мандующих утверждать нельзя. Иной вопрос, что сам главнокомандующий, подписывавший этот договор (где границы оказались нечетко определены, да еще и был подписан «Сепаратный акт»), оказался не во всех вопросах на высоте. Быть может, прояви он больше настойчивости и решительности, то и границы бы были четко определены, и «Сепаратного акта» не было бы.
Касательно же отказа от возможного штурма Эривани в контексте прибытия русского корпуса графа Воронцова из Франции в 1813 г. следует отметить, что на деле, все произошло несколько иначе. Подкрепления действительно ожидались, но корпус графа Воронцова прибыл на Кавказ гораздо позже, не в 1813 и даже не в 1814, а в 1817 г. Как отмечает А.А. Керсновский «Осенью 1817 года кавказские войска были усилены прибывшим из Франции оккупационным корпусом графа Воронцова. Корпус Воронцова с 1814-го по 1817 год оставался во Франции…»[449]. И, следовательно, приходилось при возможных осложнениях рассчитывать только на те немногочисленные и чрезвычайно измотанные силы, которые имелись в наличии. Ртищев решиться в этих условиях на штурм Эриванской крепости не мог.
Касательно предварительного перемирия, заключенного на 50 дней также не было особых загадок. Дело в том, что вплоть до подписания договора, ни у главнокомандующего, ни в Петербурге не было никакой гарантии того, что трактат будет всенепременно подписан. Сам Ртищев в своем донесении Румянцеву от 9 сентября 1813 г. пишет об этом следующее «Впрочем, когда бы, сверх всякого ожидания, и на сей раз Персидское правительство не имея искреннего расположения к миру скрывало обыкновенное свое вероломство и умышляло выиграть только время в продолжении 50 дней перемирия, то я к уничтожению такого коварства приготовлен заблаговременно…»[450]. И далее, он подчеркивает, что «я не умедлю прервать мирных переговоров, коль скоро замечу неискренность со стороны Персидского правительства или коварное намерение, чтобы в переговорах продлить только одно время, причем тогда же, положась на помощь Божию, и на благоприятствующее теперь время, напрягу все мои силы, дабы низложить упорство Персиян, и силою оружия приобрести мир, столь долго сим правительством отклоняемый»[451].
Насчет места переговоров тоже можно отметить, что оно имело принципиальное значение не только для Ирана и Англии, но и для России. Сначала Н.Ф. Ртищев рассматривал несколько вариантов в качестве места проведения переговоров Полистан, Ак-Оглан, Талышское ханство… Так, в своем отношении к Гор Аузли от 14 июля 1813 г. он пишет «Итак, если Персидское правительство согласно принять перемирие на 50 дней и приступить к договорам о постановлении самого мира, то необходимо нужно без всякой потери времени согласиться о выборе приличного места для переговоров, которое по мнению моему весьма выгодно может быть в Гюлистане, составляющем границу между Эриванью и Нахичеванью, либо на берегах самого Аракса, против Аг-оглана, или на границе Талышинского владения… В Памбаках же, как в месте совершенно недостаточном для продовольствия и притом удаленном от местопребывания могущественного владетеля Персии, равным образом и от мест расположения войск, мною командуемых, по конец Талышинского владения, нет никакого удобства иметь съезд обоим полномочным и держав переговоры, тем более, что затруднительно было бы и для обеих сторон снабжать войска нужными повелениями с одного края границ на другой, весьма отдаленный, о приостановлении военных действий во время перемирия и на случай невозможно было бы избежать каких нибудь недоразумений»[452]. Однако, в конечном итоге, главнокомандующий остановил свой выбор на Гюлистане.
О некоторых причинах, обусловивших его окончательный выбор места переговоров в пользу Гюлистана, Н.Ф. Ртищев сообщает сам в своем всеподданнейшем рапорте от 10 сентября 1813 г «При сем же случае спешу всеподданнейше донести, что сего числа я с одною конницею, отправляюсь из Тифлиса в лагерь, предварительно мною устроенный в Гюлистане, между Карабагом и Елисаветполем, близ границы Нахичевани и соседней с оною Эриванекой области, где я назначил место съезда моего с Персидским полномочным, воспользовавшись снисходительностью Персидского правительства, с каковою оно предоставило на мой единственный выбор назначение места для мирных переговоров, ибо Гюлистан по местоположению своему составляет в здешнем краю самый центр в разсуждении Персидских границ и кроме смежности своей с Елисаветполем и прочими ханствами, состоящими в подданстве В.И.В., самая Грузия по недальнему своему расстоянию и Кахетия будут находиться под руками отряда, расположенного мною в Гюлистане, который равным образом может в случае надобности удобно обратиться к Памбакам или в Талыши – совсем в противную сторону»[453].
