— Мадам, — сказал я ей прежде, чем откланяться. — Позвольте и мне быть с вами откровенным. В то время, когда мой отец был на каторге, моя мать страдала и боролась так же, как вы. Мои братья и я испытывали такие же лишения, как и ваши дети, но нас спасли неизвестные нам друзья. Такое сходство судеб, беда, которую нам довелось претерпеть в одном и том же месте и при почти одинаковых обстоятельствах, должны иметь одинаковую развязку. Позвольте нам сыграть для вас ту же роль, которую наши благодетели сыграли для нас.
И поскольку она молчала, не зная, что сказать, я закончил:
— Мадам, во имя моей матери, примите этот братский дар для ваших детей. Я самый молодой в семье, моя колыбель стояла прямо там, где сейчас лежит ваш больной ребенок, позвольте мне поцеловать малыша.
Я поцеловал его в лобик, положил рядом с ним столбик монет на тысячу франков, и мы немедленно ушли. Но мы на этом не остановимся, не так ли, и продолжим наше благое дело, к которому, я уверен, вы присоединитесь всем сердцем.
В ожидании той счастливой минуты, когда мы можем сжать вас в объятиях, обнимаем вас всей душой.
P. S. Через шесть недель мы уже будем в верховьях Марони.
На конверте был написан адрес:
Месье Робену, владельцу поместья «Полуденная Франция» (Марони), Французская Гвиана.
Наступило 12 сентября, и получатель письма, поступившего на указанный адрес месяц назад, со дня на день ожидал прибытия путешественников, которые уже должны были появиться.
6 августа они взошли на борт одного из великолепных пароходов Главной трансатлантической компании, не уступающих в скорости китам и смело дающих двенадцать миль в час[41]. После двухнедельного плавания пассажиры, следующие в Гвиану, высаживаются на Мартинике. Затем они поднимаются на борт судна, выполняющего рейсы между колониями, и через восемь дней прибывают в Кайенну после череды коротких остановок на Сент-Люсии, Тринидаде, в Демераре и Суринаме.
Плавание из Кайенны до Марони совершается либо на прелестном пароходике «Милость Господня», принадлежащем компании «Сеид», либо на шхунах, известных как тапуйи, которые с помощью приливного течения и северо-западного ветра могут бросить якорь в виду Сен-Лорана самое позднее через тридцать шесть часов. «Милость Господня» совершает три регулярных рейса в месяц, а тапуйи ходят по воле фрахтовщиков.
Чтобы добраться из Сен-Лорана до водопада Петер-Сунгу, расположенного на 56°15′ западной долготы и 5°15′ северной широты{405}, требуется еще четыре дня. Таким образом, путешественники должны были прибыть по истечении тридцати дней, при условии, что плавание прошло без происшествий и дела задержали их не более чем на сорок восемь часов.
Как уже было сказано, на календаре значилось 12 сентября, нетерпеливое ожидание длилось уже шесть дней. Читатели, которые соблаговолили проявить интерес к гвианским робинзонам и следили за их драматическими приключениями в рассказе, озаглавленном «Тайна золота», конечно, не забыли об изгнаннике Робене и его бесстрашном семействе. С того дня, когда политический каторжник узнал, что он свободен, потеряв при этом своего старого друга и спасителя негра Казимира, сраженного пулей бывшего надсмотрщика Бенуа, миновало еще десять лет. Этот второй период жизни экваториальных французов, наполненный учебой и работой, выдался вполне счастливым. Инженер совсем не постарел. Это был тот же атлет со стальными мускулами, с гордым и располагающим лицом, с проницательным взглядом и доброй задумчивой улыбкой. Ему исполнилось пятьдесят пять лет, но выглядел он на десять лет моложе, пусть даже его волосы стали совершенно белыми. Доблестная мадам Робен тоже совсем не изменилась, сохранив утонченную бледность парижанки и доброе лицо счастливой матери и преданной супруги. Годы лишь слегка коснулись этого с виду хрупкого существа, которому исключительные душевные качества придали невероятную стойкость, подобно тому как закалка делает еще лучше самую чистую сталь. Их сыновья стали настоящими мужчинами. При взгляде на них можно было бы сказать, что они копии своего отца, каким он был в их возрасте. Не хватало лишь одного, самого молодого из них, Шарля. Десять месяцев назад он уехал вместе с Николя. Они отправились во Францию по делам, о которых мы вскоре поведаем.
Письмо молодого человека только что перечитали в двадцатый раз. Как только «Марони-Пэкет» привез его из Суринама, передав голландскому комиссару Альбины, освободившийся каторжник, который жил в Сен-Лоране, без промедления доставил послание робинзонам.
Анри сказал:
— Что, если мы отправимся им навстречу?
Предложение старшего сына настолько совпало со всеобщим желанием, что не вызвало ни тени возражения. Поместье оставили заботам Ангоссо, неизменно деятельного и по-прежнему крепкого, как майпури, его жены Ажеды и целой компании негритят, внуков от браков их сыновей Ломи и Башелико с женщинами племени бони.
