— У белых людей инструменты из железа, а у красных людей только из твердого дерева. Железная лопата режет землю, как мачете, на ней даже остаются маленькие следы металла, а деревянная лопата только разрывает ее, не оставляя никаких следов.
— Что ж, справедливо. Значит, в этой округе есть индейцы.
— Индейцы есть везде, — гордо заявил вождь. — Земля, лес, вода и небо — все принадлежит им.
— А можешь ты мне сказать, из какого они племени?
— А ты, когда видишь дерево, срубленное белым человеком, можешь сказать, из какой страны он приехал?
— Ты прав, вождь, это был глупый вопрос.
Колонна остановилась на краю ямы, тело мертвого жреца в ожидании погребения устроили пока что на скале, на самом солнцепеке. Паломничеству мертвеца было еще далеко до завершения.
Один из индейцев, обладатель особенно острого мачете, спустился в яму с помощью хлопковых петель своего гамака. Он привязал к ним тело молодого майпури, которое немедленно подняли на поверхность, и тут же принялся разделывать огромную тушу взрослого животного, заполнившую почти всю яму. Оно весило не менее трехсот килограммов, примерно столько же весит крупных размеров бык. Тапир, которого туземцы называют майпури, — это самое большое животное на Южноамериканском континенте. Его отличительной чертой является большая голова с довольно выдающимся затылком, изогнутая горбом по направлению к началу морды, которая заканчивается небольшим мускулистым хоботком, похожим на свиное рыло, но более длинное. Загнутый книзу нос отчасти выполняет роль верхней губы. Уши почти круглые, окаймленные белыми волосками. Тело мощное и плотно сбитое, покрыто короткой, плотной, гладкой шерстью, рыжеватой у самок и коричневой у самцов, которые, кроме этого, могут похвастаться пышной гривой. Хвост едва превышает десять сантиметров в длину и напоминает обрубок. Ноги короткие и крепкие, пальцы заканчиваются черными, заостренными и приплюснутыми ногтями. Питается тапир исключительно растительной пищей.
Несмотря на свою значительную силу, тапиры очень миролюбивы и никогда не нападают ни на человека, ни на животных. У них очень мягкий характер, но двигаются эти животные резко и порывисто. Они даже не помышляют о том, чтобы двигаться по звериным тропам, перемещаясь по лесу напролом, сквозь заросли, и жестоко сокрушая всех, кто окажется у него на пути.
Если тапира поймать молодым, он легко приручается и становится совершенно домашним. На улицах Кайенны можно часто видеть свободно гуляющих ручных тапиров, которые отлично знают, где находятся дома их хозяев, и сопровождают последних на прогулках.
Тот, которого разделывал индеец, был поистине гигантом, украшением своего рода. Поэтому работа оказалась изматывающей и долгой. Потребовалось два долгих часа, прежде чем из мрачной темноты ямы были подняты на веревке лучшие куски, отделенные с помощью мачете. Два превосходных окорока общим весом килограммов в сорок потрескивали на углях; проголодавшиеся краснокожие уже были готовы отдать им должное, когда из ямы появился импровизированный мясник, покрытый кровью с головы до ног, будто после кровавой бани, и передал вождю какой-то предмет, который тот осмотрел с любопытством.
Это оказалось ожерелье необычной формы, Бенуа не мог припомнить, чтобы ему когда-либо приходилось видеть нечто подобное. Очевидно, что его оставил один из тех, кто устроил эту западню.
К удивлению Акомбаки явно прибавилось нечто вроде священного ужаса.
— Ты спрашивал у меня, как называется племя тех, кто выкопал эту яму. Так я тебе сейчас скажу. Это индейцы из племени арамишо, — произнес он тихим испуганным голосом.
Тем временем начался ужин.
— Арамишо? — отозвался Бенуа с набитым ртом. — Я думал, что это племя вымерло.
— Немного еще осталось, — продолжил Акомбака. — Это страшные люди, все великие пиаи!
С губ бандита сорвалось ругательство. Он едва не сломал нож о что-то твердое и тяжелое прямо в окороке тапира. Он осторожно разрезал мясо и обнаружил в нем застрявшую, видимо довольно давно, уже инкапсулированную, ослепительно-желтую пулю, закругленную с помощью молотка, немного деформированную и с виду изготовленную из чистейшего золота.
Он не смог сдержать дрожи, вспомнив наконечник стрелы, которая пронзила бедро Бонне.
— Ты сказал, что арамишо великие пиаи, мне это побоку. А ружья у них есть?
— Я так не думаю.
— Ладно! Хотел бы я знать, что это за люди такие, что охотятся на майпури с ружьями и заряжают их золотыми пулями!
Глава V
Золото не окисляется, поэтому оно предпочтительнее меди. — Золотой век — это время, когда без золота обходились совсем. — История арамишо. — Бич золота и яд спиртного. — Исчезающее племя. — Первые угрызения совести. — Белый — это раб женщины. — Стражи сокровища. — Снова легенда об Эльдорадо. — Пляска золотых статуй. — Отравленный кубок. — Убежище осквернено, но тайник пуст. — Труп. — Самородок стоимостью в десять тысяч франков. — Алчность и разочарование. — Тщетные поиски. — Тайны пещеры. — В западне.
