ва, изъявленном мне чрез посредство английского министра, дабы заключить сепаратный акт на основании предложенного от меня содержания, я принимаю на собственную мою ответственность пред г и., склоняясь сделать в оном некоторые перемены, более соответствующие желаниям Персии. Таким образом, после неимоверных затруднений и истощенных мною убедительнейших доводов, Мирза-Абуль-Хасан-хан наконец согласился на новый сепаратный акт, мною предложенный, который наконец и им самим и мною утвержден и подписан, с неотступною однако же от него просьбою, чтобы дозволено ему было, прежде решительного со стороны его утверждения, послать сей пункт с нарочным курьером к персидскому правительству для испрошения от своего государя согласия, в коем он хотя не сомневается нимало, но дабы отклонить от себя всякую клевету со стороны сильной партии, недоброжелательствующей совершенно миру и вредящей собственно его лицу признает меру сию необходимо нужною для собственной своей безопасности. Сие новое предложение привело меня в еще большее затруднение по причине сомнения, которое я должен был иметь, что, может статься, Мирза-Абуль-Хасан-хан ограничен в данном ему полномочии секретною какою-нибудь нотою от персидского правительства и что также по прочим статьям мирного трактата он будет прибегать к посылке нарочных курьеров для получения разрешений, каковой способ мог бы понапрасну продлить одно только время. Почему я употребил все средства дабы убедить Мирза-Абуль-Хасан-хана действовать прямо от своего лица по силе имеющегося у него полномочия, не относясь к своему правительству; также не скрыл от него моих сомнений и необходимости, каковая мне останется, чтобы прервать переговоры, если он не может сам собою действовать решительно. Но за всем тем, не желая на сем первом еще шагу удалиться от усердного расположения моего сблизиться с ним в предначатом нами общеполезном деле, а особливо избегая через крутую неуступчивость в предметах, не составляющих главной важности, подать повод к перемене замеченного мною в нем прямо искреннего расположения к миру, я признал более полезным сделать ему и в сем случае удовольствие, согласясь с просьбою его, чтобы он на сей один только раз отправил от себя нарочнаго курьера к персидскому правительству, дабы испросить себе разрешение о сепаратном пункте, с тем однако же, чтобы в ожидании ответа нимало не останавливаться переговорами о статьях мирнаго трактата и немедленно приступить к сему делу. Между тем, я и с моей стороны не упустил с персидским же курьером сообщить английскому министру о происшедших нечаянно затруднениях, объясняя мои мысли в решительных выражениях, что в. с. изволите усмотреть из копии с моего письма, у сего представляемой»[473].
В самом деле. Персидский вариант этого акта был абсолютно неприемлем для российской стороны. Так, в частности, там говорилось следующее «По заключении мира, послам, кои будут отправлены от персидского владетеля к российскому двору, предоставится право Его Императорскому Величеству об уступке Персии некоторых владений с тем, чтобы сия просьба была уважена»[474]. Однако, Н. Ф. Ртищеву удалось исключить все формулировки из окончательного варианта, которые касались бы будущих территориальных уступок. В заключительном его варианте (т. е., в том, который и был в конечно итоге принят), иранским представителям просто предоставлялось право обращаться с просьбами напрямую в Санкт-Петербург. Так, дословно, там было сказано следующее «Посланник, имеющий отправиться от персидского двора, с поздравлением к российскому двору, повеленные ему от своего шаха просьбы представит на волю великого Императора. Главнокомандующий российский обещает по возможности употребить старание о просьбах Персии»[475].
Заметим, что подобная размытая формулировка вовсе не свидетельствовала о том, что им предоставляется право просить императора о территориальных уступках. Сам главнокомандующий писал об этом следующее «При сем случае позвольте мне с полною откровенностью присовокупить, что хотя с первого взгляда и казалось бы возможным, не принимая в таковой важности прежнего содержания сепаратного акта, предложенного мне от персидского правительства, оказать более снисходительности по сему предмету, в том мнении, что когда заключится и подпишется мирный трактат, то сепаратный пункт нимало не отнимет настоящей силы оного; но я, знавши свойство персиян и правила их политики, а при том не быв уверен и в английском министре, принимавшем в сем случае участие, с одной стороны по союзу их с Россиею и Персиею, а с другой имея в виду своем секретное предписание ко мне в. с., от 9-го минувшего августа, признал необходимо нужным оградить сей самый пункт, по видимому маловажный, всею возможною ясностью и в особенности настоять. Чтобы из оного исключены были все те выражения, кои могли бы присвоять право персидскому правительству ожидать непременного удовлетворения в просьбах своих, когда оныя будут представлены высочайшему российскому двору чрез полномочнаго персидскаго посланника, а напротив предоставить силою сепаратного акта просьбы сии в единое только благоизволение е. и. в., с обещанием с моей стороны по возможности употребить по оным мое старание, ибо без сего яснаго ограничения персидское правительство могло бы впоследствии принять со стороны Российской империи за неисполнение силы заключенного трактата, если какая-либо просьба к е. и. в. от Фетх-Али-шаха персидского, по представлении оных чрез полномочного посланника, не будет иметь удовлетворения»[476].