Робинзоны разместились в двух прекрасных пирогах. Одну вел Ломи, другую — его брат. Европейцы по очереди помогали им грести. Первую остановку они сделали на правом берегу Марони, устроившись под большими деревьями, чтобы переждать изнуряющую дневную жару.
Анри еще раз перечитал вслух письмо брата, и слезы нежности снова потекли по лицам под впечатлением от его трогательного завершения. Ломи, стоя на часах под покрытым золотистыми цветами деревом зеленого эбена, осматривал внимательным взором бескрайнюю водную гладь, похожую на поток расплавленного металла.
Мадам Робен первой прервала вызванную чувствами тишину.
— Шарль и Николя сильно запаздывают, — произнесла она своим мягким голосом, обратив затуманенный взгляд на могучую реку, поверхность которой пламенела от солнца. — Я сгораю от нетерпения, не знаю, что за тревога меня гложет. Я как могла старалась не обращать на нее внимания, но это бесполезно.
— Ну же, мама, — ответил Анри, взволнованный ее словами, — гони скорее прочь эти мрачные мысли. Все-таки от Франции досюда огромное расстояние!
— Ты же знаешь, — подхватил Эдмон, — что причинам, способным замедлить такое длинное путешествие, несть числа, пусть даже большая часть плавания исключает любую опасность. Скажем, встречный ветер мог помешать продвижению тапуй…
— Охотно допускаю, — вмешался Эжен, все еще большой проказник, несмотря на свои двадцать два года и великолепную каштановую бороду, — что Шарль решил воспользоваться этим черепашьим способом передвижения. — И добавил по-креольски: — Маман морской черепаха бегай быстрее тапуйя.
Но шутка сына не смогла развеять тревоги мадам Робен.
— Если только, — продолжил молодой человек, — им с Николя не взбрела в голову блестящая идея отправиться на «Милости Господней». Я не хотел бы клеветать на компанию, которая самым похвальным образом старается быть приятной для всех пассажиров, но остановки этого почтенного дилижанса соленых вод иногда чересчур длительны. К тому же, когда «Милость Господня» прибывает в Ману в субботу, ее достойный капитан Метро просто счастлив провести на твердой земле весь следующий воскресный денек. А это составляет двадцать четыре, а то и все тридцать шесть часов опоздания. Пароходик, опять же, может сесть на скалы или увязнуть носом в иле. Вспомни нашу последнюю поездку в Кайенну и все происшествия, случившиеся на обратном пути. В конце концов, наши путешественники могли не найти в Сен-Лоране попутного судна. Как видишь, можно сделать массу предположений и не беспокоиться по поводу их вполне объяснимого отсутствия.
— Ты же знаешь, мой милый сынок, что ничто на свете не способно одолеть смутное беспокойство, которое невозможно выразить словами и которое не поддается никакому определению. Напрасно я призываю на помощь рассудок, оно только растет, что бы я ни делала. Тем не менее тебе отлично известно, что я отнюдь не склонна к панике и что жизнь в лесах как следует меня закалила.
Это нетерпение, пусть и естественное в столь важный момент, когда вся семья должна была собраться вместе после долгой разлуки, поразило Робена. Его лицо оставалось бесстрастным, хотя беспокойство отважной супруги неосознанно отозвалось и в его сердце. Бездействие удручало его. Он хотел двигаться дальше, налегая на рукоять весла, лететь по волнам, чтобы сократить расстояние, которое и без того должно было быть незначительным. Но время и температура воздуха, к несчастью, не позволяли продолжить путь. Робинзонам нужно было оставаться на берегу как минимум до трех часов пополудни.
Эжен замолчал. Эдмон тоже не находил что сказать. Каждый тщетно пытался найти себе хоть какое-то развлечение. Но вскоре оно представилось само по себе. В нескольких шагах, за переплетением лиан, раздался крик птицы, скорее удивленный, чем испуганный: «Мар-рай!.. Мар-рай!..»
Анри тотчас поддался охотничьему инстинкту. Он мгновенно схватил свое капсюльное двуствольное ружье крупного калибра, купленное в Кайенне, и быстро зарядил его. Щелчки заряжаемых в стволы патронов сменились резким хлопаньем крыльев, и две больших птицы вылетели из зарослей и с огромной скоростью понеслись над поляной.
Раздались два выстрела, и пара кайеннских пенелоп, сраженные метким охотником, тяжело упала на землю. Издалека, словно в ответ на пальбу молодого человека, послышался раскат выстрела или взрыва.
Хотя подобные происшествия не редкость на Марони, которая представляет собой важнейший путь сообщения с Верхней Гвианой, все же это не такое обычное дело, каким могло показаться на первый взгляд. Эта широкая водная артерия усеяна пирогами, которые везут старателей на золотые прииски и нагружены провизией. У этих путешественников хватает дел, им точно не до того, чтобы высматривать под палящим солнцем дичь, которая может и не появиться, а негров, всецело занятых греблей, ни в коей мере не одолевает демон охоты.