Колониальная милиция в панике отступает, он побеждает по всей линии фронта. Его имя у всех на устах, его дерзость, отвага и ловкость лесного стратега таковы, что приходится просить метрополию прислать отборный военный отряд, чтобы разбить его. Когда читаешь отчет об этой кампании, написанный капитаном Стедманом{324}, одним из немногих выживших в поистине страшном походе под командованием полковника Фуржу{325}, то кажется, что это сон. Двадцать специальных отрядов по шестьдесят человек — стало быть, тысяча двести опытных солдат, — каждый из которых сам по себе представляет небольшую армию, продвигаются через девственный лес. Каждое движение воинства подчинено строжайшему порядку. Перед ними — неутомимый враг, который будто обладает даром оказываться одновременно повсюду. Его ожидают справа, он атакует центр. Его рассчитывают взять в окружение, совершая обходной маневр слева, он нападает на арьергард, перерезает горло одиночным солдатам, снимает часовых, грабит конвои, расставляет бесчисленные преграды, играет с опасностью, не дает покоя основной части отряда и заставляет падать от усталости и нехватки сна тех, кому удалось избежать пули или стрелы.
Однако полковник Фуржу — человек, привычный к такой обстановке. Он, как никто другой, знаком с особенностями партизанской войны и не останавливается ни перед препятствиями, устроенными самой этой землей, неумолимой к европейцам, ни перед нападениями повстанцев. Безжалостный как к своим людям, так и к себе самому, он невозмутимо пересекает ручьи, идет через леса, затопленные саванны, бездонные трясины и горные ущелья, ощетинившиеся острыми скалами. Не обращая внимания на страдания, как чужие, так и собственные, он бросает вызов миазмам, насекомым, рептилиям, усталости, болезням, голоду. Все склоняется перед его железной волей, даже неприятель изнемогает от напряжения.
Его походный порядок для подразделения из шестидесяти человек представляет собой чудо организации. Два черных сапера, вооруженных топорами и мачете, расчищают тропу. За ними идут два солдата-разведчика, дальше — авангард в составе одного офицера, одного капрала и шестерых солдат. Основной боевой отряд разделен на две части. Первая состоит из капитана, врача, капрала, двенадцати солдат и двух негров, несущих боеприпасы. Вторая — из двенадцати солдат под командованием сержанта. В арьергарде следуют офицер, сержант, восемнадцать солдат и шестнадцать негров, которые несут провиант, медикаменты, раненых и больных. Два человека и капрал замыкают колонну. Итого: три офицера, один врач, два сержанта, три капрала, пятьдесят два солдата, два сапера, два оруженосца и шестнадцать носильщиков, всего восемьдесят один человек, из которых шестьдесят бойцов.
Вряд ли можно было предположить, что Бони и его соплеменники, едва равные по численности голландцам, способны долго держаться против такой силы. Мы уже говорили, что экспедиционный корпус полковника Фуржу состоял из двадцати отрядов, организованных по вышеописанному образцу.
Порядок, дисциплина, современная тактика, но, что важнее всего, метод тотального разрушения, состоявший в том, чтобы сжигать деревни и уничтожать урожаи, привели к разгрому восстания. Бони, раненный при взятии деревни Гаду-Саби{326}, был наконец вынужден отступить. Но это отступление было поистине впечатляющим. Он повел людей по тропам, известным лишь ему одному. На пределе сил, умирая от голода, с окровавленной грудью, он ободряет слабых, поддерживает больных, ведет в бой тех, кто еще может держать в руках оружие, добирается до берега Тапанаони{327}, пересекает ее последним и гордо удаляется, грозный даже в поражении.
Восстание было подавлено, но Голландия дорого заплатила за победу над беглым рабом. Из тысячи двухсот человек, прибывших из метрополии, едва ли сотня вернулась на родину. В боях с мятежниками сложили голову тридцать офицеров, среди них три полковника и один майор.
Много лет спустя после смерти своего вождя бони, хуже организованные и, что куда важнее, более малочисленные, чем боши, стали постепенно попадать в своеобразное рабство к соседям. Боши заявили право на монопольную торговлю с низовьями Марони и не давали бони вступать в отношения с европейцами.
Такое положение вещей существовало до момента основания колонии Сен-Лоран, которая довольно быстро стала процветать. Прежде Франция пренебрегала регионом Марони, но теперь важность этой могучей водной артерии, судоходной на протяжении ста километров, сделалась очевидной. Франция заявила протест против верховенства племени бош и рабского положения бони, проживающих на французской территории. Территории проживания двух соперничающих племен были строго определены после возвращения блестящей франко-голландской экспедиции, организованной в 1860 году месье Видалем, капитан-лейтенантом военно-морского флота. Была также провозглашена свобода торговли и навигации.
