Однако вскоре белые вернулись, теперь их было много, и они принесли с собой тафию. Вождь первым попробовал этот адский напиток и впал в безумие. Это был великий вождь, добрый, справедливый, уважаемый всеми. Тафия превратила его в зверя. Все самые прославленные воины тоже выпили и стали такими же, как он. Кашири, вику и вуапайя, древние напитки наших отцов, которые дают легкое веселое опьянение, были забыты ради отравы белых людей, которая разъяряет и сводит с ума.
Все племя охватило буйное помешательство. Плантации были заброшены, рыбалка и охота позабыты. В головах у индейцев осталась лишь одна мысль: раздобыть золота, чтобы купить тафию. Белые появлялись все чаще и вывозили все больше проклятого металла. Вскоре краснокожие дошли до такого состояния, что уже не могли работать и проводили все время с бутылкой. Они отправляли женщин и детей на поиски проклятого металла, а сами предавались лени, целыми днями валяясь в гамаках, как кайманы в тине. Скоро и женщины с детьми стали отказываться работать без выпивки. Авторитета старших никто теперь не признавал. Начались ссоры, драки, братоубийственные стычки, население стало таять.
Увы, но одержимость тафией настолько укоренилась среди индейцев, что всякое представление о разнице между добром и злом исчезло. Арамишо, умирая с голоду, рискуя остаться без спиртного, напали на соседей, разграбили их плантации и забрали все золото, что у них было. С тех пор племя стало проклятым.
Война уничтожила половину арамишо, а огненная вода добила тех, кого пощадило железо. В тот день, когда племя впервые повстречало белых людей, в нем было больше двух тысяч человек, сегодня от них осталось десять!..
Мой предок был тем самым вождем, который первым сделал глоток тафии. Я — последний из арамишо. Не золото ли повинно в том, что это могучее племя исчезло? Разве я был не прав, когда говорил вам, что секрет золота смертелен?
Оно убило моего предка, уничтожило моих соплеменников! Благодаря вам я избежал смерти, но от судьбы не уйти. Тайна золота убьет и последнего арамишо!
Потрясенные до глубины души робинзоны не перебивая слушали эту мрачную и, к сожалению, правдивую историю, столь обычную для всех племен тропической Америки. Индейская раса, прежде гордая и сильная, но при этом кроткая и гостеприимная, сегодня вырождается и скоро, должно быть, совсем исчезнет из-за алчности белого человека, который в обмен на золото привез сюда алкогольную отраву.
Жак продолжил горестное повествование тем же глухим голосом, словно говорил сам с собой:
— Десять лет назад жалкие остатки племени решили освободиться от проклятия. Арамишо давно оставили свои земли и перебрались поближе к белым, но однажды мой отец захотел снова увидеть родные края. Он увел туда всю семью и забрал меня у моего благодетеля. Мы вернулись в страну золота и с тех самых пор не видели ни одного европейца. Наших губ с того дня не коснулось ни капли спиртного. Только я один не раз возвращался в Сен-Лоран, но я не пью тафию. Остальные, боясь не устоять, никогда более не покидали золотых пещер и стали их стражами. Они живут недалеко отсюда, всего в трех днях пути. Арамишо вернулись к трезвому образу жизни, но слишком поздно. У нашего проклятого племени нет и не будет потомков.
Индеец замолчал и посмотрел на хозяев потерянным взглядом. Пот стекал с его лба, зубы стучали, руки и ноги сотрясала конвульсивная дрожь. Неимоверная усталость, лишения и страдания последних дней жестоко подкосили его силы. У него началась сильнейшая лихорадка. Жака уложили в гамак, и славный Казимир, всегда готовый прийти на помощь в добром деле, устроился рядом и окружил его самой преданной и сведущей заботой. Больной не мог попасть в лучшие руки.
С первых же секунд приступа стало ясно, что это злокачественная лихорадка. Такая яростная, что Жак несколько дней находился между жизнью и смертью.
Но все же молодость и сила, подкрепленные лекарственными снадобьями доброго старика, одержали верх над хворью. Индеец перестал бредить, кровавая пелена перед глазами рассеялась, он был спасен. Выздоровление прошло нормально, через две недели он был уже на ногах, такой же бодрый и полный сил, как прежде.
Робен охотно оставил бы его в колонии робинзонов, но молодой человек сослался на серьезные обстоятельства, и тот счел неуместным более его задерживать. Индейца снабдили мачете, луком и стрелами, запасом еды на три дня, и он откланялся со слезами на глазах, выразив свою глубочайшую признательность в самых трогательных словах.
Впрочем, он пообещал вскоре вернуться. Он пересек плантацию, подошел к опушке леса и уверенно двинулся вперед благодаря инстинкту лесного жителя, определив направление с такой точностью, словно в его распоряжении был самый лучший компас. Через двадцать часов он воссоединился с остатками своего племени. Это произошло в тот самый день, когда Бенуа, беглые каторжники и отряд Акомбаки оказались в виду золотых гор, хранителями которых были последние арамишо.
