Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г — страница 19 из 60

[171].

В апреле в Грузии начались новые выступления. Часть знати начала вновь активно готовится к выступлениями. Были посланы в начале апреля из Тианети депутации к царевичу Александру в Эриван и в Тавриз к Аббас Мирзе, а также к лезгинам. Положение было весьма угрожающим, и новый главнокомандующий Ртищев, назначенный после отъезда Паулуччи, в рапорте Александру 1-у от 18 мая 1812 г. писал «… я должен бороться, кроме внешних трех неприятелей – турок, персиян и неприязненных горских народов, еще с тремя же внутренними злейшими неприятелями бунтовщиками, заразой и голодам, имея при всем том число войск весьма ограниченное».[172] Со стороны царевича Александра также появились воззвания к горцам и по Грузии[173]. Параллельно им, рассылались и фирманы Аббас-Мирзы с обещаниями помощи[174]. Увещевания ряда грузинских князей, прокламации Ртищева, ряд столкновений, в которых повстанцы понесли ощутимый урон до июня несколько улучшили обстановку. Так, Ртищев обратился с прокламацией к населению, в которой обещал полное прощение участникам восстания, приглашал возвратиться в свои жилища. Воззвание было опубликовано по всем уездам Грузии[175]. Царевич Александр со своей стороны пугал знать тем, что русские никогда не простят их участия в восстании. Следовательно – единственный выход, по его уверениям, состоял в сопротивлении. Прокламации антирусского содержания писал и бывший имеретинский царь Соломон II находившийся в Трапезунде в Турции[176]. В Иране связывали большие надежды на расширение ареала бунтов и ослабление вследствие этого русских войск. Тем не менее, вплоть до июня (т. е., до нашествия Наполеона), положение было явно выжидательным. Более того, там вновь (параллельно с рассылкой фирманов, содержащих антирусскую пропаганду и призывавших горцев к войне, мелкими приграничными набегами и т. д.) с самого начала года (опять же с очевидной целью выигрыша времени) в Иране думали затеять мирные переговоры.

На настроения шаха и его окружения оказывала воздействие и позиция турок. В Тегеране с большим беспокойством и досадой узнали о сепаратных мирных переговорах, которые начала после поражения под Рущуком Порта с Россией. Так, Паулуччи в своем донесении министру иностранных дел России от 26 марта 1812 г. сообщал следующее «Когда дошел до Персии слух о славной победе, одержанной в прошлом году Российскими войсками на Дунае… что Порта Оттоманская вошла в мирные переговоры с нашим двором, то шах персидский обнаружил величайшее беспокойствие, и его министр жаловался английскому министру, что Порта трактует о мире особенно. Коль скоро официальное известие о мире с Англией дойдет до Персии, то надобно полагать, что она, будучи уже весьма расположена к миру… конечно, решится заключить также мир даже с некоторыми пожертвованиями»[177]. Российская дипломатия не исключала на тот момент, что известия о победе русского оружия под Рущуком в определенной мере приведет к снижению градуса реваншизма при дворах шаха и престолонаследника (Тегеран и Тавриз) и это обстоятельство можно использовать для заключения мира с Ираном.

Глава IIIГлавнокомандование Ртищева. Завершение войны

Весной 1812 г., в русском стане вновь произошла смена командующих маркиз Паулуччи был отозван, а на его место императором Александром I был назначен генерал-лейтенант Николай Федорович Ртищев. Ртищев, вступил в управление краем и командование войсками уже 20 апреля 1812 г. Биография нового главнокомандующего, в отличие от его предшественников не выделалась на тот момент какими то особенными достижениями. Он не был, что называется, «звездой первой величины» на военном поприще. Как отмечает В. Потто «Предшествовавшая служба его не представляла ничего особенно выдающегося. Выпущенный из кадет сухопутного корпуса в 1773 году в Наваринский полк, он участвовал в кампании против шведов, потом находился с корпусом генерала Игелыптрома в Польше во время восстания, известного под именем Варшавской заутрени. Назначенный, в чине генерал-майора, комендантом в Астрахань, он не успел доехать до места своего назначения, как был приказом императора Павла исключен из службы в числе многих других генералов екатерининского времени. Девять лет он прожил в отставке и только перед началом турецкой войны 1809 года снова поступил на службу, произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником шестнадцатой пехотной дивизии. В Петербурге разрабатывался в то время новый проект управления Кавказом, по которому край этот разделялся на две совершенно отдельные и независимые друг от друга части все Закавказье оставалось в непосредственном ведении главнокомандующего Грузией, а северная часть Кавказа отходила под управление кавказского и астраханского губернатора, в лице которого сосредоточивалась военно-административная власть и над Кавказской линией. Выбор государя на эту новую должность остановился на Ртищеве, и в феврале 1811 года он прибыл в Георгиевск. Кратковременное управление Ртищева Линией принесло некоторую пользу в чисто гражданском отношении он успел восстановить порядок во внутренних делах, которого не было при его предшественнике генерале Булгакове. Но в отношении военном действия его были неудачны»[178].

