, наконец, он сделался их поставщиком и банкиром. Пусть читатель не удивляется этому неожиданному званию «банкира». У всех каторжников водятся деньги. Некоторые обладают весьма значительными суммами, накопленными в ходе былой преступной деятельности. Эти деньги попадают к ним темными путями, они их прячут или доверяют освободившимся товарищам, которые пускают их в оборот и честно возвращают в оговоренное время в условленном месте. Каторжники крайне редко крадут друг у друга. Положение воровского банкира весьма прибыльно, поэтому дела Бенуа процветали. Его ловкость, смелость и энергия, а также предосторожности, коими он окружил свое существование, были таковы, что никто и никогда не смог не только застигнуть его врасплох, но даже просто приблизиться к его жилищу на расстояние окрика, кроме, разумеется, его сообщников. Он жил уединенно и никогда не показывался днем.