{288}, ни в чем не уступающим настоящим мокко и рио-нуньес{289}.
После обеда Николя по-дружески предложил Жаку сигару и сам закурил такую же самокрутку, свернутую из бумаги мао.
— Эй, да что это с тобой? — воскликнул парижанин, увидев, что индеец вдруг затрясся, а затем вскочил, когда мадам Робен вошла в столовую.
— О, — ответил тот, указывая дрожащей рукой на кофейник, принесенный женой изгнанника, — да ведь это золото!
— Конечно, это золото. Из первоклассного самородка без малейших примесей. Он, само собой, без клейма, но стоит три тысячи франков за килограмм, не меньше. И кстати, в золотом кофейнике получается очень вкусный кофе.
Жака охватило неописуемое волнение. Его зубы стучали, на лбу выступила испарина, он задыхался.
— Так вам известен секрет золота, — с трудом выговорил он.
— Тоже мне секрет Полишинеля. Мы всего лишь нашли несколько отличных кусков кварца, вот так, запросто. Мы измельчили их в ступке, а потом расплавили в нашей печи. Я сделал форму, а патрон отлил кофейник, который мадам Робен благосклонно приняла. У нас есть и другая утварь из золота, сделанная тем же способом. Золото — это вовсе не то, чего здесь не хватает, и, уж конечно, меньшая из наших забот. Нас оно волнует примерно так же, как яблоко — рыбу. Вот если бы это было железо или сталь!.. Видишь ли, друг мой, сто граммов стали получить куда затруднительнее, чем добыть несколько килограммов золота.
— О, мои друзья и благодетели!.. Остерегайтесь этого золота. Его секрет смертелен! — прохрипел индеец сдавленным голосом.
Глава IV
Ненависть бандита. — Золотые горы. — Кто такой «пиай»? — Лекарь, верховный жрец и колдун. — Странные последствия попадания бестолковой мухи в дыхательные пути краснокожего. — На каждого колдуна найдется свой колдун. — Индейские похороны. — Как стать ученым на экваторе. — О влиянии табачного сока на изучение медицины. — Подготовка к докторской степени. — Кашири, вику и вуапайя. — Битва удава и майпури. — Загадочное ожерелье. — Последние арамишо. — Золотая пуля.
— Да ведь я знаю этого типа, — пробурчал Бенуа, стараясь не высовываться из своего укрытия на склоне посреди плантации, на месте которой, по его расчетам, должно было находиться вожделенное Эльдорадо.
Он сразу же узнал Робена, и былая ярость, так никогда и не утихавшая, вспыхнула в его душе с новой силой. При виде беглого каторжника, который обходил свои поля, как почтенный землевладелец где-нибудь в Босе{290}, озирающий пшеничные нивы, гнев бывшего надзирателя перешел всякие границы. По его злобной ненависти и ненасытной алчности был нанесен двойной удар. Он так давно свыкся с мыслью о гибели Робена, не раз представляя, что его жертву заживо поглотили тина и ил зыбучей саванны или искромсали муравьи после долгой агонии вследствие лихорадки или голода! Удар был тем более жесток, что Робен почти не постарел, выглядел свежим и вполне счастливым на фоне обильного урожая. В довершение всех несчастий он явно был полновластным хозяином земель, где бандит надеялся обнаружить золотую шахту, перед богатством которой померкли бы знаменитые австралийские и калифорнийские прииски!
Какое крушение всех надежд! Грезить о золотых полях, а наткнуться на пошлые огороды! Пуститься на поиски самородков, а найти паршивые бататы! Десять лет упиваться мыслью о том, что ненавистный тебе человек более не существует, даже его костей никому не найти, и вдруг увидеть, как он вышагивает, словно король, в этом земном раю!
А может быть, Бенуа привиделся кошмар наяву? Да нет же, это в самом деле был Робен, сбежавший из исправительной колонии, один из тех «политических», чье благородное поведение некогда бросало вызов жестокостям лагерной охраны, один из тех каторжан-мучеников, которые с достоинством несли тяжесть наказания и, невзирая на отношение надзирателей, сумели внушить уважение уголовным преступникам каторги.
О, как же Бенуа был зол!.. К тому же он больше не представлял закон, столь легко извращаемый правоприменителями! Он больше не мог быть ни орудием силы, ни инструментом правосудия!.. Он даже не мог произнести, как прежде, сакраментальную фразу, столь фальшивую в его устах: «Именем закона, вы арестованы!..»
Возможно, впервые в жизни Бенуа пожалел о своей вынужденной отставке. Дорого бы он сейчас дал за возможность снова надеть голубой мундир с серебряными галунами и вернуть власть, которую они символизировали. Он почти что забыл о поисках несметных богатств, его заветную мечту о золоте сейчас затмило острое желание мести, в голове теснились самые злобные мысли.
Сомнений более не оставалось. Это был он, тот самый высланный, чей невероятный побег серьезно подмочил репутацию Бенуа, особенно в глазах начальства. Тот же глубокий взгляд, открыто смотревший в глаза надзирателей, те же строгие черты, которые не смогло исказить никакое оскорбление, как ни одно страдание не смогло поколебать их несравненное спокойствие. И наконец, с чем особенно приходилось считаться в любых обстоятельствах, мощные руки атлета, способного одним ударом снести голову разъяренному тигру.