Иными словами, выбор его диктовался соображениями военного порядка. Памятуя о неоднократных неудачах во время прежних переговоров, которые использовались противодействующей стороной лишь в целях выигрыша времени, и завершались очередным разорительным набегом (который трудно было предотвратить) он постарался избрать такой район дислокации, который, даже в случае провала переговорного процесса, давал бы определенные преимущества для парирования возможных набегов. Горький опыт в этом отношении уже имелся. Так было во время переговоров в Аскеране и Асландузе, с 10 сентября по 20 октября 1812 г., когда они были персидской стороной было использованы в качестве прикрытия для посылки царевича Александра в Грузию, распыления русских сил и концентрации персидских. Таким образом, логика выбора Н.Ф. Ртищева в качества места переговоров Гюлистана была вполне понятна. Нахождение сводного отряда в Гюлистане позволяло ему прикрывать как направление на Елисаветполь, так и, в определенной мере, нейтрализовывать угрозу со стороны Эриванского ханства в отношении Грузии. Кроме того, следует отметить, что территория Арцаха (кроме, разве что, отчасти северного, где и был расположен Гюлистан) была к тому моменту, после многих лет боевых действий и персидских набегов и прорывов сильно разорена, и само нахождение в иных пунктах сводного русского отряда могло быть проблематично как с продовольственной точки зрения, так и с точки зрения военной целесообразности.
В своем донесении (от 5 июня 1812 г.) Ртищеву Котляревский отмечал «Хотя без сомнения в. пр. не безызвестно, до какой крайности потерпел Карабаг в прошедшее время от неприятеля; но я, видя лично состояние оставшихся здесь жителей, убеждаюсь представить, что сколько справедливо, столько же и необходимо дать им облегчение от подати. Карабаг в прошлые годы и в последнее нашествие персиян в нынешнем году лишился до 5 тыс. семейств – следовательно, почти половины всего народа. Из оставшихся здесь многие разорены неприятелем, потеряли скот и имущество и не только не в состоянии платить подати, но сами еще требуют пособия. При таковом положении смею представить в. пр. о исходатайствовании им льготы на 5 лет, или, хотя, по крайней мере на 3 года – долгом поставляя присоединить, что если они не получат сей Высочайшей милости, то не токмо дани взыскать нельзя, но и оставшихся здесь жителей должно лишиться, ибо они, быв не в силах платить подати, поневоле принуждены будут разбегаться за границу и тогда останется Карабаг совершенно пустой степью. Напротив же, когда дастся им льгота, то и находящиеся за границею, увидя сие, станут стараться о возвращении своем в Карабаг»[454].
Котляревского настолько тяготит бедственная картина края, что он считает необходимым вновь и вновь обращаться к Ртищеву с просьбами выхлопотать налоговое облегчение для измученного населения края. В рапорте от 30 сентября 1812 г. Ртищеву, Котляревский подробно останавливается на этом моменте «Выполняя повеление в. пр., за № 197, о состоянии Карабага, по всем собранным мною сведениям, имею честь донести. В Карабаге при вступлении в подданство России 1805 года, по моим расспросам, считалось до 10 000 семейств, а по ведомости, сделанной в 1808 году и представленной генерал-фельдмаршалу гр. Гудовичу полк. Асеевым – 7 474. Из сего числа увлеченных неприятелем и разбежавшихся за границу, а именно в 1806 году увлечено персиянами 367, бежало 84; в 1809 году увлечено 323, бежало 412; в 1810 году увлечено 276, бежало 248; в 1811 увлечено 274, бежало 707; в 1812, т. е. в последнее впадение Аббас-мирзы при измене Джафар-Кули-аги, увлечено 977, бежало 1177. Всего увлеченных и разбежавшихся 4 845 семейств. Сведения сии собраны мною в прошлм феврале и представлены маркизу Паулуччи. Следовательно оставаться должно ныне в Карабаге до 5 000 семейств, а противу ведомости полк. Асеева, остается 3 080; из того в Шекинском владении перешедших туда при впадениях неприятеля находится более 1 000. О разорениях, потерпенных оставшимися здесь жителями, в подробности донести в. пр. невозможно, ибо исключая 1807 и 1808, не проходило года, в котором бы не страдали они от персиян отгоном скота и разными грабежами, особливо же потерпели прошлого 1811, от чего по всей справедливости положить должно не менее 1 000 семейств таких, которые не только никаких повинностей нести не в силах, но сами требуют прокормления, а из прочих, половина тоже, лишась скота и не в силах будучи производить хлебопашество, требует времени для поправления себя. Посему, если взыскание дани и других повинностей наложить по числу и состоянию жителей, оставшихся теперь в Карабаге, то нельзя более третьей части противу взыскиваемого с них прежде; но из сего выйдет то, что и все остальные разбегутся, между тем как, напротив, когда дать им льготу, то и нахоящиеся за границею станут возвращаться. А потому, я смею представить в. пр., что испрошение Всемилостивейшей щедроты об освобождении Карабага от податей на 3 или по крайней мере на 2 года необходимо, и вместе с тем, сопряжено будучи с пользою службы Г.И., не лишает ничего казны, ибо дав льготу и взяв все меры к возвращению карабагцев, бежавших и увлеченных за границу и к поправлению оставшихся здесь, можно будет чрез три года взыскивать то же число дани, какое до сего взыскиваемо было и таким образом казна в три же года возвратит всю сумму, каковая от данной Карабагу льготы не будет взносима. Напротив же, раскладка на наличное число жителей, каковую в. пр. предполагать изволите, сделает то, что оставшиеся здесь и видящие, что бежавшие за границу не несут никаких повинностей, конечно, будут рабегаться и тогда уже казна, которой наконец совсем не с кого будет брать подати, невозвратно потеряет и Карабаг совершенно сделается степью»