Еще более значительной была эта победа по своим политическим последствиям. В отношениях между персами и турками, благодаря ей, был вбит клин[139]. Так, Тормасов в письме к военному министру отмечал «По мнению моему, сей последний поступок союзных турецких войск стоит другой победы… сардар эриванский Хусейн-Кули-хан, в унизительном положении поведший свои войска без оружия, вместо бывшей конницы, сделавшейся пехотой, приписывает свою неудачу несдержанному слову ахалцыхского Шериф-паши»[140]. И, следует отметить, что сетования эриванского сардара в немалой мере соответствовали действительности. Крайняя медлительность, проявленная Шериф-пашой, сыграла в поражении иранцев роковую роль. Вслед за этим, Аббас-Мирза вновь поручил своему визирю Мирзе-Бозоргу возобновить переговоры с о перемирии. На сей раз, иранцы решили прибегнуть к посредничеству армянского католикоса Ефрема[141]. Было ясно, что переговоры вновь являются лишь отсрочкой времени. Тормасов не видел возможности возобновления мирных переговоров до тех пор, пока иранцы не прекратят своих постоянных набегов. Было очевидно, что широкомасштабные боевые действия со стороны иранцев могут через несколько месяцев снова возобновиться. Надежды на помощь англичан, занявших преобладавшую позицию в Иране и вытеснивших оттуда французов, были очень сильны. Тем более, что уже весной 1810 г., в Иран прибыл Дж. Малькольм с большим штатом английских военных специалистов, немедленно приступивших к делу усиления персидской армии[142].
Однако Тормасов знал также и то, что ранее весны следующего года ему вряд ли стоит ожидать крупных боевых столкновений с персами. Поэтому, он решил использовать позднее время года для осуществления операций против турок. Поражение на Дунае турецкой армии, вкупе с операциями против Порты в Закавказье могло ее подвигнуть на скорейшее заключение мира. В итоге, стремясь закрепить успех, Тормасов решил отбить у турок Ахалцихскую крепость, куда он двинулся из Цалки через Боржомское ущелье. Туда же его приказом направлялись отряды Портнягина и Симановича. 15 ноября 1810 г. русские войска осадили Ахалцихскую крепость. Блокада продвигалась успешно. Уже 19 ноября турки были выбиты с возвышенности Кая-паша. Однако, уже на 10 дней осады в русском лагере обнаружилась чума. Тормасов не захотел тратить понапрасну людей. И в итоге, 26 ноября русский отряд начал отступление. В своем письме графу Румянцеву от 19 декабря 1810 г., он следующим образом мотивировал свой приказ об отступлении «Сколько ни превосходную имел я поверхность над неприятелем, владея всем пашалыком и видя из обстоятельств, что Ахалцых должен был скоро пасть, но сообразив, что разъяренных воинов, когда они овладеют городом, ничто не удержит от прикосновения к жителям и их имуществу, так что зло сие, распространяясь в войсках, может причинить невозвратный вред и быть даже пагубным для всего здешнего края, предпочитая целость армии, Высочайше мне вверенной, и благосостояние командуемого мною края, я признал полезнейшим удалиться от предстоящей явной опасности и, о ставя на сей раз предприятие, не взирая на все приобретенные успехи, ускорить приближением войск к границам Грузии, со всей осторожностью, дабы при способствующей холодной погоде благовременно пресечь яд сей болезни»[143].
В целом, компания 1810 г. была завершена для России сравнительно удачно. Было захвачено Мегринское укрепление, и сорвана попытка турецко-персидского объединения. Русские войска крепко удерживали свои позиции. Наряду с этим, не удалось достичь одной из основных целей – склонить Иран к миру. Таким образом, война должна была продолжаться. Иран не терял надежд на реванш. Ухудшение международного положения России в 1811 г. также принималось англичанами и персами во внимание. Кроме того, усилиями англичан вновь готовилось совместное выступление турецко-персидских войск. Хотя победа под Ахалкалаки в 1810 г. и нанесла серьезный удар по турецкоперсидскому союзу, однако, с ухудшением международной обстановки вновь усилились реваншистские стремления Ирана и Турции. Так, Тормасов, в отношении к военному министру от 16 января 1810 г., характеризуя общую ситуацию, писал, что «…между Портою Оттоманскою и персидским правительством заключен формально союзный тракта для соединенных действий против здешнего края. Ныне же я получил известие из заграничных мест, что от Константинопольского двора проехал через Эривань посол визирь азам (великий визирь), имеющий от султана полномочие как в распоряжениях турецкими войсками здешнего края, так равно в отрешении и определении пашей; он следует к владетелю Персии Баба-хану с большими суммами денег и подарками
для подтверждения союзного трактата и для условий о действии против Грузии. При этом в Персии начались уже движения касательно до заготовления провианта и расписания войск, артиллерия их всемерно исправляется и регулярные войска в беспрестанном движении…»[144].