Черт возьми! Бенуа заскрежетал зубами, вспомнив о былых деньках, когда он не расставался с дубинкой и наручниками. В главаре каторжников вмиг пробудился их прежний мучитель.
В конце концов, он был один посреди бескрайнего девственного леса, хорошо вооруженный, лицом к лицу со своим врагом — он решил называть Робена именно врагом, — у которого не было даже мачете, обычного для лесных скитальцев. Что ж, тем хуже для него. И грех воровать, да нельзя миновать! Возможность немедленной мести выглядела слишком прекрасной, чтобы тут же не воспользоваться ею, утолив свою ярость. Всадить пулю «в бочину», как он часто говаривал, и вся недолга!
— Я прикончу тебя, каналья, — глухо ворчал он. — Да что ты тут делаешь?.. Я вовсе не тебя здесь искал…
И негодяй, решившись на подлое убийство, навел ружье на беззащитного изгнанника, который приближался к нему, не подозревая об опасности. Бенуа медленно опустил ствол и прицелился прямо в грудь, в нижний угол перевернутого треугольника, образованного на загорелой коже раскрытым воротом рубашки.
Палец уже готовился медленно нажать на спусковой крючок, когда легкий шум помешал этому простому мускульному сокращению, угрожавшему жизни инженера. Теперь последний был не один. К нему приближался молодой человек высокого роста, с индейским луком и пучком стрел, двигаясь особой наклонной походкой, как все лесные жители: она кажется тяжеловатой на первый взгляд, но никакой другой способ не сравнится с ней в скорости и экономии сил.
«Чуть было не вляпался, — подумал проходимец. — Даже если бы я завалил эту падаль, второй вмиг насадил бы меня на вертел еще до того, как я успел бы выстрелить во второй раз. Эти твари не шутят со своими шпиговальными иглами из стеблей тростника. Ладно, Бенуа, мой мальчик, отступаем. На сегодня хватит и того, что ты его признал. Достаточно. Не будем рисковать нашей шкурой и нашей местью. Но каким чертом этот дьявол Робен умудрился нанять кого-то, да еще в такой глуши?» — завершил он внутренний монолог, двигаясь спиной вперед с бесшумной гибкостью рептилии. Ему нужно было еще раз как следует осмотреться, запомнить местность, посчитать его защитников, оценить их силы.
Несмотря на то что бывший надзиратель был вполне привычным к прогулкам в лесных дебрях, он не смог вернуться в точности тем же путем, который привел его на плантацию робинзонов. Через несколько минут Бенуа сбился с дороги и обнаружил свою ошибку, лишь когда уперся в подножие отвесной скалы, торчавшей посреди пустой поляны.
— Гляди-ка, — пробормотал он удивленно, — такие скалы нечасто встретишь в здешних краях. А эта и вовсе выглядит чудно. А если мне попробовать на нее вскарабкаться? Кто знает, что с нее можно увидеть? Ну, вперед, поработаем икрами, и без нервов!
Подъем оказался невероятно тяжел. Но Бенуа был не из тех, кто пасует перед усталостью. Несмотря на солнце, от которого дымилась кожа и горело лицо, невзирая на острые выступы, до крови обдиравшие руки, он добрался до вершины за полчаса нечеловеческих усилий.
Он встал на верхушке скалы, весь в поту, красный, задыхающийся, разбитый, и тут же сел, если не рухнул на раскаленный солнцем кварц. Он не мог оторвать глаз от открывшегося перед ним широкого просвета. На него словно бы нашло какое-то помрачение, и вдруг он подскочил как на пружине.
— Этого не может быть! — завопил он. — Но нет, глаза не врут! Одна, две, три… четыре, пять, шесть… Но где же седьмая? Она спряталась за другими, это точно! Вот об этом и говорил индеец доктору и коменданту — потом будет семь гор, это золотые горы. Клянусь заступником всех прощелыг на свете, я вижу их, вон они, совсем рядом, в каких-то паре лье, такие темно-синие на фоне серого неба. Два лье — это восемь паршивых километров через лес, можно добраться за день. Каких-то двенадцать часов помахать мачете, прорубить путь через лианы, а потом… богатство!
Бывший надзиратель даже побледнел от волнения. Потом он выпрямился, почувствовав, что хладнокровие ему изменяет.
— Спокойствие, для начала стоит сориентироваться. Где мой компас? Так… направление: запад, двадцать два градуса на северо-запад! Готово! Черт, я больше не могу. Я хочу петь, орать, вопить… Еще немного, и я зарыдаю! Дьявол меня забери, как я счастлив. Все это золото теперь мое… Я богат, я знаю тайну золота!.. Так, стоп, хватит. Глупо так орать, словно обезьяна-ревун при свете луны. Надо спуститься, найти остальных, отвести их к золоту и поделить добычу. Это будет уже не так весело, но плевать, там его на всех хватит. Теперь уже не важно! Как говорится, главное в жизни — подходящий случай. Если бы я не встретил этого поганого типа, я бы не оказался здесь, не влез бы на скалу и не нашел бы гнездо с золотишком. В конце концов, за Робеном был должок. А теперь поспешим. Позже я одним ударом расквитаюсь с ним за все.