Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г — страница 49 из 60

[455].

В этом контексте, приводимая точка зрения о том, что выбор этого места обуславливался и тем, что оно являлось одним из ключевых пунктов секретной переписки также представляется не вполне аргументированной. Донесения ведь могли высылаться как из под самого Шуши (как это было прежде), так и из любой иной точки, и для этого вовсе не обязательно было иметь какой-то определенной центр российской секретной дипломатической переписки. Российская агентура была достаточно разветвленной и эффективной, имея прочную опору среди, например, коренного армянского населения. Да и армянский карабахский фактор (в контексте русско-армянских военно-политических связей) не проявился в то время «вдруг» после некоторого длительного затишья, а наличествовал и давал о себе периодически знать с момента установления тесного сотрудничества между Петром I и армянскими меликами.

Сама же идея отсылки делегации (выражаемая до того иранцами и англичанами) в Санкт-Петербург была призвана добиться выигрыша времени. Как мы видели, резкое изменение позиции английской дипломатии, перешедшей вдруг от позиции подталкивания к продолжению войны, к требованиям заключения хотя бы перемирия, было обусловлено опасением англичан, что Иран при интенсивном продолжении войны, потерпит окончательное поражение. Это быть может плохо на определенной стадии представляли в окружении Аббаса-Мирзы, но эту перспективу не исключали в британском кабинете. Тем не менее, чтобы окончательно не подорвать свои позиции при иранском дворе, а также в надежде хоть как-то затянуть время, англичане стремились добиться длительного (годичного) перемирия. Российская же сторона настаивала на заключении немедленного мира на месте, т. к. она отчетливо представляла себе, на что надеются (по несколько различным мотивам) англичане и иранцы.

Ртищев в одном из писем к Румянцеву отмечал «Я имею верные сведения, что персияне в то самое время, когда ищут заключить перемирие на год с Россиею, еще гораздо с большей деятельностью стараются о восстановлении мира с турками, соглашаясь заплатить все убытки, сделанные ими прошлого года в Багдадском пашалыке. Следовательно, из всего обнаруживается, что столь продолжительное перемирие нужно персиянам только для того, дабы иметь время окончить дела свои с Турецкою державою и заключить с оною мирный союз, не благоприятствующий делам здешнего края. Слухи есть также будто англичане принимают великое участие в примирении сих двух держав и якобы даже Англия сама расположена за персидское правительство платить туркам все убытки»[456]. Слухи об англичанах, стремившихся в своих интересах урегулировать конфликт между турками и иранцами из-за Багдадского пашалыка оказались правдой. Над этим деятельно трудились как Аузли в Тегеране, так и Листон в Константинополе[457]. Однако, для всего этого требовалось время, которое им российская сторона предоставлять, понятное дело, не желала. Как представляется, именно поэтому, «Ртищев отклонил отправление чрезвычайного посольства в Петербург, находя меру эту совершенно бесполезной и клонящейся только к одной напрасной потере времени. Если цель посольства заключалась в том, чтобы через него вступить в переговоры о мире, то в этом не представлялось необходимости, так как главнокомандующий был уполномочен на все случаи и, находясь на месте, мог гораздо скорее окончить переговоры»[458].

Таким образом, допущение С.Тарасова о том, что «Действуя в союзе с Лондоном, Санкт-Петербург мог бы принять и такой проект английского посла Оусли – подписать в Тифлисе предварительный мирный договор «в целом с соблюдением принципа Status quo ad praesentem», a позднее, в Петербурге, с участием посланника шаха заключить окончательный фундаментальный трактат»[459] – в свете изложенного предстает также не вполне аргументированным. Россия не могла и не стремилась принимать проекты Аузли. В противном случае, это могло бы вылиться в новые осложнения. «Союз с Лондоном» был на бумаге, и в некоторых аспектах борьбы с Наполеоном на Западе, но не на Востоке. И для того, чтобы вновь завоевать поколебленные позиции, англичанам следовало продолжать усиленно хлопотать в интересах иранских, но уже не в вопросе войны, а в вопросе мира. Ведь «неожиданно» проснувшийся пацифизм британцев был слишком контрастен, по сравнению с прежними советами. Эта, уже в самом деле мало ожидаемая для иранцев трансформация возбудила, как уже было отмечено, среди так называемой «партии войны», во главе с Аббас-Мирзой и Мирзой-Бозоршм явное негодование. А потому, они стали очень подозрительны по отношению к британцам. И Гор Аузли вел переговоры опираясь уже на самого Фатх-Али-шаха и визиря Мирзу-Шефи[460], которых тоже, как уже было отмечено, пришлось в весьма резких выражениях ему убеждать[461]. Исследователь Б. И. Балаян отмечал «Преклонение Ирана перед Англией не исключало и не ослабляло сопротивления Каджаров наиболее грубым проявлениям британской экспансии»[462].