Все семейство Жака пребывало в состоянии крайней тревоги. Если золотоискатели даже не подозревали об их присутствии, то стражи золота, напротив, уже два дня знали если не об их намерениях, то о скором их появлении.
И что же, все их усилия пойдут прахом? А заточение, на которое они обрекли себя много лет назад, окажется напрасным? Секрет золота снова будет украден?
Жак задрожал, узнав о приближении белых в сопровождении индейцев. Смутное предчувствие подсказывало, что это те самые люди, что недавно истязали его. Кто еще, кроме этих негодяев, мог найти столь укромное место, затерянное посреди бескрайних просторов? Теперь он безмерно сожалел о своей неосторожности, о роковом признании, которое он сделал своему благодетелю.
Молодой индеец так глубоко погрузился в раздумья, что рассеянно и невпопад отвечал на вопросы тестя. Последний выделялся крепким телосложением, мощными руками и ногами, высоким ростом и силой, какую редко можно встретить у местных жителей. Еще более необычно выглядели его волосы, которые совсем побелели от времени. Длинными прядями они спадали на плечи индейца, контрастируя с кирпично-красным цветом его сурового лица с грубыми чертами.
Он был на целую голову выше любого из членов его маленького клана, которые, кстати, благодаря жизни на свежем воздухе и трезвости сумели восстановиться и снова обрели гордый вид, свойственный их предкам в те времена, когда они были хозяевами больших рек. Остатки племени состояли из семерых мужчин, включая вновь прибывшего, его жены по имени Алема, ее матери и тетки, сестры отца.
Этот последний, старик Панаолин, чье имя до сих пор помнят прибрежные жители верховьев Марони, бросал на юношу подозрительные взгляды.
— Мой сын еще бывает в землях белых, — медленным голосом произнес он.
— Мой отец прав, я хотел увидеть того, кто меня вырастил.
— Несмотря на мой запрет.
Жак опустил голову и мягко ответил:
— Признательность — это добродетель красных людей.
— Добродетель красного человека — это повиноваться приказам своего отца.
— Но разве белый человек не мой отец?
— Тогда тебе нужно было оставаться рядом с ним, а не брать в жены жемчужину арамишо. Язык моего сына раздвоен, как у змеи. Раз у него два отца, может быть, у него две жены? Может быть, он хочет быть повелителем красной женщины здесь и рабом белой женщины там?
Алема подошла к мужчинам и подозрительно уставилась на своего молодого мужа.
— Пусть мой сын ответит.
— Мой отец отлично знает, что вся моя любовь принадлежит Алеме.
— Сын Панаолина унизился до лжи?
— Сын Панаолина никогда не лжет, — гордо ответил Жак, — мой отец слышит голос свободного человека.
— Свободный человек! — язвительно повторил страшный старик. — Нет, мой сын не свободен. Мой сын — раб белого, который сам есть раб своей женщины. У индейца нет хозяина, он сам хозяин своей женщины. Когда жена красного человека хочет съесть аймару или кумару, мужчина говорит: «Спусти пирогу на воду. Поплыли…» Женщина гребет, мужчина ставит приманку, рыба приходит, он убивает ее стрелой и говорит: «Приготовь ее». Когда рыба готова, мужчина ест. После того как он насытился, ест и женщина. Когда она хочет съесть паку или агути, мужчина говорит: «Пойдем…», и она идет с ним в лес. Мужчина подманивает животное свистом, оно прибегает и падает, пронзенное стрелой. Мужчина говорит: «Возьми его. Разожги огонь». Когда дичь изжарена и мужчина поел, женщина тоже может утолить голод. Тогда как белый, — продолжал он с неописуемым выражением презрения, — идет на охоту один, стреляет, приносит добычу и сам ее готовит, пока его жена сидит дома. Когда еда готова, он дает ее жене раньше, чем ест сам. Теперь ты видишь, что белый человек — раб женщины. А ты — раб белого![25]
Молодой индеец, смущенный этой дикарской диалектикой, сконфуженно ответил:
— Раз мой отец требует этого… я больше не вернусь к белым людям.
— Слишком поздно. Если мой сын повинуется приказам своего отца, то не потому ли, что белые люди уже здесь?
Жак вздрогнул и промолчал.
Три женщины и шестеро мужчин, присутствовавших при этой сцене, разразились гневными криками.
— Спокойствие, дети мои, — приказал старик. — Нам угрожает опасность. Оставим наши хижины, возьмем запас еды и укроемся в пещере. Мы должны умереть там, если нам не суждено стать свободными.
В крайней спешке совершив все приготовления, члены маленького отряда вошли в тайное убежище, каждый уголок которого явно был давно им знаком. Вождь прошел последним, без усилий завалив вход огромным камнем, который двое мужчин едва смогли бы сдвинуть с места, и закрепил его, используя ствол дерева, утопленный в двух боковых выемках, а затем зажег факел.
Его тусклое, коптящее пламя внезапно вызвало невероятную, удивительную вспышку ярчайшего света. Свод, стены и даже пол пещеры засверкали со всех сторон. Свет струился мощными золотыми потоками, отражаясь от скальных выступов желтыми лучами, в которых поблескивали кроваво-красные отражения пламени факела.