— Компьютер говорит, у тебя отличное здоровье.
— Ты знаешь, что это для Тео, — сказал я. — Я не собираюсь милостыню просить.
— Знаю, Грегори, но ты так и не принес мне табак. Помощник из тебя никудышный.
— Если ты все расстраиваешься из-за Клуба самоубийц, прости. Это не моя вина.
— Я просто хотел вступить. Это же не преступление.
— Ты провалил испытания. Я ничем не мог помочь.
— Они не хотели, чтобы я вступил. Откуда мне знать, как назывались курительные клубы в Лондоне? К тому же в девятнадцатом веке. Откуда мне знать, какая связь между Джоном Уэйном и Эдуардом, графом Виндзорским?
Потому что для любого, кроме самозванца, это очевидно. Оба умерли от рака легких, и в случае графа Виндзорского это означало, что он никогда не станет королем Эдуардом. Еще он женился на некоей миссис Симпсон, но это к делу не относится, поскольку она не имела никакого отношения к Симпсонам, знаменитым торговцам табачной продукцией.
— Почему они не захотели меня принять?
— Ты неправильно ответил на вопросы.
— И теперь ты не принесешь мне табак, потому что Тео этого не хочет. Может, просто возьмешь и притащишь? Ему наверняка все равно.
— Сомневаюсь. Ты его хуже знаешь.
Сверяясь с монитором, Джулиан напыщенно поведал мне, что Тео проработал в Центре исследований двадцать девять лет, восемь месяцев и семь дней. За это время он прошел путь от помощника исследователя до куратора проекта.
— Это лишь факты, — сказал я. — А не вся история. Впрочем, ты понимаешь, что я имею в виду.
— Ладно, тогда ты скажи мне название его докторской диссертации.
Я не хотел спорить. Тео был по большей части прикован к креслу, хотя врачи говорили, что при удачном раскладе ему полегчает перед тем, как станет хуже.
— “Обманная система вируса табачной мозаики”. Ты знал? Я — да. Это у меня на экране написано.
Мы через день помогали ему забраться в такси, и он отправлялся повидать Эмми. Она водила его на уколы кортизона.
— Его работа на “Бьюкэнен” — продолжение диссертации, в которой он отмечал, что симптомы ВТМ не проявляются при температуре выше 27 градусов по Цельсию.
Его лицо исхудало, а волосы торчали еще безумнее, чем прежде. С недавних пор у него болит нога.
— В ходе дальнейших исследований он пытался убедить растения табака, что температура всегда выше 27 градусов, даже если это не так.
Тео не строил иллюзий. Вечерами, когда все расходились по домам, он объяснял мне, что основная сложность с раковыми клетками — их невосприимчивость. Они ничего не умеют. Не умеют даже умирать, а значит, просто занимают место, которое освобождают здоровые клетки. Раковые клетки по сути бессмертны и бесполезны. Тео знал, чем все закончится: кровоизлиянием, или легкие не справятся, или смертельной инфекцией, — но по-прежнему осиливал минимум пару сигарет в день.
— В его последнем отчете перед уходом из “Бьюкэнен” говорилось, что он вот-вот выведет привитое растение. Там приводились какие-то формулы, но я ведь не ботаник, я просто врач.
— Ты пиарщик.
— Замнем. В конце отчета Барклай напоминает, что победа над ВТМ для табачной промышленности — почти алхимическое открытие. Станут возможны самые разнообразные победы. Может, это даже первый шаг к получению растения, не содержащего ядов, из-за которых люди думают порой, что сигареты опасны. Иными словами, к совершенно безопасной сигарете, что станет невероятным достижением для промышленности.
Тео отметал жалость, считая болезнь не чем иным, как проигранным пари. Бог перестал сожалеть о смерти матери Тео. Бог простил себя. “Мне льстит, что это заняло столько времени”, — сказал Тео.
— Безопасная сигарета, — напомнил мне Джулиан. — Подумай о жизнях, которые ты спасешь.
— Он отказался.
— Всего один побег, просто чтобы проверить, насколько он близок к цели. В противном случае мы не сможем ему помочь. Выбирай сам.
Кровать угрожающе прогнулась в середине, так что мы устроились на полу, уткнув подбородки в колени.
— Ты резковато выразилась, — сказал я.
— Откуда мне было знать, что она англичанка?
— Ну, учитывая обстоятельства, она это вполне пережила.
— Бывают же обидчивые люди.
После того как нас вышвырнули из “Козини”, было самое время напомнить Джинни, что я живу прямо за углом. По пути мы миновали магазин, где продавались готовые цыплята и вино, так что в конце концов мы поели у меня. Я провел экскурсию по комнате, а Джинни предложила пропустить кресло, если экскурсия чересчур затянется, так что в общем и целом все шло неплохо.
Мы выпили две трети вина, и тут Джинни сказала:
— У тебя на стенах нет картин.
Я пропустил это мимо ушей. Я раздумывал, как бы повернуть разговор в направлении судьбы, особенно применительно ко мне и Джинни.
— У тебя даже снимков нет, — сказала она. — Ты не любишь разглядывать семейные снимки?
Я сказал, что это никогда не приходило мне в голову. Может, ей нравится поэзия?
— А Люси? — сказала она. — У тебя должны быть снимки Люси.