Кроме того, в 1811 г. русские войска на Кавказе и в Закавказье, и без того немногочисленные, были еще более ослаблены тем, что часть из них, в канун наполеоновского нашествия была переброшена в Россию. В соответствии с секретным отношением военного министра, полученным в начале 1811 г., переброске подлежали четыре полка – два драгунских (Таганрогский и Владимирский), и два пехотных (Севастопольский мушкетерский и 46 егерский)[145]. А Тормасов, в отношении к военному министру от 16 января 1811 г. отмотал «Обширное пространство от Черного до Каспийского моря более 1500 верст по прямой линии, не считая окружных пограничных мест, занимается одной 20-й дивизией, с прибавлением двух полков из 19-й дивизии, Белевского и Севастпольского мушкетерских. Все сие пространство земли окружено народами вооруженными, хищными и злыми неприятелями России, против которых неизбежно должно иметь всегда твердую военную цепь. Сверх того, сими же войсками защищаются следующие пограничные крепости и укрепленные посты на берегах Черного моря Сухум, Поти, Редут-кале и Анаклия; в Имеретин Кутаис, Багдад, Шаропани, Чхери и Модинахе; в Грузии Тифлис, на турецкой границе Сурам и Гори, к стороне лезгин Ананур, Телав и Сигнах, на персидской границе Елисаветполь, Караклис, Артик, Гумри и Бекант; в ханствах Нуха, Шуша, Фит-даг, Куба и укрепление Мигри, на берегах Каспийского моря Баку и Дербент. Затем важнейшие пограничные пункты, как то, от стороны Персии, Карабахское ханство, Елисаветпольская, Памбакская и Шурагельская провинции, от стороны Турции Карталиния и Сомхетия, а от стороны горских лезгин Кахетия – требуют всегда содержать в оных особые сильные и непременные отряды для отражения неприятельских покушений»[146].
Крайняя малочисленность, необходимость постоянно держать под контролем чрезвычайно обширную территорию, делать частые марши и экспедиции по пересеченной или гористой местности, постоянная служба в пикетах и на постах – все это до крайности изнуряло войска. Поэтому победы, несмотря на их кажущуюся легкость доставались вовсе не так просто, как могло это показаться на первый взгляд. В. Дегоев, обращаясь к походным условиям жизни русского солдата на Кавказе отмечает «Долгие и опасные походы были еще и изнурительными. Солдатское снаряжение весило изрядно. Одно только ружье было таким тяжелым, что приходилось нести его попеременно – то на спине, то на плече, чтобы хоть как то облегчить ношу. С этой же целью вместо обычного полевого ранца использовался полотняный мешок на кожаных ремнях, в котором хранился недельный запас провизии, белье, иногда псалтырь и другие предметы. Снаружи к мешку подвешивались различные аксессуары, в том числе котелок. Солдат был обут в кованые сапоги, на плече висела сложенная в кольцеобразный рулон шинель… Нередко солдаты вынуждены были на своих плечах переносить пушки через горные хребты. Подобные трудности усугублялись либо непогодой, либо палящим зноем, либо резкими перепадами температур, характерными для гор. К этому добавлялось постоянное чувство тревоги, вызванное суровой природой, незнакомой местностью, а главное – гнетущим ощущением, что где-то рядом затаился враг, который следит за каждым твоим шагом и терпеливо ждет своего часа»[147].
Не менее тяжелой была и гарнизонная служба. Как отмечает тот же автор «От типа крепостного сооружения, естественно, зависела степень его защищенности. Доставка жизненно необходимых грузов осуществлялась под усиленным конвоем, как правило, в летний сезон. Остальную часть года многие крепости были отрезаны от внешнего мира либо из-за непроезжих дорог, либо вообще из-за их отсутствия. Практически они находились в состоянии блокады… Гарнизоны насчитывали от двух-трех сотен до нескольких тысяч человек. Их численность постоянно приходилось пополнять из-за высокого уровня смертности. Погибали не только и не столько от боевых ранений, сколько от лихорадки, дизентерии и других болезней, вызванных непривычным климатом и – нередко – скудным или недоброкачественным питанием. В этом смысле особенно страдали русские форты на черноморском побережье Кавказа, где сырой, а летом еще и жаркий воздух был пропитан ядовитыми болотными испарениями. Единственный путь сообщения (и снабжения) – море – действовал только в навигационный сезон. Обитатели этих небольших укреплений фактически жили в изоляции и в случае серьезной угрозы со стороны черкесов могли рассчитывать только на себя. Побывавший там Э. Спенсер писал, что при виде этих несчастных людей, выглядевших так, будто их подняли из могилы, сердце обливалось кровью. В далеко не худшей по бытовым условиям крепости – Сухум-кале – Э. Спенсер присутствовал на строевом смотре, который произвел на него гнетущее впечатление. Исхудавшие солдаты с перебинтованными головами представляли жалкое зрелище, приличествующее разве что госпиталю, но не плац-параду. Из трехсот человек можно было назвать относительно здоровыми не более пятидесяти. Э. Спенсер указывал на ужасающий уровень смертности в Сух