Ангоссо собрался с мыслями, два раза сплюнул, чтобы прогнать Йолока, и начал свой абсолютно достоверный рассказ:
— Это было давно, очень давно, мой отец был мужчиной в расцвете сил, а я еще совсем маленьким. Бони и оякуле устали от войны и решили по обоюдному согласию похоронить старые обиды. Оякуле пригласили бони из моей деревни прийти к ним в гости, съесть священную лепешку и выпить «мировую», как подобает по нашим обычаям. Бони смелые и сильные, они верят словам клятвы и становятся рабами своего слова. Только такое рабство они могут признать, — гордо добавил Ангоссо, достойный потомок героя Коттики, и продолжил повествование: — Они отправились по приглашению белых дикарей и прибыли в их деревню во главе с капитаном, моим отцом. В знак дружеских намерений бони сложили свои сабли и ружья в хижину местного пиая. Все принялись есть, пить и танцевать весь день до вечера. Когда наступила ночь, бони отправились в хижины, построенные специально для них. Едва они успели заснуть, как раздались страшные вопли: оякуле, изменив клятвам верности, нарушив священный закон гостеприимства, завладели нашими саблями и ружьями, которыми они пользовались как дубинами, и убили наших беззащитных воинов. Бони, неспособные дать отпор, попробовали сбежать, но запутались в лианах, натянутых предателями вокруг хижин на расстоянии фута от земли. Погибли почти все, моему отцу удалось сбежать благодаря ночной темноте, с ним вернулись еще несколько уцелевших. Его так сильно ударили мачете в область рта, что с тех пор, когда он хочет что-то сказать, ему приходится поддерживать нижнюю челюсть рукой. Из-за этой страшной раны он получил имя Коаку (Упавший Рот), под которым известен и сегодня. Кроме того, в ужасной бойне выжила одна маленькая девочка. Оякуле нашли ее забившейся в траве, но не убили и вырастили со своими детьми. Потом она сбежала, укрылась у бошей, а оттуда перебралась в Суринам, где живет и теперь. Ее зовут Афиба[30]. Как видите, друг мой, у нас были поводы хорошо рассмотреть оякуле.
— Все это очень печально, мой дорогой Ангоссо, но перейдем теперь к последней беде.
— Два или три года мы ничего не слышали о наших врагах. «Остерегайтесь оякуле, — всегда говорил мой уважаемый отец, старый Коаку, — они крадутся как змеи. Берегитесь, дети мои, они приходят, когда о них не думаешь». И он был прав. Столько дней назад, сколько пальцев на двух моих руках и одной ноге, мои сыновья собирали маниок, а я ловил кумару с моей женой, которую зовут Ажеда. Мы заметили столб черного дыма, что поднимался над деревней. Мы схватили весла, и наша пирога понеслась по водам реки. Все хижины горели. Большая толпа оякуле, убив всех женщин и детей, оставшихся одних, подожгла деревню. Большинство здоровых мужчин были в поле или на рыбалке. Они тоже прибежали в деревню, увидев дым, подумав о несчастном случае, и были убиты бандитами, которых было втрое больше и которые спрятались в зарослях. Мои сыновья вернулись с вырубки. Мы бросились в самое пекло, решив дорого продать свои жизни. Мы славно сражались. Я горжусь моими детьми, как вы вашими, мой дорогой белый друг. Я упал, сраженный в голову, и меня едва не постигла судьба моего отца. Но Ажеда спасла меня. Она швырнула горящую головню прямо в бороду оякуле, который с воплем сбежал.
Увы, но мы не смогли справиться с таким количеством врагов. Двадцать наших мужчин убиты, остальные рассеялись кто куда, наши поля разорены, деревни больше нет. Ваши слова всегда были живы в моем сердце. И тогда я сказал заплаканной Ажеде: «Идем к белым людям». Я сказал моим сыновьям, чьи красные сабли жаждали еще крови: «Вы тоже пойдете к моему белому брату». Они не задали мне ни одного вопроса, и мы пошли.
У меня началась лихорадка. Но что по сравнению с раной на голове боль в безутешном сердце. Моя воля сильнее, чем телесная боль. Мои сыновья преодолели пороги. Я узнал ручей. Не теряя ни минуты, мы поплыли по нему. Ломи и Башелико не знают усталости. Мы прибыли к кокосовым пальмам. Я увидел поваленные деревья, листья мукумуку и зеленые растения с длинными шипами. Я сказал: там должны быть змеи. Мы спрятали пирогу в кустах и окольным путем вышли на тропу, которую я увидел глазами своей памяти.
Я увидел Казимира, увидел белого, которого зовут Николя, и белую женщину, мать ваших детей. Я сказал ей: «Белый Тигр сказал бони: „Когда ты будешь в беде, без хижины, без маниока, без рыбы, без копченого мяса, приходи“. У меня больше ничего нет, и вот я здесь. Это Ажеда, моя жена». Белая женщина обняла ее и сказала: «Будь моей сестрой!» Ажеда заплакала от счастья. «Это мои сыновья». — «Они будут братьями моим сыновьям!» — сказала она голосом, нежным как песня арады{328}, и протянула к ним руки. Ломи и Башелико сказали: «Наши жизни принадлежат вам».
