— Но с того момента мы прошли довольно приличное расстояние.
— Вовсе нет! Мы прошли на восток всего десять километров.
— Откуда ты это знаешь?
— Послушай, трижды упрямец, ты же знаешь, что я ношу на щиколотке похожий на часы механизм, очень хитроумный, который показывает количество шагов, сделанных во время ходьбы.
— А, ну да, твой счетчик…
— Оставь ему название «педометр{359}».
— Хорошо, твой педометр…
— …сказал мне, что я сделал тринадцать тысяч тридцать три шага. Каждый мой шаг равен примерно семидесяти пяти сантиметрам, отсюда я заключил, что мы прошли 10 000 метров на восток. Ты же согласишься, что мой компас не врет?
— В таком случае у меня, должно быть, помрачение рассудка…
— Почему?
— Да потому, дитя мое, что я совершенно сбит с толку. Управление министерства внутренних дел выделило нам участок{360}, примыкающий на западе к Марони, на юге — к приискам Армуа и Шовена, граничащий на востоке с прииском Лаланна и ограниченный с севера линией, которая тянется от двух сырных деревьев на реке Мане до ручья Парамака.
— Твоя память тебя не подвела, друг мой.
— Она так же точна и безошибочна, как превосходная карта Людовика Этропа, правительственного землемера.
— К чему же ты клонишь?
— К тому, что сейчас мы вовсе не на нашем участке.
— Как это?
— Очень просто. Мы рассчитывали оказаться на совершенно девственных землях с огромными деревьями, одинокими ручьями и нетронутой почвой, но попали прямо на разработки.
— Ты прав. Мы вышли на прииск.
— А, наконец-то я прав. Стало быть, моя старая седая борода еще кое-что может против твоих щегольских усиков.
— Я повторяю, ты прав, и все же мы на нашем участке.
— Но в таком случае…
— У того, кто первым занял эту землю, нет на нее прав. Впрочем, это весьма распространенное явление. Но колониальная юриспруденция предусмотрела такие случаи. На золотоносных землях старинное правило «Владение порождает право собственности» отменено. Собственником является лишь тот, у кого есть документы на землю.
— И что же мы будем делать?
— Продолжим наши поиски, отыщем владельцев in partibus золотых приисков и договоримся с ними полюбовно. Не волнуйся. Я берусь уладить дело ко всеобщему удовлетворению.
— Всецело на тебя полагаюсь, мой дорогой мальчик, — ответил первый собеседник. — В таком случае пойдем вдоль этого ручья с белыми водами, куда-нибудь да придем.
— Отлично, мой добрый друг, следую за тобой.
По дружескому тону этого разговора можно понять, что разногласия, только что возникшие между двумя спутниками, вовсе не принципиальны. Это даже не спор и уж тем более не ссора.
Мы уже знаем, что старший из них носит седую бороду. Этому мужчине около сорока двух — сорока четырех лет, у него светлая кожа и живой взгляд. Он глубоко вдыхает мощной грудью раскаленный воздух гвианского леса, не чувствуя при этом ни малейших неудобств. По его лицу струится пот, но он продолжает идти с быстротой, свидетельствующей о многолетней привычке к прогулкам по лесным дебрям. Его штаны из грубой голубой ткани заправлены в пару крепких сапог из рыжей кожи, охотничья куртка засунута за ремень ружья, перекинутого через плечо, правая рука сжимает деревянную рукоять мачете с коротким, слегка изогнутым клинком.
План золотоносных земель и участков, предоставленных в концессию (1878)
Ворот его промокшей от пота рубахи свободно расстегнут, рукава закатаны, а голова покрыта белым колониальным шлемом.
Это крепкий и надежный товарищ, с мужественным, открытым и сердечным лицом, не без доли галльского лукавства. Его акцент выдает белого из метрополии.
Второй путешественник — молодой человек высокого роста, едва достигший возраста двадцати двух — двадцати трех лет. Он тоже белый и носит тонкие каштановые усики над верхней губой. В больших черных глазах мелькают отблески вороненой стали. Красивое лицо с энергичными правильными чертами дышит невероятной отвагой, но чуть великоватый рот с ослепительно-белыми зубами, которые можно заметить, когда он улыбается, смягчает впечатление от настороженной пристальности его взгляда.
Его одежда и экипировка выдают в нем человека, заботящегося об изяществе и комфорте. Шлем из спрессованных листьев проса, покрытый белой фланелью, невероятно легок. Фуляровая рубаха цвета кукурузных початков не стесняет дыхания. Он обут в ботинки на шнуровке, крепкие изящные икры обтянуты в тонкие краги, зашнурованные по бокам. Бриджи из прочной суровой ткани защищают от порезов острой травы и уколов колючек. Он несет на плече отличное ружье чокбор{361} работы Гинара{362}, последнее слово в области оружейного искусства. В руках нет мачете. Прекрасный клинок с рукоятью, набранной из шайб, вырезанных из бычьей кожи, покоится в таких же кожаных ножнах на поясе, к которому также подвешена кобура с револьвером и патронташ.
