После дерзкого побега индеец Жак медленно пробирался под покровом леса, надламывая по пути мелкие ветки, чтобы оставить едва заметный след. Поскольку у него не было ни оружия, ни еды, ему, возможно, придется вернуться к реке, где добыть пропитание легче, чем в лесу. Вот почему было так важно суметь при необходимости найти нужное направление.
Впрочем, он был почти уверен в том, что не ошибся относительно загадочного сигнала, который подвигнул его ускорить события и рискнуть головой в стремлении вернуть свою свободу. Этот сигнал используют индейцы, обитающие во внутренних землях, чтобы общаться незаметно для чужаков. Он совершенно ясно дал ему понять, что где-то рядом есть неизвестные друзья, которые наверняка уже давно идут по следу его похитителей.
Вскоре его предположения превратились в уверенность. Осторожно пробравшись между кустарниками и гигантскими травами, которыми заросли аллювиальные берега ручья, он услышал справа мягкий переливчатый свист. Повинуясь инстинктам своей расы, Жак остановился, хотя в этом звуке и не было ничего подозрительного. Он спрятался за толстым стволом, выждал немного, а затем, увидев на земле обломок диоритовой скалы{267}, поднял этот камень и несколько раз сухо ударил им по аркабе дерева.
Свист послышался снова, на этот раз ближе. Жак без страха вышел из укрытия и пошел в направлении источника звука. Вскоре он вышел на поляну, где вдруг оказался лицом к лицу с молодым человеком высокого роста, который с улыбкой смотрел на него, держа в руке большой лук и несколько длинных стрел.
Индеец, вопреки свойственному ему бесстрастию, очень удивился, почти испугался. Впрочем, незнакомец выглядел не просто миролюбиво, но и весьма располагающе. Ему, видимо, было около двадцати лет. Лицо с правильными энергичными чертами излучало искренность и отвагу, немного смягченную мягким взглядом черных глаз чуть навыкате, с длинными ресницами под густыми бровями. Рот с ослепительно-белыми зубами приоткрылся в доброй дружеской улыбке. Копна длинных иссиня-черных кудрявых волос вырывалась из-под маленькой белой шапочки, лихо сдвинутой на ухо и украшенной черным пером гокко.
На нем была короткая белая курточка без рукавов, сшитая из ткани вроде той, что идет на матросские тельняшки, которая не скрывала мощных рук с выпуклыми бицепсами атлета, золотисто-коричневых от палящего тропического солнца. Штаны из той же ткани доходили до колен, не стесняя движений ног, не менее мускулистых, чем руки. Обуви на нем не было.
Жак с его щуплыми и прямыми конечностями выглядел довольно жалко рядом с этим юношей впечатляющего роста с могучими мышцами, воплощенным идеалом силы и ловкости. Ему приходилось слышать о том, что на берегах реки Лавы живет свирепое индейское племя, избегающее всяких контактов с соседями. У них белая кожа, как у европейцев, они столь же сильны и тоже носят бороды. Их называли «оякуле». Легенда, подогреваемая суеверным ужасом, приписывала им чудовищную жестокость. Жаку тем более стало не по себе, когда он заметил на лице незнакомца легкую каштановую бородку, скорее молодую поросль, похожую на пух, из тех, что смягчают черты лица, а не огрубляют его. И хотя кожа гиганта была покрыта густым темным загаром цвета хлебной корки, индеец заметил, что она не такая матовая и непрозрачная, оттенка кофе с молоком, как у его соплеменников.
«А если он из оякуле{268}…» — подумал бедняга, не смея ни поднять глаза, ни вымолвить хоть слово.
Незнакомец наконец нарушил молчание.
— Эй, твоя прийти мой земля, — сказал он на местном говоре. — Твоя умей говори креольский?
Шумный вздох облегчения вырвался из груди краснокожего.
— Но я говорю даже по-французски, — радостно воскликнул он, совершенно успокоившись, шагнув навстречу собеседнику и пожав протянутую ему руку. — Я выучил французский в Мане. Меня воспитал доктор В., который теперь живет в Сен-Лоране. Вы не знаете его? Он друг коменданта исправительной колонии, — добавил индеец не без некоторой гордости.
После этих слов по лицу молодого человека пробежала тень. Глухим, будто встревоженным голосом он ответил, продолжая использовать обычный креольский диалект:
— Нет, не знай. Моя не знай ни одна белый в колония.
Жак, вдруг вспомнив об ужасах своего плена, о похищении, о жестоких пытках, перенесенных им от беглых каторжников, снова схватил руку юноши и с необычной для индейцев искренностью и возбуждением вскричал:
— А я ведь даже не поблагодарил вас за то, что вы меня спасли! Простите меня, благодетель вы мой! Мне нужно было сделать это в первую очередь, вы же вырвали меня из рук бандитов! Только благодаря вам я смогу снова увидеть мою жену и моего названого отца… Я обязан вам жизнью. Теперь она принадлежит вам так же, как и ему.
Странное дело, говорил один индеец, обычно молчаливый, сдержанный на слова, не склонный к порыву, а молодой человек, явно европейского происхождения, помалкивал, сохраняя полную бесстрастность. Произошла некая чехарда, словно им пришлось поменяться местами, привычками и манерой поведения.