Я спросил у нее, где Белый Тигр, я хотел увидеть моего друга, великого белого вождя. «Мы хотим видеть его сыновей, наших братьев», — сказали Ломи и Башелико. «Он ушел с ними», — ответил Николя. Я сказал сыновьям: «Идем к ним». Мы нашли ваши следы и прибыли как раз вовремя, когда подлый краснокожий посмел поднять руку на белых! — закончил свой рассказ бони, презрительно плюнув на землю.
— Мой дорогой Ангоссо, — ответил Робен, — ты по-прежнему называешь меня Белым Тигром. Я охотно принимаю от тебя это имя, в память о давних временах. Если оно переносит меня в пору страданий обездоленного человека, то также напоминает мне о моем освобождении, о том навсегда благословенном дне, когда я встретил тебя на маленьком островке рядом с моими родными. Мне нечего добавить к словам той, кого ты назвал женой Белого Тигра. Твоя жена и твои сыновья теперь на всю жизнь связаны с нами такой же глубокой привязанностью, отныне мы будем одной семьей. Верно, дети мои?
Крепкое рукопожатие и горячие одобрительные возгласы стали ответом молодых людей, в сердцах которых воспоминания о замечательном чернокожем занимали достойное место. Что касается обоих его сыновей, они были его детьми и уже поэтому встретили самую живую и непосредственную симпатию, не говоря о признательности за спасение в трудную минуту.
Ангоссо с видом знатока восхищался могучим сложением трех молодых людей, черты и имена которых он хорошо помнил, так глубока память примитивных детей природы. Горячая близость, мгновенно возникшая между робинзонами и его детьми, восхищала его, и честный негр ежеминутно выказывал радость, которую доставляло ему это братское товарищество. И все же славный бони выглядел озабоченным. Он не смел поделиться с Робеном причиной своей тревоги, несмотря на сильное желание. Изгнанник заметил это и спросил у Ангоссо, в чем дело.
Тот отвел своего белого друга в сторонку и спросил у него тихим голосом, который звучал даже загадочно из-за дурного предчувствия:
— Маленький муше Сарль… совсем маленький, совсем детка…
— Ты хочешь сказать — Шарль, не так ли, мой младший сын?
— Да, так. Куда его пошла?
— Но разве ты не видел его в хижине с его матерью, Николя и Казимиром?
— Нет, компе, моя его не видай.
— Это странно. А его мать не говорила тебе о нем?
— Мадам не смоги. Я приходи и сразу уходи искай тебя.
— Его отсутствие удивляет и беспокоит меня. Поскорее вернемся в дом. Разве можно предвидеть сюрпризы, которые могут случиться за два дня лесной жизни. Мы сами живое тому доказательство. Живое, кстати, благодаря тебе.
Последняя остановка вышла совсем короткой. Встревоженные и измотанные робинзоны появились у хижины за час до заката. Они ушли отсюда двое с лишним суток назад.
Мадам Робен, вернувшаяся в «Добрую Матушку» с женой Ангоссо, Казимиром и Николя, стояла на веранде в мучительном ожидании. Ягуар, сидя рядом с ней, зализывал небольшую ранку, красным пятном проступившую на его золотистой шкуре.
Изгнанник почувствовал, что надвигается катастрофа. Острая боль пронзила его сердце раскаленным железом.
— Шарль!.. Где Шарль? — вскричала бедная женщина душераздирающим голосом, увидев, что младшего сына нет рядом с братьями. Онемевший Робен побледнел, его лицо исказилось, он не знал, что ответить.
Ягуар, узнавший Анри, с рычанием прыгнул к нему и встал на задние лапы, опустив передние на плечи молодого человека.
— Шарль! — эхом ответили голоса трех братьев.
— Он исчез более суток назад, — прорыдал Николя. Его глаза покраснели, за несколько часов он постарел на десять лет. — Кэт только что вернулся, он ранен. Я уже собирался выступать.
— Где мой ребенок? — страшным голосом возопил изгнанник, замешательство которого длилось не дольше вспышки молнии.
Несчастная мать выпрямилась, бледная как покойница, конвульсивно открыла и закрыла невидящие глаза и тяжело рухнула на землю.
Растерявшаяся поначалу Ажеда подхватила ее и немедленно окружила ее самой сердечной заботой.
Робен вдруг стал совершенно неузнаваем. Никто не узнал бы в нем то неизменно доброе и мягкое создание, апостола гуманизма, чье благородное лицо всегда украшала приветливая печальная улыбка.
Он снова стал наводящим ужас Белым Тигром и выглядел таким, каким предстал десять лет назад под огнем надсмотрщиков, пули которых угрожали его жене и детям! Его черные глаза горели огнем под каштановой линией сдвинутых бровей, подобно львиному прищуру — тигры приходятся львам двоюродными братьями, — а лоб прорезала бледная вертикальная борозда. В его сухом, резком голосе зазвучали металлические нотки. Несчастная мать медленно приходила в себя.
— Надо идти искать его, — проговорила она сломленным голосом. — Один!.. мой сыночек… Совсем ребенок… В лесу… Идем же.
— Завтра, — ответил ей муж, черты лица которого заострились еще больше, а бледность усилилась. — Анри, Николя, приготовьте провизию. Эдмон, Эжен, соберите оружие… все наше оружие. Казимир, займись гамаками. Выходим на рассвете.
— Ждать! Снова ждать? — простонала бедная женщина. — Но мой сын зовет нас! Он, может быть, умирает! Теперь уже ночь… там дикие звери… О, проклятая земля отверженных, ненавижу тебя!