Юноша с невероятной легкостью пробирается через хаос, устроенный на территории прииска. Одно удовольствие смотреть, как он перепрыгивает через траншеи, перебирается через поваленные стволы деревьев, бегом взбирается на кучи выкопанной земли и огибает торчащие пни. Несмотря на уже совершенный переход и невыносимую жару, он кажется таким свежим, будто только что тронулся в путь.
Белых сопровождают шесть человек, четверо негров и двое китайцев. Каждый из них тяжело нагружен провизией и старательским оборудованием. По знаку старшего они останавливаются на вырубке и начинают готовить нехитрый обед.
Двое европейцев делают еще несколько шагов и в ужасе застывают на месте при виде человеческого тела, неподвижно лежащего в луже крови. Но их удивление длится недолго. Из чувства предосторожности, привычки, что быстро приобретается во время жизни в лесах, они заряжают ружья и лишь после этого приближаются к телу, внимательно озирая окрестности.
Не заметив ничего подозрительного, старший наклонился над неподвижным телом и осмотрел рану, зияющую под левой ключицей, взглядом человека, который приобрел некоторую хирургическую практику за время своих приключений.
— Он умер? — взволнованно спросил его молодой товарищ.
— Нет, но недалек от этого.
— Бедняга, — отозвался тот с глубоким сочувствием.
— Мы не можем бросить его в таком состоянии, тем более в таком месте. Через несколько минут он окажется на самом солнцепеке. Прежде всего нам нужно перенести его в тень. Это огромное высохшее панакоко вряд ли станет надежным укрытием. Смотри-ка! — сказал он удивленно, заметив с противоположной стороны дерева цветок виктории, прикрепленный к стволу чуть ниже головы аймары. — Что бы это могло значить?
— Честное слово, я знаю об этом столько же, сколько и ты. Раненый человек — белый. Он носит одежду старателя. Если бы я верил в то, что индейцы могут осмелиться напасть на человека нашей расы, я бы охотно решил, что эти странные символы — одна из их дьявольских проделок.
— Вполне возможно. Но раз уж у нас нет времени, чтобы это проверить, а раненый требует немедленного лечения, то поспешим.
— Не стоит ли поскорее переправить его в лагерь, он должен быть где-то поблизости.
— Я думал об этом, но прежде необходимо перевязать рану, она все еще кровоточит при каждом вздохе, каким бы слабым он ни был. Видимо, задето легкое. Эй, вы там! — крикнул он неграм. — Мне нужны двое добровольцев с гамаком. Те, кто отнесет этого белого в его хижину, получат двойную порцию тафии и двойную плату.
На зов явились два высоких негра атлетического сложения.
— Наша не бери деньги, не бери ничего, мы и так относи бедный муше, — сказал один из них.
— Если его такой больной, — добавил другой, — мы рады относи его с добрый сердце.
— Хорошо, друзья мои, — ответил молодой человек, пока его товарищ открывал походную аптечку. — Благодарю вас, вы славные ребята, и я награжу вас по-другому.
— Вот что странно, — заявил самодеятельный хирург, — я повидал немало ран с тех пор, как брожу по лесам, но никогда еще мне не приходилось видеть ничего подобного!
— О чем ты говоришь?
— Смотри сам, эта рана не от удара ножа, не от пули и не от стрелы. Стрела дырявит кожу и разрывает ткань. И ее наконечник, кстати, очень часто остается в теле. Нож оставляет прямой разрез. Пуля бьет сильно и вызывает фиолетовые кровоизлияния вокруг разрыва ткани. Эта же рана относится одновременно ко всем трем типам, но в чистом виде не принадлежит ни одному. Здесь все и сразу: разрез, как от ножа, разрыв, как от стрелы, и глубина, как от пули. Нет лишь кровоподтеков, характерных для пулевого ранения. Хоть я никогда прежде и не видел раны в результате удара кабаньего клыка или моржового бивня, я бы охотно приписал это ранение одному из длинных костяных выростов, которые носят некоторые животные.
— Но ты же знаешь, что из всех животных Американского континента только у патиры и одичавших свиней бывают подобные клыки.
— Кто знает?
Продолжая разговаривать, путешественник не бездействовал. Он умело наложил на зияющую рану пригоршню корпии, пропитанной карболовым раствором, сверху — увлажненный этим же раствором компресс и закрепил все плотной повязкой в несколько слоев. Затем он поднес к носу раненого флакон с нашатырным спиртом, тот резко дернулся и приоткрыл глаза. Он зашевелил губами, словно хотел что-то сказать, но не смог произнести ни слова.
Только слабый стон боли сорвался с его губ, когда двое негров с бесконечными предосторожностями переложили его на гамак.
Могучие носильщики пустились в путь, европейцы шли впереди. В течение нескольких минут они следовали вдоль ручья и вскоре заметили лагерь, описанный в предыдущей главе.
Насколько спокойными и даже мрачными были рабочие двадцать четыре часа назад, настолько же суматошными они предстали в тот момент, когда скорбный кортеж ступил на площадку. Казалось, что негров и особенно индусов поразило какое-то помутнение рассудка, почти безумие. Китайцы верещал