Я сказал, что само собой. Может, она еще голодна?
— Можно взглянуть?
— Прости?
— На Люси, я хочу взглянуть на снимок Люси. Ну, девушки, которую ты любишь.
— Ах, на эту Люси, — сказал я. — Нет. Вообще-то я… Не здесь. К тому же она лучше выглядит у меня в голове, чем на фотопленке.
— Она что, некрасивая?
— Да нет, — сказал я. — Просто сексуальней одета.
— Что?
— У меня в голове.
— Мне кажется, ты стесняешься.
— Не стесняюсь.
— Тогда почему ее прячешь?
Джинни сделала вид, что заглядывает под матрас, поэтому мне пришлось отклониться. Пытаясь не столкнуться со скелетом цыпленка, я стукнулся головой об дверь. Джинни встала голыми коленками на кровать, и платье затрепыхалось вокруг ее бедер. Она выдвинула верхний ящик комода.
— И здесь нет. — Она обследовала свернутые шариками носки.
— У тебя красивые руки, — сказал я.
— Или она у тебя вместо закладки. — Она взяла несколько толстых книжек по истории и перелистала.
— Джинни, вообще-то у меня нет снимка.
— Конечно, есть. Ты же ее любишь.
Наконец она схватила пенал фирмы “Хеликс”, единственное место, где я еще мог что-то прятать. Открыла пенал, и трудно было сказать, разочарована она или нет. Отполированными ногтями она раздвинула карандаши и достала сигарету Джулиана.
Джинни вытащила сигарету, показала мне так, будто я ее никогда раньше не видел. Сигарета начала стареть. Вся сморщилась, как стариковская одежда.
— Зачем у тебя сигарета в пенале?
— Потому что это не простая сигарета, — сказал я, наконец-то увидев возможность. — Это волшебная сигарета.
— Я была готова сказать ему, что ошибалась, хотя знала, что не ошибалась.
— Он говорил, что ты наверняка права и, возможно, курение — это ужасно. Но он в это не верил. Это и есть любовь?
— Я поняла, почему женщины в трущобах время от времени хотят покурить, чтобы утешиться.
— Он говорил, что ежегодно умирают сотни тысяч курильщиков, но это он просто хотел доставить тебе удовольствие.
— А чтобы доставить удовольствие ему, я говорила, что сто тысяч умерших курильщиков не означают, что сто тысяч некурящих никогда не умирали.
— Или что курильщики не умерли бы, если б не курили.
— Именно. Вот это, — сказала Эмми, — и есть любовь. Готовность к переменам.
— Помнится, он как-то неопределенно извинялся.
— И я тоже. Дело не только в смерти и умирании или даже больных легких и зловонном дыхании. Теперь я это знаю. Я прочла книгу.
— Дело не только в крутизне и чтобы стать, как Хамфри Богарт. Частицы налипают на одежду и вызывают сердечную слепоту и головокружение. Не говоря уже о химикалиях и канцерогенах.
— Мне больше всего понравилась глава о нюхательном табаке. Можно его с чем-нибудь смешать, чтоб получился твой любимый запах.
— Фенола, изопрена и мышьяка.
— Персика и лаванды. Иногда эссенции герани.
— Двуокиси серы, окиси углерода, нитробензола.
— Черной смородины и малины.
— Зета-нафтиламина.
— Мускатного ореха и ванили.
— N-нитрочтототамэтиламина.
— Бергамота, каскариллы и розмарина.
— Бензопирена, винилацетата.
— Перечной мяты, сандалового дерева и валерианы только что из цветка.
— Формальдегида.
— Ментола.
— Метанола.
— Кардамона.
— Кадмия.
— Цитрусовых.
— Цианида.
— Цитрусовых. Не стоит и эту сторону забывать.
— Нет, не стоит забывать обе стороны.
— Я думаю, это и есть любовь.
— Обычно волшебные сигареты выглядят получше. Моложе.
Она понюхала.
— Вообще-то пахнет довольно приятно.
— Не обманывайся. Все изменится, когда ты ее закуришь.
— В тюрьмах сигареты используют вместо денег, — сказала она. — Мне сестра рассказывала.
— Знаю. Они издавна что-нибудь да заменяют.
— Если я ее поцелую, то превращусь в принца?
Она взяла сигарету Джулиана в рот и сомкнула красные накрашенные губы вокруг фильтра. Она держала ее, как соломинку для питья, не совсем уверенная, что это за питье, повращала глазами и сделала вид, будто затягивается, а потом вынула сигарету изо рта, опять сделав вид, будто выпускает дым, помаргивая, точно испанская курильщица.
— Как элегантно, — сказала она. — Как неумно.
Потом она взяла сигарету и зажала ее под носом, придерживая верхней губой: сигарета — словно прямые белые усики.
— Смешно, а? — Губы скривились, голос исказился, но когда она попыталась изобразить Ретта Батлера, сигарета вывалилась, хотя Джинни поймала ее, не успела сигарета миновать подбородок. — Вообще-то, дорогуша, — сказала она, — я не могу изобразить Хамфри Богарта.
Она счастливо сжала сигарету в зубах, и я посоветовал ей быть осторожнее. Она понятия не имеет о власти сигареты.
— Ах да, конечно, — сказала она, — она убивает людей.
— И не только.