За последние несколько лет между бони и местными золотоискателями установились прекрасные дружеские отношения. В нашей колонии негры могут свободно ходить, где им захочется, охотиться, ловить рыбу и торговать. Свойственные им покладистость и честность делают любые отношения с ними очень приятными. Их огромная сила и несравненное мастерство в качестве гребцов оказывают большое подспорье в золотодобыче. Они не только доставляют на прииски «Сен-Поль», «Эсперанс», «Манбари», «Эрмина» провизию, что привозится в Сен-Лоран на шхунах из Кайенны, но и, следуя вдоль атлантического побережья на своих легких пирогах, добираются до Маны, где по поручению управляющих приисков нанимаются на уборку урожая, подобно тому как у нас крестьяне подряжаются на время жатвы. Доставка припасов завершается к началу сухого сезона, и после двадцати-двадцатидвухдневного путешествия бони возвращаются в Коттику, получив в оплату за труды всевозможные полезные предметы, обладание которыми составляет невыразимое благо в этих отдаленных местах. Администрация не пренебрегает никакими средствами, чтобы и впредь поддерживать с ними превосходные отношения. С ними обращаются как с избалованными детьми, причем бони ни в коем случае не стремятся злоупотребить этими преимуществами, которым боши отчасти даже завидуют.
Капитан деревни бошей встречает франко-голландскую комиссию
Нынешний гранман по имени Анато[29], которого белые по-свойски зовут Анатоль, ежегодно получает из бюджета колонии сумму в двенадцать сотен франков, которую ему выплачивают помесячно, по сто франков, в муниципальной кассе Сен-Лорана. Эта щедрость вовсе не напрасна, напротив, потомок великого вождя Бони еще больше старается, поддерживая согласие между своими подданными, число которых достигает примерно тысячи человек, и всеми другими жителями берегов великой реки.
Типы чернокожих племени бони
К этому доблестному племени, сегодня французскому как по духу, так и по географическому местонахождению, принадлежал и Ангоссо. Десять лет назад Робен сказал ему: «Сохрани тайну нашего убежища». Честный негр проявил столь исключительную сдержанность, что его жена и дети даже не подозревали об этом эпизоде жизни отца. Он также помнил и об обещании, данном ему изгнанником: «Если ты окажешься в опасности, если твою деревню опустошит голод, приходи к нам, живи вместе с нами, будь членом нашей семьи». И вполне естественно принял это предложение в тот день, когда беда пришла в его племя. Во второй раз за тридцать лет небольшая деревня, где жила семья Ангоссо, подверглась набегу оякуле. Об этом племени ходят странные легенды. Европейцы никогда их не видели и знают о них лишь по весьма фантастическим рассказам негров и краснокожих, которые буквально приходят в ужас при одном упоминании оякуле.
Они утверждают, что оякуле белые, как люди из Европы. Они обладают ростом и сложением гигантов, невероятной силой, у них светло-рыжие бороды, белокурые волосы и голубые глаза. Они склонны к людоедству и явно пребывают в состоянии самого глубокого варварства. Им совершенно неизвестно железо, они используют громадные деревянные дубины, слишком тяжелые для обычных людей. Они не расписывают тела, не покрывают их татуировками и не носят никаких украшений, выступая совершенно голыми. Они не расположены к общению и всегда готовы без всякого повода напасть на негров, так же как и на индейцев.
Робен и его сыновья на марше слушали этот пространный рассказ на креольском наречии, полный деталей, точность которых свидетельствовала о редкой наблюдательности Ангоссо.
— Но, мой дорогой бони, — заинтересованно сказал озадаченный изгнанник, — ты уверен, что эти оякуле не индейское племя, которое не загорело на солнце из-за того, что всю жизнь проводит под деревьями, как люди оямпи?
— Нет, компе. Нет, поверьте мне, оякуле не индейцы.
— Но ведь тебе известно, что оямпи тоже не окрашивают свои тела соком руку, не рисуют на них узоры соком генипы и вообще очень похожи на людей из моей страны.
— Но у индейцев не бывает бород. Но глаза индейцев раскосые, и носы у них приплюснутые. А у оякуле глаза широкие, как ваши, носы крючком, как у попугая ара, и длинные бороды, вроде той, что растет на вашем лице.
— Оно так… — негромко подтвердили молодые бони Ломи и Башелико.
— Ты хорошо их рассмотрел, ты видел их близко, при свете дня?
Ангоссо показал на повязку, охватывающую его голову, и взмахнул мачете:
— Каменный топор одного из них разбил мне голову, но моя сабля пронзила много животов. Я бился с ними, друг мой, вы знаете, я ничего не боюсь, но мне было страшно, это такая же правда, как то, что я почитаю Гаду и что я ваш друг.
— Ладно, мой храбрый друг, расскажи мне все, что ты знаешь об этих необычных людях и о том, как они смогли разграбить деревню, которую защищали такие отважные и сильные мужчины, как бони.