идского правительства; во-вторых, чтобы в титуле моем, который сходно упомянутому в Высочайше данном мне от Е.И.В. полномочии помещен был в трактате перемирия, не было упоминаемо главнокомандующего в Дагестане, что равномерно обнаруживало притязание Персии на влияние в Дагестане; также предложено было, чтобы Мустафа-хан Ширванский доставил соседним с ним персидским провинциям полное удовлетворение… Наконец, всего важнее были предложения Мирза-Безюрга – первое, чтобы со стороны войск Е.И.В. в продолжении перемирия не поднимать оружия против Ахалцихского и Карсского пашалыков, по данному оным от персидского правительства обязательству в покровительстве их и защите, а последнее, чтобы две довольно знатные округи в Карабагском ханстве Мигри и Гюней, прилежащие к Араксу, были уступлены Персии во владение… Таким образом, заметив из всего явное отклонение Мирзы-Безюрга по медленности его… и по разным претензиям, предлагаемым одна за другою, которые делали большое затруднение, я при всех усилиях моих и истощенных способах снисхождения, чтобы привести сие дело к благому окончанию, не мог к сожалению моему в том успеть и не нашел ничего более делать, как предложить Мирзе-Безюргу разменяться полномочиями, без постановления перемирия, на что он тотчас и охотно согласился… Причина же толь неожидаемой перемены и охлаждения персидского правительства к постановлению перемирия, которого прежде оное казалось искренно желало, произошла, как после наверное узнал, от напряженных действий английского в Персии посольства, а вес золота, щедрой рукой англичанами рассыпаемого при Тегеранском кабинете, решил персиян преклониться к их стороне и приостановить перемирие, в коем английский министр Гарфорд Джонес со всем усилием старался воспрепятствовать чрез разные интриги и вымыслы ни в чем несообразные, уверяя Тегеранский кабинет, якобы между Россией и Англией дела взяли благоприятный оборот, и что Россия вскорости с сею державой, также и с Турецкой империей заключит твердый мир и дружественный союз против Французской империи. А между тем и прежде известно мне было, что Гарфорд Джонес в совете с персидским министром дал оному почувствовать, что Персия, имея теперь довольно силы и образованные войска, также достаточное число артиллерии, от англичан полученной, не имеет надобности в сем перемирии и может легко приобресть потерянные ею провинции во время войны с Россией, когда еще Персия не имела способов противустоять российским войскам. Причем после и формально им было объявлено, персидскому министерству, что если сие перемирие состоится, то он не может там оставаться и выедет из Персии. С другой стороны, не менее действительны были усильные старания Оттоманской порты, чтобы удержать персидское правительство в войне с Россией для развлечения войск наших, в здешнем краю находящихся, кои при мирном времени с Персией обратились бы всей силой на турецкие провинции, с Грузией соседние, для чего употреблены были весьма знатные подарки к Тегеранскому двору, с лестным обещаниям разных выгод и вспомоществования 12 000 лучших войск из Анатолии, отдавая их в совершенное распоряжение наследника Персии»[371].
Таким образом, английской дипломатии все-таки удалось сорвать русско-иранские переговоры.
В отношении Румянцева к Тормасову от 24 июня 1810 г., министр отмечал «…я отнюдь не был удивлен безуспешным сих переговоров окончанием и могу подтвердить вам, что ваши замечания насчет домогательства англичан и турецкого правительства, дабы не допустить сего перемирия, совершенно основательны, ибо здесь получены верные из Царьграда известия, что в тоже время, когда персидское правительство занимало вас переговорами, производились таковые же и гораздо деятельнее с Портой Оттоманской, которые кончились формальным между ними соглашением о совокупном противу нас действии и г. Адер хвалился в слух, что он не допустит и в том ручается, чтобы мы успели в нашем ожидании в рассуждении замирения с Персией. Для меня приятно сообщить в. выс. – у, что Е.В. изволит одобрить в полной мере все те предложения, кои в продолжении оных переговоров вами были сделаны персидскому правительству… В рассуждении связи персиян с английским правительством не излишним кажется, если бы вы употребили способы, дабы довести до Аббас-мирзы внушения, какой опасности подвергает себя Персия со стороны сих союзников, известных по коварной своей политике, в действиях которой сей наследник Персии легко бы мог удостовериться, обратив глаза на страны соседственной с ними Индии, где целые народы и толпа владетелей, обольщенных обещаниями англичан и их дружбой, оплакивают свое легковерие в унизительнейщем порабощении»[372].