Безусловно, Ртищев не имел особого опыта в подобного рода делах и нередко попадал впросак. Потто подробно останавливается на описании ошибочных распоряжений Ртищева в его взаимоотношениях с горцами. «Принятая им система держать в повиновении горцев посредством подарков и денег была роковой ошибкой, отозвавшейся на Линии по отъезде Ртищева горькими последствиями. Ермолов в своих записках о Кавказе приводит несколько весьма любопытных фактов, могущих служить прекрасной характеристикой деятельности Ртищева. Желая, например, доказать миролюбивое настроение горских народов, он уговорил кабардинцев отправить в Петербург депутацию, чего не мог добиться ни один из его предшественников, но он не заметил, что в этой депутации не принял участия ни один из представителей почетнейших кабардинских фамилий. Между тем «шайка бродяг и бездомников», как называет депутацию Ермолов, принята была в Петербурге весьма благосклонно, и некоторым из депутатов даны были штабс-офицерские чины и богатые подарки. Возвратившаяся депутация даже прямо презиралась гордой черкесской аристократией, и таким образом все это импровизированное выражение преданности кабардинского народа могло только разве ухудшить положение дел на Линии, и действительно, набеги, убийства и грабежи продолжались после того еще с большей интенсивностью. Еще неудачнее была попытка Ртищева устроить мирные сношения с чеченцами – народом в высшей степени необузданным, диким и вероломным, не признававшим никогда никаких договоров. Собранные с этой целью в Моздок чеченские старшины были осыпаны подарками, но в ту же ночь, возвращаясь домой, напали за Тереком на обоз самого Ртищева и разграбили дочиста почти на собственных глазах генерала.


Ртищев Н.Ф.


Памятником пребывания Ртищева на Кавказской линии осталось также укрепление святого Николая, воздвигнутое на Кубани на такой низкой местности, что во время разливов реки вода наполняла все укрепление и казармы. Болезненность и смертность в крепости превосходили всякое вероятное. «Трудно сказать, – говорит Ермолов, – чего желал Ртищев более нездорового или более бесполезного места. Я приказал уничтожить убийственное сие укрепление»[179].

Однако, историк все таки подчеркивает, что положение Ртищева было незавидным. Да, вдобавок, он сам никогда и не стремился принимать на себя такую громадную ответственность, а приняв ее – страшно этим тяготился. Но, как верный солдат, старался, по мере сил и дарований, выполнять возложенные на него задачи. «Главнокомандующим в Грузию Ртищев назначен был помимо желания. Человек уже преклонных лет, не отличавшийся ни решительностью характера, ни выдающимися заслугами и военными дарованиями, Ртищев с крайней неохотой принял на себя тяжелую обязанность быть правителем обширного и беспокойного края. Особенно тяготило его то обстоятельство, что он попал в Грузию в трудную эпоху двенадцатого года, когда правительство, занятое приготовлениями к громадной борьбе с Наполеоном, естественно, не могло уделить южной своей окраине того внимания, какого требовали обстоятельства тогдашнего времени. Между тем, действительно, Паупуччи оставил в наследство Ртищеву самое сложное и запутанное положение дел, требовавшее для своего разрешения незаурядной энергии. Турки угрожали отнять Ахалкалаки; персияне ворвались уже в Елизаветпольскую провинцию и на границе Карабага держали значительные силы; в Кахетии еще тлело восстание; царевич Александр вторгся в самую Грузию, а многочисленные скопища лезгин, наводнившие всю Картли, угрожали самому Тифлису; Дагестан кишел заговорами; в Кабарде поднималось сильное брожение. Между тем чума опустошала границы, а в районе Военно-Грузинской дороги восстали осетины, хевсуры, пшавы и тушины, которые, разрушив все мосты, совершенно перервали сообщения с Кавказской линией. К довершению всего русские полки не имели полного комплекта, а о помощи из России нечего было и думать. В таких обстоятельствах не действовать было невозможно, и Ртищев, по его любимому выражению, «призвав на помощь всемогущего Бога», решился действовать, но не иначе, как со свойственной его характеру и летам осторожностью»[180].

Следует отметить, что пресловутая осторожность Ртищева, нередко перетекала в крайнюю нерешительность. Изначально, не очень хорошо знакомый с местными реалиями Ртищев, нередко не знал как поступить правильно. Однако, этот существенный недостаток иногда с лихвой компенсировался у него наличием таких дея