— Наш краснокожий друг все-таки немного странный, — негромко сказал своему юному другу Анри парижанин Николя.
— В самом деле, я не могу объяснить, почему наша золотая посуда внушает ему такой ужас. Как ты недавно верно подметил, несколько добрых кусков железа или стали пригодились бы нам куда больше.
— Ты в высшей степени прав, — многозначительно подхватил Николя. — Сколько трудов ушло на то, чтобы добыть из земли нашу железную руду, выплавить ее, отковать, наделать заготовок и, наконец, превратить ее в сталь. Если бы еще месторождение оказалось поближе!..
— Благо недостатка во времени мы не испытываем, — вмешался инженер.
— И то правда. Если бы нам пришлось вкалывать, как в Париже, по десять или двенадцать часов вместо шести, мы бы уже давно околели. В любом случае наши топоры и мачете, пусть невзрачные и не лучшего качества, заставили нас здорово попотеть. Какая жалость, что золото не может заменить сталь! Да что это за глупый металл такой? Хотел бы я вас спросить, на что он вообще годится!
— Например, делать из него посуду и, в крайнем случае, наконечники для стрел…
— Ага, которые едва ли сравнятся с самыми завалящими железными. Они моментально тупятся и гнутся на кончиках. Я предпочту им бамбуковые или костяные.
— Ты преувеличиваешь, мой дорогой Николя. Ты возненавидел золото после того, как попал сюда из Европы, потому что, хотя оно здесь в избытке, от него нам нет почти никакой пользы. Впрочем, я тебя поддерживаю до известной степени. Лично для меня, бедного белого дикаря, который не имеет никакого представления о важности золота в цивилизованном мире, оно, без всякого сарказма, занимает вполне достойное место среди таких металлов, как олово, свинец и особенно медь, весьма полезных для человека. Скажу больше, я даже поставил бы его выше меди, потому что оно не окисляется.
Услышав это мнение, совершенно рациональное и очень просто сформулированное, парижанин расхохотался.
— Почему ты смеешься?
— Потому что я невольно вспомнил о молодых людях твоего возраста, которые превесело швыряют направо и налево монеты, сделанные из металла, который ты великодушно поставил чуть выше меди…
— Я еще раз тебе говорю, дело в том, что золото не окисляется…
— Как раз это меня и развеселило, прости, я не хотел… Уверяю тебя, тамошние наши повесы окисляют золотые монеты десятками и сотнями, если ты понимаешь, что я хочу сказать…
— Ты имеешь в виду, что…
— Я имею в виду, что золото — это бессмысленный металл и что если в Европе стремятся избавиться от железа, обменяв его на золото, то я бы отдал десять килограммов золота за один килограмм железа.
— Стало быть, мы с тобой полностью согласны, потому что я точно так же оцениваю достоинства обоих этих металлов.
Мадам Робен и ее муж улыбались, слушая этот разговор.
— Да, дети мои, — произнесла храбрая женщина, — вы пришли к полному согласию, и я счастлива. Благодаря вашей энергии и уму вы смогли обеспечить все наши жизненные потребности, вы смогли найти подобающее место всем природным дарам в соответствии с их ценностью и свойствами. Вам удалось вернуть эти безрадостные места страшной ссылки в золотой век, как говорят поэты. Так пусть же он никогда не заканчивается!
— Золотой век, должно быть, то самое время, когда золото либо не имело никакой ценности, либо без него удавалось обходиться, — довольно остроумно заметил Николя. — Кстати, дружище Жак, что ты обо всем этом думаешь? Ты не сказал ни слова с тех пор, как увидел наш кофейник. Я не могу понять причины мрачного впечатления, которое на тебя произвела эта утварь, и хотел бы узнать, на какие мысли она тебя натолкнула…
Молодой индеец медленно поднял голову. Из стесненной груди вырвался длинный вздох.
— Когда-то, очень давно, так давно, что самые глубокие старики едва помнят, — начал он глухим голосом, — племя арамишо, потомки древних карибов, было большим и могущественным. У него было много плантаций, плодородных и ухоженных. Охотничьи угодья казались неисчерпаемыми.
Краснокожие жили в изобилии. Они любили своих детей и почитали стариков. Золота они добывали в избытке, используя его для самых повседневных надобностей. Никто и не подозревал о его ценности. Золотой наконечник для стрелы был предпочтительнее костяного, кремневого или бамбукового просто потому, что он крепче. Сосуд из золота ценился больше, чем калебасовый куи, лишь потому, что не трескался и его можно было поставить на огонь. А резать мясо золотыми ножами легче, чем каменными.
У арамишо было много золота, и они жили счастливо до того дня, когда впервые увидели белых людей. Те словно обезумели при виде желтого металла. У них были стальные мачете, легкие, надежные и удобные; топоры, которые рубили как масло твердую древесину деревьев гриньон, курбариль и панакоко. У них были бусы, ожерелья, табак и ткани…
Белые обменивали свои товары на золото, получая его за бесценок. Но все шло хорошо, их появление никак не повлияло на безоблачную жизнь краснокожих.