— И что же надумал тамошний воевода?
— А вот что... Оживить поиски путей на Амур через Забайкалье и вступить в соприкосновение с нашим отрядом.
— Разумно.
— Воевода Пашков приказал, чтоб его служилый человек Колесников Василий, который должен был собирать ясак с туземных жителей вблизи Баргузинского острога, разведал пути к Амуру с западной стороны.
— А удалось это Колесникову?
— Вполне удалось. Его небольшой отряд служилых людей поднялся вверх по реке Селенге, а затем по притоку, речке Хилок, или Хилку. Здесь преодолели горный перевал и вышли в Индоге, впадавшей в Шилку. А это уже одна из двух рек, что, сливаясь воедино, образуют Амур. Побывал Колесников на шилкинском притоке Нерче. Места там заселены тунгусами. То тут, то там встречались ему их поселения.
— А ведь наши люди побывали тогдашней зимой на той же Шилке со стороны Амура. И вот же досада — не встретились с людьми Колесникова.
— Разминулись. Бывает такое.
— Наши люди вели переговоры с тунгусским князьком Гантимуром. Он был склонен принять русское подданство, выплачивать нам ясак. Да не успели они довести дело до конца. А люди Колесникова сделали Гантимура данником и собирают с его рода ясак.
— Им повезло больше.
— Что ещё, Третьяк, стало тебе известно?
— Встречался я с самим Колесниковым. Кланялся он тебе. Сведения, собранные в Забайкалье, считает зело важными. Послал подробную отписку с тремя своими людьми енисейскому воеводе Пашкову.
— Доброе дело сделал Василий.
— Потом я узнал, что в Енисейске его люди встретились в Дружиной Поповым и его спутниками. Попов с товарищами вёз твою отписку в Москву. Между ними была долгая беседа. В ней участвовал и Пашков. Он сделал своё заключение — твой отряд, Ерофей Павлович, подошёл с Лены к среднему и нижнему Амуру. А русские из Забайкалья вышли на Шилку и верхний Амур. Вот и получилось, что весь великий Амур открыт и освоен русскими. Вот такую отписку направил воевода с Дружиной Поповым в Сибирский приказ.
— Разумно поступил воевода, — сказал одобрительно Хабаров.
Енисейский воевода Пашков пользовался репутацией человека деятельного, инициативного и самостоятельного. Он не стал ждать реакции Москвы на свои донесения об открытиях в Забайкалье, а решил сразу же продолжать исследование и освоение вновь открытых земель. Особенно его привлекала река Шилка. Весной 1652 года, в то самое время, когда Хабаров и его отряд покидали Ачанский острожек, Пашков снарядил в Енисейске экспедицию во главе с Петром Бекетовым.
Бекетов, сын боярский, был довольно известной фигурой среди русских первопроходцев XVII века. Он стал основателем Якутска, организатором первых походов по Лене и её притокам. По заданию Енисейского воеводы он обследовал путь от реки Селенги на Шилку и для закрепления русской власти в Забайкалье построил острожки Усть-Прорвинский на Селенге и Иргенский — на озере Иргень. Отряд Бекетова — а было в нём 72 человека — состоял в основном из охочих людей, промысловиков, занимающихся соболиным промыслом. Бекетов ставил своей целью объясачивание местного населения, привлечение в русское подданство новых племён и родов. Позже в устье реки Нерчи при впадении её в Шилку был построен ещё один острог. Впоследствии на месте его возник город Нерчинск.
К возвращению отряда Хабарова в устье Зеи — осенью 1653 года — весь Амур от истоков Шилки и до его устья, впадения в Татарский пролив был освоен русскими и считался присоединённым к России. Его прибрежное население приняло русское подданство и обязалось выплачивать царю ясак.
13. Донос дьяка Стеншина.Над Хабаровым сгущаются тучи
Из Якутска на Амур неожиданно прибыл посыльный. Чин его Хабаров не сразу разобрал. Назвался он помощником подьячего при новом воеводе Акинфове. Представился он Хабарову как Сабельников.
— Откуда прозвание такое воинственное? — поинтересовался у незваного гостя Ерофей Павлович.
— Должно быть, кто-то из предков в войске служил, сабелькой размахивал. Я так думаю.
— С чем пожаловал на Амур?
— По поручению нового воеводы. Повелел мне проведать, как живётся тебе и твоим людям на Амур-реке, какие нужды накопились?
— Нужд у нас накопилось предостаточно. Сам увидишь. А что хорошего в Якутске?
— На старого воеводу Францбекова непрерывным потоком жалобы поступают. Особенно усердствует дьяк Стеншин. Вот новый воевода и разбирается.
— У воеводы с дьяком давнишние нелады. Я слыхивал, что начались они ещё в Москве.
— Верно. Стеншин служил в разных краях, разных приказах. Поднялся от рядового подьячего до дьяка. А Францбеков одно время служил в Швеции посольским агентом. А вернулся в Москву, в Посольский приказ, когда там проходила служба и Стеншина. Вот там они и повстречались, видимо, и повздорили крепко. Уж что они там не поделили — не ведаю. Оба великие корыстолюбцы. Видно, было, что не поделить. Всех подробностей их разлада я не знаю. Но Стеншин оказался человеком злопамятным, мстительным. Старые обиды Францбекову забыть не может.
