Война лета 1809 г. началась с применения иранцами несколько иной боевой тактики. Здесь также сыграли свою роль английские рекомендации. Так, на одном из военных совещаний в Уджане, английским послом Джонсом было также поменять тактику шахских войск, задействованных в войне против русских. После Эриванской неудачи Гудовича, которую шах и его окружение склонны были рассматривать как победу, преобладали шапкозакидательные настроения. Предполагалось перейти к решительным действиям в поле. Однако, Джонс рекомендовал тактику изматывания набегами, справедливо опасаясь полного разгрома иранской армии русскими войсками[359]. В результате, военная кампания лета 1809 г. с иранской стороны проводилась по английскому сценарию. Несмотря на подобный способ ведения боевых действий, доставивший немало хлопот русскому командованию (в подробностях это было показано выше, в предыдущих главах), его воздействие на общий ход военной компании оказалось крайне низким. Мелкие набеги ничего не изменили, а крупные были либо предупреждены превентивными мерами, либо жестко парированы. Русские войска по-прежнему крепко удерживали военно-стратегическую инициативу.
Тормасов, в своем письме Румянцеву от 10 сентября 1809 г., подробно описывает происходившие события «Вес английского золота, щедрой рукой рассыпаемого в Персии, произвел обыкновенное свое действие в сем народе, жадном к деньгам, и дал другой оборот нашим делам, ибо вместо мирных переговоров, коих должно было ожидать… персидское правительство, удержав доселе моих посланцев, долго не ответствовало мне на мои письма… и вместо того, чтобы приступить к трактации о мире, подвинуло собранные свои войска к нашим границам в разных пунктах и открыло военные действия. Почему я и веду ныне весьма трудную в здешнем краю оборонительную войну, самой Персией предпринятую. Причиною же сего не что другое, как большие суммы денег, английским правительством присланные в Персию, на счет коих персияне предприняли нынешний год войну и стараются всех соседей Грузии восстановить против войск наших; но, благодаря Всевышнему, до сих пор дела наши идут в надлежащем своем порядке и кажется, что персияне начинают раскаиваться в том, что затеяли сие предприятие, ибо принятыми повсюду мерами и занятием войсками нашими важнейших пунктов все их надежды и сами покушения остались безуспешными. Удар, первоначально сделанный Мамед-Али-мирзой, старшим Баба-хановым сыном, на Памбак и Шурагель, где он с 15 000 атаковал наши войска в трех пунктах, был везде отражен с такой потерей для персиян, что уже после не смели они не только делать новых покушений, но ниже показываться в виду наших войск и когда ген-м. Портнягин предпринимал несколько раз сам их атаковал, то при первом его движении неприятель, будучи конный, в беспорядке тотчас поднимался и всемерно избегал сражения. В Памбаках же и Шурагели, как местах ближайших к их границам и более удобным для их действий, был собран мной самый сильный отряд и последствия оправдали, что осторожность сия была необходима, поколику все стремление персиян было обращено на сии места. С другой стороны, все известия подтверждали, что наследник Персии Аббас-мирза с 25 000 приближается к Карабагу в намерении впасть в оный и в соседние наши ханства Ширванское и Шекинское. Итак я приблизил туда другой отряд, также сильный, под командой ген-м. Небольсина, для отражения неприятеля и для прикрытия сих ханств, а сам с войсками под личным моим начальством занял в Казахской провинции такую дистанцию, чтоб иметь мне беспрерывное сообщение с обоими отрядами, дабы при первой надобности можно мне было обратиться в ту или другую сторону. Между тем, до занятия мной сей позиции, сделанный мной марш расстроил план Аббас-мирзы, ибо я из лагеря при Саганлуге двинулся к ур. Думанисам, лежащему близ Ахалцихской границы и чрез которое также ведется дорога и к Эривани, а сие мое движение и заставило быть в страхе Ахалцихского Селим-пашу; в Персии же поселило то мнение, что я намерен соединиться с отрядом, в Памбаках и Шурагели расположенным и идти к Эривани. Почему Аббас-мирза, уже подвигавшийся к Карабагу, зная, что ген.-м. Небольсин с отрядом довольно сильным ожидает его во всей готовности и полагая Елисаветпольскую округу совсем обессиленной, вдруг обратил свое движение к Елисаветполю в намерении легко овладеть сею провинцией, потому что я из Памбак не мог бы никак в скором времени поспеть для прибытия оной. В сем то предположении, он чрезвычайно большими и трудными обходами потянулся от Карабага к Нахичевани и оттоль к вершинам Шамхора, в Елисаветпольский округ. Между тем я получил известие о приближении к Елисаветполю Аббас-мирзы и в 4 марша поспел к Шамхору, при коем уже усмотрены были передовые его войска, в 4 000 состоявшие, кои с гор спустясь на равнину, хотели выжечь хлеб, но по приходе моем, посланным отрядом тотчас были рассеяны и удалились в горы. Сие нечаянное появление мое при Шамхоре расстроило Аббас-мирзу, который полагал меня совсем в другой стороне, и опровергло его надежду, тем более, что и все жители Елисаветпольского округа – кои колебались и были наклонны предаться к нему, посылали уже в лагерь с приветствием… были остановлены моим приходом в своих местах, почему Аббас-мирза и не осмелился с гор спуститься на Шамхорскую равнину, где я расположась лагерем, прикрыл Елисаветпольскую крепость и две провинции Шамшадильскую и Казахскую. Между тем, персидское правительство, не видя в делах своих успехов, прислало ко мне своего посланца с письмом от Мирзы-Безюрга, сделавшегося ныне первым визирем при Баба-хане, и заступившего место Мирза-Шефи, по той причине, как должно полагать, что он всегда был английской партии. В письме своем он уведомил меня, что Персия не переменяет желания своего приобрести мир с Россией и расположена послать в С.-Петербург своих полномочных послов, но с тем, чтобы там трактовано было о положении границ, а здесь оные не были бы назначаемы, потому что они таковое требование считают для себя весьма оскорбительным»[360].
