— Лихие людишки шалят на дорогах.
— Лихим людишкам дадим отпор, — спокойно ответил старший Хабаров.
Однако тревога закралась в сердце у каждого путника, каждый из них настороженно смотрел по сторонам в оба.
Предостережение свояка оказалось не лишним. Когда обоз отъехал от места ночлега вёрст на десяток, со стороны лесистого берега Сухоны раздался оглушительный свист. Из прибрежных зарослей скатились по склону берега два мужика в драных, видавших виды полушубках. Впереди щуплый человек с редкой бородёнкой. На небольшом отдалении от него — крепкий верзила, который казался главным лицом. Малорослый мужичонка заговорил, вернее, забормотал скороговоркой:
— Поделитесь, люди добрые, чем Бог послал, с бедолагами-горемыками.
Второй незнакомец неподвижным монументом стоял поодаль и помалкивал.
Мысль Ерофея Павловича срабатывала молниеносно. Он сообразил, что щуплый мужичонка, конечно, не атаман ватаги, а лишь на подхвате у него, а командует, скорее всего, плечистый верзила. С ним-то и надо поступить как с главным противником: сокрушить неожиданным сногсшибательным ударом. Если на берегу ещё притаились члены воровской ватаги, они все окажутся в замешательстве. Итак, смелее действуй, Хабаров.
— Возьми на себя ту малявку, а я беру на себя вон того... — шепнул брату Ерофей и, нащупав в кармане полушубка увесистый кастет, приблизился к долговязому, произнёс невозмутимо: — Поделиться, говорите?
Не успел тот понять что-либо, как сильный удар кастетом обрушился на темя атамана. Ерофей был сильным человеком и обычно выходил победителем в кулачных боях с односельчанами, однако никогда не злоупотреблял своей недюжинной силой и первым в драку не лез. Шапка хоть и смягчила силу его удара, но всё же атаман потерял сознание и упал. Ерофей Павлович стал вязать вожжами поверженного противника, а Никифор тем временем управился с малым. Тот оказался увёртливым и даже успел выхватить из-под полы нож, попытался пырнуть Никифора, однако не ранил его, а только порезал полушубок. На помощь младшему Хабарову подбежал Донат. Вдвоём они скрутили и связали мужичонку.
К тому времени на высоком берегу показались ещё трое членов воровской шайки. Они размахивали руками, что-то угрожающе выкрикивали. Возможно, что другие члены воровской ватаги скрывались в лесу.
— Жди нападения, Ерофей Павлович, — сказал с тревогой Донат.
— Нападения не будет. Не посмеют, — спокойно возразил Ерофей. Он властно махнул рукой мужикам и зычно завопил: — Эй вы, божьи угодники. Слышите меня? Коли отважитесь приблизиться к нам, конец вашему атаману. Придушу его, яко щенка шелудивого.
Для пущей убедительности он помахал кистенём, который на всякий случай припрятал в санях под сиденьем. Разбойные люди на берегу стали переговариваться меж собой, но спуститься к обозу не решились. Связанного вожжами рослого атамана и щуплого мужичонку бросили на передние сани поверх мешков, и обоз тронулся. Некоторое время три мужика по берегу сопровождали обоз, но поотстали, а потом и вовсе исчезли. Нападать не решились.
До Великого Устюга оставалась малая часть пути, когда связанный по рукам и ногам атаман пришёл в себя и взмолился:
— Мил человек, отпустил бы ты меня, Христа ради.
— За какие такие добрые твои дела я должен отпустить тебя, злыдня и разбойника? — возразил Ерофей Павлович.
— Отпусти. Разве я покрал у тебя что?
— Не покрал, так собирался со всей своей воровской шайкой поживиться нашим обозом. По глазам вижу.
— Что же нас с Микешкой дальше-то ждёт?
— А ничего хорошего не ждёт. Уже это как воевода решит.
— Помилуй нас, мил человек. Тебе-то какой прок от того, что нас повесят?
— Самый прямой прок: двумя разбойниками на белом свете меньше станет. Подумал бы, тать непотребный, перед судом Божьим — как ты дошёл до жизни такой, до душегубства.
— Не от хорошей жизни, не от радостей. От нужды горемычной.
Плечистый атаман долго плакался, жаловался на горькую судьбу. Был он когда-то справным хозяином, владел землёй, усадьбой, да влез в долги к жадному купчине. Тот с помощью приказных отобрал у должника хозяйство, землю, сделал его кабальным. Не выдержав кабалы и нищеты, должник подался в бега, сколотил шайку из таких же обиженных. Она грабила богатых купцов, промышленников, бедноту старалась не трогать.
Ерофею Павловичу наскучили жалобы пленника, но жалобщика он не перебивал и даже проникся к нему сочувствием, раздумывал, отдавать ли пленника в руки властей. Подумав, сказал властно:
— Помолчал бы лучше, златоуст великий. Бог рассудит твои прегрешения. А я тебе не судья, — сказал Ерофей Павлович властно и развязал обоих пленников. — Сгиньте, злыдни поганые. И не попадайтесь в мои руки ещё раз. Коли попадётесь, башку откручу обоим. Понятно?
Освобождённые от пут сползли с саней, потягивались, разминая затёкшие конечности, и, ещё не уверовав в своё освобождение, не высказывая радости, засеменили к берегу. Микишка несколько раз оглянулся в сторону обоза.