Исходя из своих собственных интересов, английская дипломатия стремилась добиться от России также и территориальных уступок, заявляя о чрезвычайной трудности сохранения сложившегося статус-кво. Г. Аузли, выставляя себя в качестве «искреннего друга обеим сторонам», защищал по сути поколебавшееся на тот момент британское влияние. Симптоматично, что теперь (после многих лет военной прямой помощи) и перед лицом собственного очевидного провала, англичане склонны были обвинять иранцев (параллельно поддерживая надежды в Тегеране) в упорстве. По этим же мотивам и Мориер в письме к лорду Вальполю сетовал, что «Неблагонамеренность, лукавство и вероломство персиян затрудняли его (заключение мира) до сих пор до невозможности, и если бы русские им не задали прошедшей зимой двух или трех уроков самых порядочных, то я никак и не поверил бы, чтобы мы могли склонить их к замирению.


Румянцев Н.П.


Люди, имеющие всю власть на границе, и в числе оных мнимый наследник Персии и один из министров шаха Мирза-Безюрг, находят в том большую выгоду, чтобы сие дело не состоялось, и они то делали главное в том препятствие»[463]. Однако, он «забыл» при этом упомянуть, что к этой «неблагонамеренности» привели именно инсинуации английской стороны. По чьему совету и настояниям иранцы тянули время, или шли на срыв переговоров? Министр иностранных дел России гр. Румянцев, информируя Ртищева писал, что «Англия обязалась трактатом с Персиею употребить всевозможные старания, дабы склонить Россию на возвращение всех земель, у Персии нами завоеванных, но… после блистательных успехов, надежды персидского правительства до того понизились, что Узелей, как видно, опасается, чтобы заключение мира не состоялось без его содействия, в каковом случае Англия потеряла бы в том краю снисканное ею уважение, и дабы сдержать свое влияние, сей посланник намерен настоять на том, чтобы мы возвратили Персии хотя одну или две маленькие провинции, полагая за такую услугу Персии одержать разные выгоды посредством торгового трактата, который они надеются заключить с сею державою», и потому, он отмечал, что главнокомандующему следует употребить все усилия, чтобы «ограничить, поколику можно» влияние английского посла на русско-иранские переговоры»[464].

Между тем, в своем письме к ген. Ртищеву от 28 июня (10 июля) 1813 г. Гор Аузли, прямо пытаясь испугать главнокомандующего трудностями мирных переговоров на основании сложившегося статус-кво, писал «Относительно Status quo ad presentem, то, в уважении трудностей, какие я должен был превозмочь, дабы согласить на сие персиян (так как последние поражения их делали согласие сие еще более затруднительным по их гордости), я надеюсь, что в. пр. охотно уступите Персии какую-нибудь малую частицу владений… Я прошу вас покорно принять не в виде требования со стороны Персии (и держава сия согласна на статус-кво), но только как простую просьбу со стороны моей, как искреннего друга обеих сторон»[465]. Ртищев же совершенно резонно продолжал указывать на то обстоятельство, что если уж в 1812 г., Россия не уступала, то теперь тем более «Если в прошлом году, когда Россия находилась в весьма затруднительном положении, в рассуждении вторжения французов, и даже в Грузии произведен был мятеж царевичем Александром, я отверг перемирие с Персией единственно по поводу точно таких же требований со стороны персидского правительства, то тем более теперь я не могу и не вправе, без нарушения своих обязанностей, сделать какую-либо уступку из владений, состоящих под единственной властью Его Величества»[466].

Не менее категоричен он был и вопросе перемирия «Одно перемирие, сколько бы продолжительно оно ни было, не может составить обеспечения для обеих воюющих сторон. Желание же персидского правительства заключить перемирие для того, чтобы постановить прелиминарные пункты, сообщенные ему мною еще в прошлом году, доказывает только намерение продлить время и может побудить Императора заставить подписать мир силою оружия. Мир этот, конечно, не представит уже тех выгод персиянам, которые они могут приобрести теперь»[467].

Итак, И. Ртищеву удалось отбить практически лобовую атаку, предпринятую Фатх-Али-шахом с помощью Г.Аузли, показав тем самым, что русское командование не опасается (если дело дойдет до крайности) продолжить войну, как бы это ни было нежелательно. В результате, шахом был уполномочен Мирза-Абуль-Хасан-хан для подписания перемирия на 50 дней и ведения переговоров для заключения мирного договора. Конечно, Аузли, с целью прикрыть свое дипломатическое поражение выражал в своих