Я больше не видел себя супергероем, и каждый прожитый день словно попадал ко мне в руки использованным и немного замусоленным. Поцелуй с Джинни напомнил мне, что я так и не залез на гору, не пристукнул дракона, не выкурил сигарету, а если я не сделал всего этого, что я вообще могу? Теперь, стоило мне завидеть Люси на улице, она затягивалась сигаретой и презрительно смотрела на меня, ее лицо принимало форму сердца и было преисполнено укора. Когда я ее не видел, было еще хуже. Затем я обнаружил, что беспокойно раздумываю, какие туфли она носит и не сменила ли марку сигарет, а если сменила, то какого именно цвета пачку она держит в руках день за днем. Я имею в виду — прямо сейчас, сегодня, где бы она ни была.
Это выматывало. Я затосковал по домашнему беспамятству и нетрудному провалу, когда я полдня валялся на постели и радовался, что дышу. Я не забыл чувство, что ежеутреннее пробуждение само по себе не победа, но теперь представлял себе ежеутреннее пробуждение с Люси, а это совсем другое дело.
— Если хочешь, приходи посмотреть на мою репетицию, — сказала Джинни. — Скоро последний отбор.
— Что?
— Студентов для “Так поступают все женщины”.
Я попытался сосредоточиться и на мгновение задумался, как звучит опера с американским акцентом. Но тут вернулась мадам Бойярд, пропахшая табачным дымом, и я вспомнил, почему этого не услышу.
Я задавил “Кармен” в большой ониксовой пепельнице на журнальном столике в кабинете Джулиана. Затем осторожно положил пустую пачку “Кармен” рядом с ней, двойными кастаньетами кверху, медицинским предупреждением — книзу. Достал новую пачку из кармана рубашки, сорвал целлофан и положил его рядом с пустой пачкой и потушенной сигаретой. Левой рукой держа новую пачку за донышко, я отогнул крышку пальцами правой руки. Вытянул полоску шершавой фольги с надписью “ВЫТЯНУТЬ”. Положил ее поверх целлофана в пепельнице. Из новой пачки в левой руке ногтями вытащил два новых фильтра двух новых сигарет. Достал их из пачки. Одну сунул в рот. Другую перевернул вверх ногами и засунул в пачку табаком кверху. Наконец взял неприкаянную зажигалку Джулиана, закурил ту сигарету, что во рту, и, хотя еще не наступил вечер, принялся наслаждаться двадцать первой сигаретой за день.
Джулиан спросил меня, зачем я пытаюсь его спровоцировать.
Недавно Тео провел ночь в больнице для удаления кисты, которую сочли причиной боли в ноге и пояснице. Врачи также провели биопсию, которая выявила неоперабельную опухоль в легком. Тео оставался спокоен, даже весел, заявлял, что за годы, проведенные в Центре, узнал, как велика приспосабливаемость жизненно важных органов человеческого тела. Не говоря об органах сирийских хомячков, домашних кошек и послушных гончих. Мне трудно было разделять его браваду, особенно когда он стал называть опухоль внутренней татуировкой, круговертью въевшихся раковых клеток, разбросанных по внутренней поверхности его груди. Надпись гласила: Мама.
Я винил в этой болезни Джулиана Карра. Если бы только он предоставил нам медицинские ресурсы “Бьюкэнен”, когда я просил. Если бы только он не упоминал рот Люси Хинтон. Я задавил двадцать первую сигарету за день и закурил двадцать вторую.
— Дай мне пачку, — сказал Джулиан. — Ты знаешь, что это не по правилам.
— Джулиан, я не твоя статистика.
— Дай мне пачку.
— Я не твой подопытный кролик. Я наделен свободой выбора.
— Нет. За это мы тебе и платим.
Я затянулся еще раз, а Джулиан глубоко вздохнул и выругался. Он наклонился вперед, схватил сигарету из прозрачной коробки на столике, закурил и глубоко затянулся. Попросил не пялиться так изумленно.
— Ты же вроде как бросил, — сказал я.
— Я убиваю группу мозговых клеток, — сказал он. — Чтобы низвести себя до среднего уровня. — Он выпустил дым через нос. — Думаешь, я сплошь пиджак и галстук, а? Думаешь, вот и все, чем я стал. Знаешь, вообще-то у меня тоже есть трудности.
— Конечно. Чью бы жизнь разрушить следующей.
Он взглянул на кончик сигареты, скорчил рожу и раздавил ее в пепельнице.
— Пролежали в этой коробке бог знает сколько. Дай-ка мне “Кармен”.
Я протянул ему “Кармен” и посмотрел, как он закуривает.
— А я-то думал, ты бросил, — сказал я.
— Мне нынче туго приходится.
— Я сейчас расплáчусь.
— Пожалуйста, Грегори, будь помягче.
— С чего бы?
— От меня ушла жена.
Я хотел закурить еще одну сигарету, но пачка “Кармен” теперь была у Джулиана, а я не хотел у него просить.
— Мне очень жаль, — сказал я.
Он пожал плечами:
— Такова любовь.
— И семейная жизнь, — сказал я.
— Теперь мы в одинаковом положении, Грегори. Мы оба одиноки.
— Говори за себя.
— Можно у тебя кое-что спросить?
— Я не одинок, Джулиан. Это не одно и то же.
— Что ты делаешь по вечерам?
Сказав это, он резко затянулся, поэтому я не понял, серьезно он или нет.
— Ты бы иногда заходил ко мне, — пробормотал Джулиан, и тут я подумал, что он это всерьез. — Мы бы заказали пиццу. — Как будто пласт боли поднимался на поверхность, позабыв о своем весе. — Одинокие мужчины так и поступают, да?
