{270}, какие можно увидеть в Бретани, обгоревшие стволы валяются прямо посреди посадок пищевых культур, растущих тем не менее как по волшебству, настолько щедра и плодородна эта земля.
Сбор урожая скорее напоминает соревнования по бегу с препятствиями или набег стаи обезьян. Все, что годится в пищу, срубается, вырывается из земли, кое-как режется и складируется, то есть сваливается кучами в хижинах, где худо-бедно хранится до тех пор, пока не съедается. Поля в это время выглядят совершенно разоренными, а в хижинах нет ни малейшего намека даже на самое слабое стремление к порядку и удобству.
Плантация, точнее, плантации его освободителей совершенно очаровали Жака, которому все это казалось чем-то непостижимым. Прежде всего сам дом со всеми его многочисленными пристройками, который находился на идеально расчищенном участке, где не росло ни единой травинки. По этой гладкой, как деревянный паркет, поверхности к дому не мог подобраться незамеченным не только паук-краб, но и скорпион, и гигантский муравей. Это было первое бесценное преимущество в целой череде других, что ему еще предстояло увидеть. Через обширные плантации с великолепными деревьями, чьи ветки сгибались под тяжестью сочных плодов, тянулись ухоженные широкие аллеи, по которым можно было быстро и легко добраться до самых отдаленных уголков этого чудесного сада. Никаких следов поваленных стволов и пней, давно ставших пищей огня, этого первого помощника колониста.
— Ох эти белые!.. — без конца повторял Жак, мысленно сравнивая увиденное с индейскими поселениями.
Бедняга отлично помнил, что там, чтобы раздобыть связку бананов, нужно было постараться не сломать себе шею, а чтобы разжиться бататами, приходилось сначала вырубать колючие сорняки, скрывавшие съедобные растения. Тогда как здесь свет и воздух распространялись беспрепятственно; деревья, освещенные со всех сторон, росли на достаточном расстоянии друг от друга и разрастались до невероятных размеров. Достаточно было протянуть руку, чтобы сорвать их плоды, великолепные с виду и сочные на вкус.
Гвианские робинзоны, привычные к чудесам своего эдема, наслаждались удивлением нового друга, и к этой невинной радости добавлялось законное удовлетворение хозяйского самолюбия. Но поскольку восхищение гостя не могло помешать природе заявить о своих правах и поскольку последняя пища была переварена давным-давно, Николя озвучил мысль, что пора пообедать, и это предложение не встретило и тени протеста. Маленький отряд поднялся на просторную веранду, устроенную вдоль северного фасада хижины. Не перестающий удивляться краснокожий ступил на нее последним, вместе с Анри, своим освободителем.
В это же мгновение в темном дверном проеме главного входа в дом появилась женщина. Радостно улыбаясь, она раскинула руки, глядя на пришедших с бесконечной нежностью.
— Мама, — воскликнул юноша, — я привел тебе нового робинзона.
— Добро пожаловать, — мягко сказала она смущенному индейцу, которому вдруг стало стыдно своей дикой полунаготы, так что он опустил глаза и готов был пуститься наутек.
— Ну что ты, дружище Жак, брось, — поддержал бедолагу Эжен, семнадцатилетний проказник, — не будь ребенком. Идем со мной. Я дам тебе что-нибудь из моей одежды, будет сидеть на тебе, как перчатка. Ты не знаешь, что такое перчатка, не так ли? Да я и сам почти забыл, что это такое, уже лет десять как их не видел. Ладно, это не важно. Мой костюм тебе отлично подойдет. Анри пообещал тебе дать что-то из своего гардероба, но сам подумай, чтобы не утонуть в его куртке, понадобятся двое таких, как ты, без обид! Ты же видишь, какой он здоровяк, мой почтенный братец. А я по сравнению с ним заморыш.
Эжен, конечно, преувеличивал: трудно было представить более великолепно сложенного подростка. Никогда еще сила и грация не соединялись столь гармонично в одном теле. Он ненадолго исчез вместе с Жаком, в то время как Эдмон, который был старше его на два года, во всех подробностях рассказывал мадам Робен об экспедиции.
Эдмон был в своей стихии. Ему пришлось поведать о подвигах старшего брата, Анри, которого он обожал, при этом ничуть не умалив заслуг других братьев, и славный юноша сделал это от всего сердца. Счастливая мать с восхищением слушала рассказ о почти невероятных приключениях, изложенный четко, ясно, подробно и не без изящества, лишь добавившего ему занимательности.
Вскоре вернулся Жак, облаченный по образу остальных робинзонов, он прекрасно выглядел в новом наряде. Все уселись за стол и отдали должное обильной трапезе, поданной в просторной зале, открытой с обеих сторон и овеваемой легким ветерком из долины. Индейцу снова пришлось удивляться. Все ошеломляло его в этом необычном жилище. Не только хозяева, но и мебель, обслуживание, кухня… А еще ягуар, фамильярно сновавший между ног едоков, выклянчивая кости, которые он деликатно разгрызал с ужимками плутоватого кота. Ему доставалась то ласка, то легкий щелчок, если он пытался оттереть от стола огромного муравьеда, тоже очень ласкового, но неуклюжего в своих проявлениях привязанности к людям. И обезьяны с нахальными мордочками, чьи ловкие черные лапки добирались до самого центра стола, хватая то фрукт, то ягоду с проворством фокусника; и свиньи-патиры с грубой щетинистой шерстью и такими забавными розовыми пятачками величиной с шестифранковую монету в ожидании очередной кормежки; и легионы агами, стаи гокко, группы пенелоп и куропаток, попугаев и ара…
Пернатые и четвероногие, впрочем, уживались в идеальном согласии. Чудесно было наблюдать, как муравьед, добряк Мишо, совершает невероятные усилия, запуская свой длинный трубкообразный язык в тарелку, где он непременно натыкается на ловкое бесцеремонное рыльце поросенка, который доедает хозяйские объедки. Бойкие агами вытягивали длинные клювы на еще более длинных шеях над этой мешаниной лап и жадных морд и относили добытые куски своим друзьям гокко, которым мешали подойти поближе остатки природной застенчивости.