Индеец, выросший среди белых, в некотором смысле офранцузился. Белый, ведущий жизнь лесных обитателей, наоборот, «индианизировался», если так можно выразиться. Первый пустил в ход красноречие приемного родителя, второй — сохранял молчаливость аборигенов тропической зоны.
Как только Жак сообщил, что он знает белых из Сен-Лорана, нечто тайное и, несомненно, серьезное усугубило немоту незнакомца, далекую, впрочем, от холодности.
Но краснокожий, преисполненный благодарности, ничего не заметил. Неоценимость оказанной ему услуги повелевала воздержаться от неподобающих расспросов. Если благодетель не считал нужным исповедоваться, значит у него были на это причины, и Жак не мог требовать большего.
Они отправились в путь. Незнакомец шел впереди, двигаясь с ловкостью, явно указывавшей на то, что он издавна свыкся с нелегким передвижением в дебрях девственного леса. Он без колебаний следовал совершенно прямой линии, ничуть не заботясь о том, чтобы двигаться по заранее оставленным ориентирам, словно все темные уголки безбрежных дебрей были знакомы ему с детства. Индеец не мог надивиться на эту силу, гибкость и уверенность, которые озадачивали его, несмотря на проницательность, свойственную детям природы. Он не мог поверить, что такой ловкостью мог обладать человек другой расы, и без тени зависти неустанно демонстрировал свое восхищение новому товарищу.
Но поток его речей вдруг прервался глухим рычанием. Индеец машинально потянулся за оружием, которого у него не было, и, задрожав, вскрикнул:
— Тигр!
Молодой человек ничего не ответил, лишь улыбнулся, свистнул и шагнул вперед.
Огромный ягуар в ослепительно-яркой шкуре, с горящими глазами и пастью, усаженной клыками, как палисад штакетником, выпрыгнул из зарослей. При виде человека он заурчал, как довольный кот, подставив голову для ласки, и незамедлительно получил ее.
Потрясенный Жак, с пересохшим ртом, отнявшимся языком и вытаращенными от ужаса глазами, не смел шелохнуться. Страшная кошка время от времени бросала на индейца недобрый взгляд, от которого у бедняги стучали зубы. Он был уверен, что пришел его последний час, несмотря на ободряющую улыбку таинственного благодетеля.
— Спокойно, Кэт, — сказал последний на совершенно неизвестном индейцу языке. — Спокойно. Этот индеец — друг, его надо полюбить, слышишь. Кстати, — продолжил он по-креольски, — как твоя звать?
— Жак, — с трудом ответил индеец.
— Вот и хорошо. Жак, друг мой, не бойся Кэта. Он смирный, как овечка. Его смирный, как кариаку. Подойди, приласкай его, чтобы познакомиться.
Жак машинально протянул мокрую от пота руку с судорожно скрюченными пальцами. Ягуар, как благовоспитанное домашнее животное, послушно подставил ему голову, а затем вытянулся на спине и принялся кататься по траве.
— Ну вот, видишь, он не желает тебе ничего плохого. Кэт становится злым только с дурными людьми.
Несколько веселых негромких голосов послышались из-за переплетения лиан, ягуар сразу же устремился в их направлении, а за ним и молодой человек с индейцем, который несколько успокоился, но все еще был поражен странной близостью своего нового друга с опасным четвероногим.
Посреди невероятного нагромождения сломанных ветвей, поваленных стволов, срубленных лиан неподвижно стояли шестеро мужчин. Пятеро белых и один черный. Белые, одетые примерно так же, как тот, кто спас индейца, были вооружены луками со стрелами и грубо сделанными мачете. Тому, кто казался главным, на вид было около сорока пяти лет.
Юный спутник Жака был удивительно похож на него. Те же черты лица, те же глаза, та же добрая и мягкая улыбка, то же атлетическое сложение. Но лицо старшего уже покрыли морщины, виски были совсем белы, бороду тронуло сединой.
Подле него держались трое красивых молодых людей, один из которых, в сущности еще ребенок лет тринадцати-четырнадцати, уже не уступал в росте и силе взрослому. Двум другим было примерно шестнадцать и восемнадцать лет.
По их сходству сразу же становилось ясно, что это четверо братьев, и тот, кто в этот момент смотрел на них с нежной гордостью, мог поздравить себя с таким потомством.
Пятый белый выглядел года на тридцать два — тридцать четыре, со светло-рыжей спутанной бородой, кирпично-красными скулами, голубыми глазами и хитроватым, но открытым и симпатичным лицом. И наконец, шестым был старый негр, с совершенно белыми кудрявыми и взъерошенными волосами, производивший странное впечатление своим добрым, старым, сморщенным, но сияющим лицом. Он, казалось, достиг самых крайних пределов старости, но при этом сохранил способность двигаться довольно быстро, несмотря даже на правую ногу, пораженную слоновой болезнью.
Индеец никак не мог опомниться от удивления. Его товарищ быстро подошел к старшему, приложив палец к губам. Со стороны реки доносился шум, это каторжники в каких-то ста метрах от них прорубали канал через баррикаду из поваленных деревьев.