— Пошто ты освободил этих разбойников? — спросил с упрёком Никифор.
— Не захотел брать грех на душу, — ответил Ерофей, — по велению высвободил, оба могли угодить в петлю.
— Туда им и дорога, — возразил Никифор.
— Пошто, братец, такая лютость? Разве не прав был этот человек, когда изрёк: не от хорошей жизни, мол, выходили они на большую дорогу. Пусть Господь будет им судьёй.
К вечеру обоз достиг Великого Устюга. Взошла луна — большой медно-красный диск с выщербленными краями. В окнах и оконцах домов тускло светились огоньки свечей, лучин и масляных плошек. Врезались в небо многочисленные купола и шпили церквей, увенчанные крестами. За гладкой каменной стеной сгрудились палаты воеводы, присутственные места, избы гарнизона. Город обрамляли рассыпанные в беспорядке избы посада. Здесь обитель ремесленного люда, мастеровых с лодейного двора, мелких торговцев и всякой голытьбы.
Обоз не стал направляться к городским воротам, охраняемым казаками-стражниками с алебардами и бердышами, свернул в лабиринт извилистых улочек посада и через некоторое время достиг избы Хабаровых. Дорога к ней братьям была знакома по неоднократным поездкам в город. Изба, как и большинство строений посада, топилась по-чёрному, но срублена была добротно — из вековой лиственницы, на высокой подклети, — а на задворках её высились амбары, хлевы, баня. Павел Хабаров неоднократно повторял сыновьям:
— Разбогатеем, переберёмся в Устюг. Усадьбу я возводил с думами о будущем.
Обоз был встречен громким гавканьем двух рыжих собак-лаек с острыми лисьими мордами. Но узрев в прибывших своих, собаки умолкли и стали ласкаться к Ерофею.
Заслышав скрип полозьев и конское ржание, из дома по крутой лестнице спустился во двор постоялец Игнат Свирин, корабельный мастер с лодейного двора, принадлежащего богатому промышленнику Югову, на которого трудилось не менее двух десятков корабелов.
Прижимистый Павел Хабаров держал постояльца не без малой для себя выгоды. И двор в устюжском посаде был под надёжным присмотром, и юговский корабельный мастер платил за проживание исправно, принося Хабарову доход.
Обоз едва въехал в просторный двор, как Игнат поспешил захлопнуть тяжёлые тесовые ворота и задвинуть засов. Ерофей с Никифором и Донатом распрягли коней, отвели их в конюшню. Сани с добром оставались во дворе под охраной собак. Только после этого Ерофей и его спутники вошли в дом. Наспех закусили они ломтями хлеба со свиным салом из дорожных припасов, выпили по жбану холодного хлебного кваса, предложенного Игнатом, и, усталые, не избежавшие дорожных происшествий, отправились на покой в одну из горниц. Семья Игната Свирина никогда её не занимала. Эта горница пустовала, готовая в любое время принять хозяев.
2. В Великом Устюге
Притомившиеся с дороги, Ерофей Павлович и его спутники проснулись поздно, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом. С улицы слышались чьи-то крики, звон бубенцов проезжавших мимо подвод. Со стороны лодейного двора доносились визг продольных пил и перестук топоров.
Первым проснулся Ерофей, прислушался к уличным звукам, окрикнул спутников:
— Подымайтесь, лежебоки. Хватит дрыхнуть...
Наспех позавтракали. Ерофей распорядился, чтобы Донат задал корм лошадям, сам же вместе с братом Никифором отправился в город по делам.
Сперва посетили дом промышленника Югова.
— Влас Тимофеевич давно отбыл на лодейный двор, — такими словами встретил их привратник, охранявший юговскую усадьбу.
Дом Югова, срубленный из толстой сосны, выделялся среди окрестных строений посада. Не дом — внушительные хоромы в два этажа на подклети с витыми колонночками. Мезонин был разукрашен затейливой резьбой. Сразу видно, что обитает здесь один из именитых богатеев города. Влас Тимофеевич не только промышлял пушного зверя, а точнее — содержал ватагу промысловиков и охотников, отправлявшихся во главе со своими предводителями за Каменный пояс, в Мангазею, на Обь и Иртыш. Ещё он содержал лодейный двор, где опытные и искусные корабелы мастерили лодки, ладьи, дощаники. Изделия юговских корабелов находили широкий спрос у местного купечества и промышленных людей.
Власа Югова братья Хабаровы встретили на берегу Сухоны у недостроенного дощаника, белевшего своей бортовой обшивкой. Промышленник зычным голосом распекал старого корабела, чем-то не угодившего ему.
— Отдохни малость, Влас Тимофеич, — остановил его Ерофей. — Низкий поклон тебе от родителя нашего.
— А, это ты, Ерофеюшка, с братцем своим, — отозвался Югов. — Мы вот всё трудимся в поте лица.
— Бог в помощь!
— С чем пожаловали?
— Со всякими припасами, кои потребны тебе.
— Видишь, сколько народа надобно прокормить, да и у меня самого семейка немалая. Стало быть, всё потребно. Старшенького моего снаряжаю на промысел. Сами-то вы не намереваетесь за Каменный пояс податься? В Мангазею хотя б?