Хотя у индейцев очень часто в такой же близости живут лесные звери, которых они приручают благодаря бесконечному терпению, Жак никогда не видел ничего подобного этому невероятно удивительному зрелищу.
Что касается еды, почти все блюда в целом были ему знакомы. Но приправы и способ приготовления совершенно сбивали индейца с толку. Кушанья подавались на европейский манер, на блюдах и тарелках изящной формы, хотя и изготовленных из грубой глины. Здесь были вилки, ножи и ложки. Жак умел с ними обращаться и с отменным аппетитом поглощал утонченные блюда цивилизованной кухни.
Однако он призадумался при виде куска мяса, зажаренного на решетке, нежного, свежего, сочного, которое будто таяло во рту. Мясо было великолепно приготовлено, но ему показалось, что вкус несколько необычный.
Николя, сидевший за столом рядом с индейцем, взял на себя труд разрешить недоумение. Парижанину никак не давались языки, но все же ему удалось, благодаря усидчивости и дружбе с Казимиром, научиться бегло говорить по-креольски. Но вместо того, чтобы выражать свои мысли и составлять фразы так, как это делают те, кто использует это наречие, он перемежал туземные идиомы со своеобразными выражениями и оборотами парижских предместий. Эта мешанина жаргона французской столицы и экваториального говора подчас звучала невыразимо комично.
— Да, я вижу, это вас удивило. У мяса престранный вкус, но это бифштекс.
— Нет, — наивно возразил Жак. — Это гокко.
— Да, тут правы мы оба. Эта бифштекс гокко с чуток масло и чуток перец. У вас, индейцев, полно перца, но вы едите его как есть, в стручках. А мы, робинзоны, собираем его, сушим и толчем в ступке. А потом чуток посыпай жаркое и кушай вкусно-вкусно. Соль у нас тоже есть…
— О, соль! — перебил его Жак с вспыхнувшим от вожделения взглядом.
— Она не то чтобы очень хороша, наша соль. Мы достаем ее из золы пальмы парипу{271}. Ее надо сжечь, промыть золу, выпарить воду, и тогда получай щелочную соль. Эдмон очень хорошо знает химию, он сможет лучше объяснить все тонкости. Все, что я могу сказать, наша не имей другая соль. А еще, чтоб вы знали, после того, как бифштекс поджарен, мы подавай его с чуток свежий масло.
— Что за такой штука, масло?
— Что-то вроде топленого свиного жира, только расти прямо здесь, на деревья.
— Не знай такой. Свиной жир приходи в коробка из белый железо…
— Просто удивительно, господа индейцы, — с явным удовольствием заметил парижанин, — до чего неважно вы знаете, что расти на ваша земля.
— Ну же, Николя, — вступил в разговор Анри, — будь терпимее к нашему гостю. Тебе нравится смущать его, но, возможно, ты бы тоже смутился, если бы тебя попросили дать научное название с указанием рода масляного дерева, которое Жак, наверное, знает не хуже, чем ты, но под другим именем.
— Ты так считаешь? — торжествуя, возразил ему Николя. — Ну что же, мой дорогой Анри, должен тебе сказать, что ты ошибаешься. Тут я подкован, как никто! Подкован, да, если так можно выразиться в этих краях. Взбредет же в голову иногда всякое старье. Сколько же лет прошло с тех пор, как я в последний раз видел подкованную лошадь! Ладно, если коротко, растительное масло, похожее на сливочное, можно добыть из бамбука, какао, кокоса или из дерева, которое называется бассия.
— Невероятно! — в один голос вскричали удивленные и восхищенные робинзоны.
— Да, бассия… бу… ти… ра… цея. Боже, как трудно выговаривать эти мудреные словечки. Его еще называют галамское масло{272}. Это растение родом из Индии, но уже давно выращивается здесь. Вы не хуже меня знаете, что его добывают из свежих семян растения. Вкусно-вкусно с бифштекс из гокко, — с хитринкой добавил он.
— Браво! Браво! — воскликнули все четверо братьев и их польщенный отец. — Но откуда ты все это узнал? И когда?
— Из книг, друзья мои, из книг! Вы спрашиваете — когда? Понемногу каждый день или, вернее, каждую ночь. Я изучал большую энциклопедию, которую вы составили все вместе под руководством самого лучшего, самого сведущего из всех профессоров, вашего отца. А что мне было делать? Мне было не по себе, то есть стыдно за мое невежество. В Париже я бы мог пойти на курсы для взрослых и худо-бедно подучиться по вечерам. А здесь, особенно в первое время, у нас было чем заняться и без этого. Вы были совсем маленькими! У меня не было времени, чтобы учиться вместе с вам