Безусловно, для российской стороны само наличие «Сепаратного акта» было совершенно не нужным и она вполне справедливо опасалась, что даже такая размытая формулировка даст повод для неоднозначного толкования. В запоздавшем ответе Румянцева Ртищеву от 9 (21) октября 1812 г., отмечалось, что он поступил правильно, отказавшись включить непосредственно в договор пункт о возможных территориальных уступках, однако, наряду с этим, его согласие на подписание «сепаратного акта» характеризовалось в качестве ошибочного действия, которое может дать основание для поднятия иранцами вопроса территориальных уступок в Петербурге. В соответствии с этим Ртищеву указывалось, что даже если «Сепаратный акт» и будет подписан, то в нем необходимо прописать, что мирный договор будет оставаться в силе, даже если иранским послам будет отказано в их просьбах касательно территориальных уступок[477]. Однако, было уже поздно.
Положениями «Сепаратного акта» (расширительно толкуя их в свою пользу, как и ожидали в Петербурге) иранцы поспешили воспользоваться. В конце июля 1814 г. иранский посол Мирза-Абуль-Хасан-хан был уже в Тифлисе, а 27 марта 1815 г. въехал в Царское Село, где стал ожидать возвращения Александра I из Европы. По возвращении императора, Мирза-Абуль-Хасан-хан обратился к нему с просьбой «уточнить Гюлистанский договор путем возвращение Ирану Восточного Закавказья и не отказать шаху в просьбах, столь ничтожных в сравнении с величием души российского императора, слава которого затмила славу Александра Македонского»[478]. А уже 20 января 1816 г., иранский посол передал графу Нессельроде ноту, которая по сути, был нацелена на полную денонсацию (пересмотр) Гюлистанского договора. В ноте, в частности, говорилось «Так как Гюлистанский трактат составлен кратко и в общих чертах, то я надеюсь, что в Петербурге будет заключен другой договор, более детальный и определенный, по которому великий император великодушно возвратит шаху его ханства, уступленные России Гюлистанским трактатом»[479]. Сначала было выдвинуто «пожелание» вернуть все земли за исключением Дагестана и Грузии, однако затем, иранский посланник поумерил «аппетит» и заявил, что Иран был бы вполне удовлетворен, если бы получил назад ханства Талышинское, Карабахское и Гянджинское. Российский МИД в лице графа Нессельроде в ответ на это дал понять, что требование о землях и народах, добровольно вступивших в подданство России неуместно. А в целом же, на вопрос о границах окончательный ответ будет дан только после осмотра их ген. А.П. Ермоловым, который должен заменить Н.Ф. Ртищева и отправиться в Иран в качестве чрезвычайного и полномочного посла. Как отмечалось в ответной ноте Нессельроде иранскому послу от 22 марта 1816 г. «При всем расположении соответствовать желаниям его шахского величества, государь император не прежде может приступить к какой-либо решимости, как получив точное сведение о положении нынешних границ и областей, утвержденных мирным договором за Россиею. Сим только образом, а не иначе, его императорское величество изволит надеяться, что можно будет найти способ к оказанию Персии удовлетворения, не подвергая себя опасности поступить во вред существенным своим выгодам, сделав ныне же решительное заключение по таким делам, о коих нужно иметь пояснения, и кое было бы вопреки точным постановлениям договора, служащего неоспоримым доказательством, сколь желания России умеренны, ибо оный договор далеко не соответствует даже тому, чего требует безопасность границ наших. Но поелику нельзя приступить к толь трудному соображению и к нужным по оному распоряжению иначе, как на месте, то государь император изволит назначить одного из своих военачальников, удостоенного полной доверенностью его императорского величества, который туда отправится с тем, чтобы обозреть во всей подробности нынешнее положение границ наших, равно как и тех мест, до коих особенно относятся требования его шахова величества. Для сего поручения высочайше избран генерал-лейтенант Ермолов, и по свиданиям, кои от него будут представлены, его императорское величество изволит дать отзыв решительный, сообразный оный с пользами своей империи и с искренним своим желанием сделать угодное его величеству шаху персидскому»