Стало известно также о письме X. Джонса к Талышскому хану Мир-Мустафе, нацеленное на отрыв последнего от России. Так, из корреспонденции, пересланной Мир-Мустафой Тормасову, последний узнал интересные подробности попыток «обольщения» талышинского хана англичанами, в пользу персов. В очередном своем послании Хар-форд Джонс склонял (в преддверии начала новой военной компании) Мир-Мустафу передаться иранцам в следующих выражениях «Два государства – Персия и Великобритания, связаны теперь узлом дружбы, это всем известно; думаю, что слухи сии коснулись и вашего высоко-степенетва, по поводу мирных статей. Я теперь нахожусь при шах-задэ (Аббас-Мирзе); дела Персии мне известны – в особенности ваши; правитель Персии так почитает вас, что никакой разницы не имеет между любезными ему ханами», а потому, почему бы хану, «не истребить ту преданность к России, коею прежде одушевлялись»[373]. Харфорд Джонс обещал, что он будет ходатайствовать у самого шаха за хана «Не отделяя ваши просьбы от своих, я вам советую, по препровожденной форме прежде при письме моем на маленькой бумажке, писать шаху просьбу о принятии вас в свое особое благодетельство. Сей акт препроводите ко мне. Тогда я, получив оный, лично буду ходатайствовать у престола владыки Персии, который, увидя, что вы чистосердечно уже покорились скипетру шаха, свергнув иго России, конечно, смягчит прежнюю суровость к вам, в успехе чего я вам ручаюсь»[374].
Курьезно, но «христианин» X. Джонс, в своей попытке склонить талышинского хана на сторону иранцев, апеллировал в своей аргументации и к его религиозному чувству, давая последнему понять, что мусульманину негоже иметь дело с христианами русскими. Так, он писал следующее «Да и к чему вам русские? Вы персиянин, закона мухаме-данского и происходите от колена св. пророка – следовательно, польза ваша не может быть сопряжена с пользою россиян, которые вам вечные неприятели по религии. Вы россиян еще совершенно не исследовали они имеют правила такие – где польза их, тут они предлагают покровительство. Время вам покажет их прямой характер. Вот вам пример Грузии; она прибегла под покров России и сия с отверстыми объятиями приняла ее, обещаясь не покорить своему игу. Что же теперь видите вы? Кругом россияне, и столица царя Ираклия соделалась главной квартирой войск российских. Если вы имеете столько твердости, что без содрогания можете читать историю грузинцев, со времен покорения Россией до нынешнего времени, я вам пришлю копии с писем, писанных ко мне. Вот вам главная черта характера ваших приятелей! Посудите же теперь, если они подобным себе христианам не могли доставить удовольствия покоиться в праотцовских наследиях, как же вы, будучи магометанского исповедания, можете льститься покоем!»[375]. Свое послание, X. Джонс завершает пересказом многозначительной и уместной по его мнению в данном случае басни «Милый друг, я тебе скажу одну басню, которая всем известна. Некогда коза и лошадь были пущены в одну долину для сыскания себе пищи; первая, будучи украшена природой рогами, всегда первенствовала перед товарищем своим, потому что когда с одними ушами лошадь хотела употребить в снедь что-нибудь приятное, коза, направляя свои острые рога прямо в голову, препятствовала наслаждаться вкусной пищей. Бедная лошадь, придумывая все средства выгнать козу из долины, сама по себе никак не могла; наконец, по долгом колебании, решилась покориться под власть человека, могущего избавить ее от такого неприятеля. На такой конец является она к мирному крестьянину, отписывает жалостное свое положение и требует его покровительства. Крестьянин тронувшись состраданием, принял ее, но с тем, чтобы она позволила на себя ему садиться – и таким образом помощью человека коза была выгнана. Лошадь, не видя уже вредного своего неприятеля, обратилась к человеку с просьбой, чтоб он ее облегчил. Как! вскричал человек, я трудился избавить тебя от козы, а ты меня не хочешь держать на себе? Я устала, возразила ему лошадь. Ну, что делать, повторил человек, ты мне еще будешь нужна»[376].
Но, даже мораль этой басни не переменила решения Мир-Мустафы-хана, не верившего ни в шахское милосердие, ни в искренность англичан. Тормасов, ознакомившийся с содержанием письма Джонса, отвечал талышинскому хану следующее «За доставление вами копии с письма, писанного от английского министра Гарфорда Джонеса, приношу вам истинную мою признательность. Я читал оное с любопытством и оно меня повеселило, ибо содержание сего письма, кто его поймет в точности, довольно забавно. На басенку же, приведенную в письме о лошади и олене (козе) я скажу натуральное мое суждение, что лошадь, приняв на свою спину человека, избавилась от злого своего неприятеля и осталась с прекрасным кормом, жива и при многих выгодах, потому что человек всегда сидеть на спине ее не мог, давал себе и ей покой и за службу оказывал ей всякие ласки, не желая ее уморить голодной смертью для собственной своей выгоды; если же бы не так случилось, то злой неприятель овладел бы и самой лошадью и кормом – следственно, бедную лошадь погубил бы невозвратно»