— Как идёт передача дел в Якутске?
— Туго идёт. Новый воевода принимает у старого город, казённое имущество, деловые бумаги. Сверяет бумаги с наличной казной. И здесь полный разлад, в казне огромная денежная недостача. Францбеков пытается оправдываться.
— Что же он говорит в своё оправдание?
— Снаряжал-де поход на Амур. Потребовались огромные средства. Все, мол, эти расходы указаны в долговых расписках. А там тоже царит полная неразбериха. Поди узнай где казённая расписка, где свидетельство долга самому Францбекову.
— И что же решил новый воевода?
— А решил задержать Францбекова до полного расчёта либо дождаться приезда из Москвы специального дознавателя для расследования. Хитёр старый воевода, изворотлив. Сумел себя подать.
— Как же сумел себя подать?
— А вот так. Ты, говорит, посмотри, Акинфов, какой я тебе город оставляю. А Акинфов возражает: ты же, мол, застал его заново отстроенным. А Францбеков своё гнёт: правильно-де рассуждаешь, но не я ли украшал Якутск новыми зданиями, расширил гостиный двор, воздвиг новые башни на крепостной стене, новую звонницу к Троицкой церкви поставил. Акинфов-то возражает ему, спрашивает, пошто городской вал кое-где осыпался, городские стены кое-где нуждаются в ремонте? Что, мол, скажешь на это? А Францбеков опять своё: ты же о мелочах толкуешь. Какая же стена не может не покоситься, какой же городской вал не осыпается?
Дьяк Стеншин обратился к новому воеводе с набором жалоб на его предшественника. Ссоры Францбекова с дьяком начались почти сразу же по прибытии прежнего воеводы в Якутск. А этому предшествовали нелады в Москве, в Сибирском приказе. Воеводе было совсем не трудно убедиться, что Стеншин был нечист на руку, нередко запускал лапу в государственную казну. Францбеков придирчиво проверял деловые бумаги, финансовую отчётность, ясачные книги, за которые дьяк нёс прямую ответственность, потребовал от Стеншина в подтверждение расходов все денежные расписки. Многих расписок не оказалось, что дало основание воеводе заподозрить дьяка в лихоимстве, казнокрадстве, всяческих злоупотреблениях. Были достоверно установлены утайка со стороны дьяка соболиных шкурок и хищение Стеншиным значительной суммы денег. По распоряжению Францбекова в доме дьяка произвели обыск с участием свидетелей и обнаружили припрятанные там значительные суммы денег и соболиные шкурки.
Стеншина вызвали в приказную избу для дачи объяснений, сам Францбеков допрашивал его. Как сообщал Стеншин в своей жалобе на воеводу, Францбеков всячески унижал его, бил по щекам, а люди воеводы по его сигналу, повалили дьяка на землю и топтали ногами. Было ли это преувеличением? Возможно, и было, а может быть, обошлось без всяких преувеличений, ибо всё это отвечало духу своего времени.
После допроса часть имущества дьяка была конфискована, а его самого переселили из хорошего «дьячего Дома в худой казачий домишко» и некоторое время продержали в тюремной избе под охраной.
У читателя возникает неизбежный вопрос: как объяснить подобные поступки воеводы Францбекова? Сам корыстолюбец, казнокрад, мздоимец значительно более крупномасштабный, чем подчинённый ему дьяк, начинал свою деятельность в Якутске с суровых репрессий против проворовавшегося Стеншина?
Ответить на этот вопрос не так уж и трудно. Во-первых, сыграли свою роль старые счёты Францбекова с дьяком. Воевода хотел выглядеть в глазах своих подчинённых этаким блюстителем порядка и справедливости, суровым судьёй расхитителей и воришек, а сам тем временем думал о том, как обогатиться за счёт казны и мздоимства. Корыстолюбцем он был непревзойдённым.
Вышедший на свободу Стеншин сделал вид, что смирился, и старался не ссориться с воеводой, но сам плёл свою паутину, всё сильнее обволакивающую Францбекова. Собирал на него и близких к нему людей всякие компрометирующие материалы. Среди этих людей был и Ерофей Павлович Хабаров, которого Стеншин считал сообщником воеводы, а не жертвой его корыстных побуждений. К своим личным наблюдениям дьяк присовокупил и жалобы людей, чем-либо обиженных воеводой. А таких людей набиралось немало. Это были приказчики богатых купцов, которых Францбеков обкладывал грабительскими поборами, и богатые промысловики, недовольные тем, что их покрученики ушли в отряд Хабарова, не рассчитавшись с долгами прежним хозяевам.
Сабельников оказался открытым и говорливым человеком. Хабарову он откровенно рассказал о непростой обстановке в Якутске, о спорах между старым и новым воеводами. Дмитрий Андреевич Францбеков хорошо отзывался о Хабарове.
— Велика заслуга Хабарова, освоившего Амур, — заявил, он Акинфову.
— А вот твой дьяк плохо говорит о нём, — возразил новый воевода.
— Не слушай дьяка. Стеншин в воровстве уличён и обозлился на весь мир, на меня особливо. И за то, что я Ерофейку Хабарова добрым словом в своих отписках отметил. А он русскую славу принёс на дальние рубежи. Я так и в отписке в Сибирский приказ написал.