В самом деле, сначала Мирза-Бозорг, а затем и сам престолонаследник, видя постоянные неудачи и стремясь оттянуть время, написали в сентябре письма на имя главнокомандующего Тормасова. В письме престолонаследника говорилось «Письмо в. выс. – а я получил. Содержание его и словесные поручения, переданные высокопочтенному Хаджи-Абуль-Хасану, я узнал. Доброжелательство ваше более и более сделалось известным. Вы пишете, что продолжение враждебных действий не достойно обеим сторонам. Действительно так; благоразумие требует прекращение таковых действий… Прежде в. выс. О. должны решиться на перемирие, и чтобы наши обоюдные доверенные имели между собой переговоры о назначении долгого срока этому перемирию. Тогда вам возможно в течении его донести об отправлении посла и о других предметах своему правительству»[361].
Параллельно же, англичане активно осваили оставшееся после французов «хозяйство» в военной сфере и внедрялись в экономическую. Так, усилиями уже капитана Сатерленда, вновь стали функционировать военные курсы, некогда организованные в Тавризе французским офицером Лами. Тогда он начал составление военных карт. Были открыты спецкурсы английского языка, которые возглавил Кемпбелл[362]. Благодаря заключенному договору, стала процветать и английская торговля. Так, в одной из докладных записок русскому правительству, специально подчеркивалось, что «торговля с Индостаном, покровительствуемая в полном виде правительством, пришла в цветущее состояние»[363]. Однако, наряду с этим разрабатывались планы о подрыве русско-персидской торговли через Каспий и концентрации черноморской торговли в руках англичан[364]. За это время французская дипломатия не оставляла попыток вновь наладить отношения с персами и хотя бы отчасти вернуть утраченные позиции в Иране. Так, вместо Кардана французским поверенным в делах в Иране был назначен Лажар, а Жуанену, доехавшему к тому моменту (октябрь 1809 г.) лишь до Трапезунда, дано было повеление возвращаться назад. Ему были переданы новые письма Наполеона с заверениями о верности Финкенштейнскому договору 1807 г[365]. Жуанен в декабре 1809 г. в Тавризе имел несколько бесед с сыном Мирзы-Бозорга Мирзой-Хасаном, которому пытался доказать иллюзорность надежд персов на Англию. Персы, несмотря на скепсис, были тем не менее не прочь вновь прозондировать почву. Это обстоятельство весьма встревожило англичан. В результате, Жуанену пришлось покинуть Иран. «Цена вопроса» составила значительную по тем временам сумму. Сам Жуанен называл цифру в 35 000 туманов, заплаченную Джонсом за его удаление персам. Подполковник Вреде, в своем докладе Тормсову по итогу поездки в Тавриз озвучивал туже сумму. Так, в частности, он отмечал следующее «Жуанини выслан из Персии с такой поспешностью единственно по настояниям английского министра Гарфорда Жонеса, который, как говорят в Персии, за сей его выезд заплатил до 35 000 туманов и что якобы для получения сей суммы в Константинополе отправлен туда из Персии нарочный..»[366]. Однако, понадобились повторные требования Джонса, чтобы наконец Аббас-Мирза с явной неохотой выслал Жуанена. Как видим, несмотря на трату огромных денежных средств, «приручить» иранцев англичанам не удавалось столь легко. Так же обстояло дело и с турками. Никаких твердых гарантий того, что они будут неизменно двигаться в русле английской политики, так и не было, несмотря на все усилия, приобретено. Так, английский посол в Константинополе Эдер, в одном из своих писем к лорду Батгерсту от 24 декабря 1809 г. прямо указывал на то зыбкое положение, в котором пребывала Англия на Востоке. Он отлично понимал истинное отношение как Турции, так и Ирана к Англии. Так, в частности, он отмечал следующее «Я хочу только взять на себя смелость прибавить то, что мое недавнее знакомство с азиатской политикой неизменно давало мне возможность замечать если мы думаем иметь какие-либо дела с магометанскими государствами, то мы должны довольствоваться очень слабой уверенностью в исполнении взятых ими на себя обязательств. В настоящем положении относительно безопасности Индии, я надеюсь, мне позволительно высказать мнение, что мы должны культивировать Турцию и Персию, при риске быть обманутыми обеими, и что мы должны привлечь на свою сторону эти державы любой ценой, за исключением нашей чести и того соображения, которое возникает из сознания, что мы не можем быть ни обманутыми, ни оскорбленными безнаказанно»