— Не знаю, Джулиан. Я живу с Тео.
— Ты мой самый старый друг, — сказал Джулиан. — А я тебе даже не нравлюсь.
— Я никогда не говорил, что ты мне не нравишься.
— Скажи мне, почему я тебе не нравлюсь.
— Ладно. Люси Хинтон. Рот Люси Хинтон.
— У нее был восхитительный рот.
— Не делай этого, Джулиан. Не издевайся надо мной. Что она делала своим ртом?
— Ела, говорила, не знаю, курила. Он был восхитителен, вот и все.
— Так ты с ней целовался?
— Нет. Хотел, но не вышло. В основном она целовалась с тобой.
— Так ты с ней никогда не целовался?
— Никогда, — сказал он. — Но всегда хотел.
Он так это сказал, что я ему поверил. Впервые за все время, что я знал Джулиана, я ощутил свое превосходство над ним и понял, что это мне нравится. Мне даже стало немного жаль его, но я поднялся выше этого.
— Люси Хинтон, — сказал я. — Она была одной из величайших целовальщиц всех времен.
— Я делал ужасные вещи, — говорит Уолтер. — Я крутил сигареты из страниц армейской Библии.
— Не ты один.
— Я выкурил весь Новый Завет. И я не должен был убивать мать Эмми. Господи, я убил свою собственную жену.
— Это сделал не ты. Не глупи.
— Пассивное курение. — Уолтер выглядит мрачнее тучи. — У нее не было шансов.
Без Эмми и членов Клуба самоубийц плакаты, снимки и изречение Парацельса над дверью четче. Мы с Уолтером впервые за несколько дней остались наедине, и поскольку он вежливо меня просит, я даю ему кое-что почитать. К сожалению, в своем кремово-белом стетсоне он совсем не выглядит счастливее. Он поднимает голову и говорит:
— Эта девушка Люси. Тебе не стоило так поступать.
— Знаю. Но теперь с этим покончено, как и с сигаретами. Все в прошлом.
— Тебе стоит почаще выбираться. Эмми права.
— А тебе стоит бросить курить. Эмми права.
— Что ж, она права. Вот это тоже кошмар. Мне было сорок пять, когда она родилась, но я бы изменился, будь я моложе. Я бы бросил. Она была такая красавица, совсем как ее мать.
— Это ничего бы не изменило.
— Как знать? Все мы хотим стать лучше, чем мы есть, даже Стелла.
— Пожалуйста, Уолтер, я уже по горло сыт рассказами про Стеллу.
— За словом в карман не лезет.
— Никто не заставит меня с ней встречаться.
— И хорошенькая.
— Только если я сам этого не захочу.
— Восхитительна как “МСС”.
— Уолтер, где твои манеры?
— Ладно, она мымра.
— Правда?
— Выясни сам.
— Я ей наверняка не понравлюсь.
— Ты наверняка прав. Это тебе не сигарета. Удовольствие не гарантируется.
— Я хочу сигарету.
— Ты хочешь удовольствия, а это не одно и то же.
— Нет, я действительно хочу сигарету. Ну то есть — прямо сейчас.
Уолтер швыряет мне страницы, которые я ему дал, и советует вместо этого что-нибудь записать, поэтому я прошу его рассказать мне историю, и он тут же начинает с 1916 года, утра битвы на Сомме.
Он — рядовой Черной стражи, его взводу приказано выстроиться в шеренгу перед младшим лейтенантом королевских драгун. Продрогший, вымокший и уставший взвод марширует прочь от окопов. На заброшенной ферме Уолтеру и остальным солдатам приказывают привести оружие в боевую готовность, а перед ними выталкивают проворовавшегося снабженца. Ему связывают руки за спиной и ставят к разрушенной стенке фермы. Ему завязывают глаза. Он дрожит с головы до ног, и о последней просьбе его не спрашивают. Ему дают сигарету. Его зубы так стучат, что, когда сигарету вставляют ему в губы, он перекусывает ее пополам. Он в ужасе выплевывает крошки табака, чуть не попав в офицера, который в омерзении отступает и дает приказ открыть огонь.
Уолтер вместе с остальным взводом расстреливает неизвестного вора. Правосудие тут ни при чем. Офицер не валится замертво от пассивного курения. Не делает он и ошибки военных времен — не зажигает третьей спички. Он раздает дополнительный табачный паек — плату за расстрел.
Уолтер вспоминает, как курил расстрельные сигареты, и делал это по той же причине, что и все остальные: когда не мучился от скуки, он, как и все, боялся умереть. Потому что в разгаре войны только это он мог и хотеть, и получить. Потому что лишь очень уверенный и очень глупый человек отказывался от возможности обрести утешение.
А сейчас люди воображают, будто поступают иначе.
Доктор и миссис Джулиан Карр жили на улице, где стояли отделенные друг от друга дома — более прогрессивный вариант улицы, где жили мои родители. Теперь Джулиан жил там один. Хотя я понял, что сами по себе вещи не обеспечивают счастья, дом Джулиана довольно убедительно это счастье имитировал, и у меня сложилось впечатление, будто Джулиан кому-то платил, чтобы его дом поддерживали неизменным с тех пор, как ушла Джулианова жена. По-моему, это печально. Когда я пришел, Джулиан говорил по телефону, и у меня было время хорошенько рассмотреть свадебные снимки на каминной полке. У Люси Карр были волосы до плеч и прекрасная улыбка, но глаза слишком голубые, а волосы — очень светлые.