ла лавки стороной, а богачей в этих краях было немного.
Ерофей перезнакомился со многими торговыми людьми.
— Смотрю на тебя, мужик. Не впервой заглядываешь в мою лавку. Купил бы что-нибудь... — обратился к Хабарову владелец лавки, Бонифатий Голубов. — Глянь-ка, каков соболь! Да и лисица отменная.
— Гляжу и дивлюсь.
— А коли дивишься, почто не покупаешь?
— Другая цель у меня. Присматриваюсь, как идёт твоя торговля. Сам собираюсь отправиться на промысел. Хочу поразмыслить, стоит ли овчинка выделки.
— Это кому и как повезёт. И хватит ли у тебя терпения и выдержки. Промысел пушного зверя требует сноровки да меткости. Можешь ли ты метким выстрелом малому зверю в глаз угодить? Пушнина — не манна небесная, сама с неба не свалится.
— Вестимо. На такое и не надеюсь. Сам промышлял аль на купца работал?
— Сам набрал свою небольшую ватагу.
— И успешно промышлял?
— Как тебе сказать... Отправляясь на промысел, в долги влез. Задолжал промышленнику Югову. Знаешь такого?
— Ещё бы не знать. Батюшка мой Власу Тимофеевичу припасы съестные поставляет.
— Ох уж мне этот Власька...
— Чем он тебе не угодил?
— Мягко стелет, да постель его зело жестка. На ней все бока отлежишь. Едва в долговую кабалу не попал к Югову.
— Выкарабкался однако ж?
— Долгов мне насчитал... Пришлось добрую половину заготовленной пушнины в счёт погашения долга сему лиходею отдать. Покрученикам жалованье выплатил. А что мне осталось? С гулькин нос. Видишь, не зело разбогатеешь на такой торговле.
— Промышлял-то где?
— Попытался было обосноваться в Мангазее. Да там все окрестные урочища облюбовал сынок юговский, да другие именитые промышленники. Пришлось мне со своими подручниками податься на Енисей, где не так людно.
— Может быть, и моя дорожка туда ведёт?
— Не горячись, земляк. Здраво поразмысли сперва, стоит ли с промысловым делом связываться. Особливо старайся, чтобы в долговую кабалу не влезть.
— За добрый совет спасибо тебе, мил человек. Бог в помощь тебе.
Встречался Ерофей Павлович со многими торговцами пушниной, со скорняками. В одной из лавок гостиного двора встретил её владельца, именитого устюжанина Кронида Грохотова. Хабаров его никак не заинтересовал, и Кронид надменно отмалчивался, но когда Ерофей Павлович проговорился, что подумывает, не последовать ли примеру других промышленников и не отправиться ли в Мангазею, купец оживился и стал разговорчив.
— Коли интересует тебя пушной промысел, берись за дело, — сказал он. — Поступай ко мне на службу. Мне нужны здоровые, молодые мужики. В накладе не останешься.
— Как батюшка решит, — уклончиво ответил Ерофей.
— Вот и скажи своему батюшке... Служить Крониду Грохотову каждый за честь сочтёт. Конторы моего торгового дома встретишь и в Архангельске, и в Вологде. Дружим домами со Строгановыми. Слышал о такой фамилии?
— Слышал, конечно.
— Сам-то откуда родом? Из каких?
— Родом из деревни Дмитриеве, что на Сухоне. Там у батюшки моего хозяйство. Снабжает припасами устюжских именитых людей, Власа Югова и Худякова. Люди в Устюге известные.
— Стало быть, твоя семья не из голытьбы.
— Да вроде бы.
— Такие мне подходят. Подумай над моими словами.
3. Дорога в Мангазею
Февраль подходил к концу. Лютые зимние месяцы миновали. И хотя весна ещё не давала о себе знать, и крепкий лёд по-прежнему сковывал реки, днём на солнцепёке на дорогах образовывались лужицы, которые с наступлением сумерек покрывались коркой льда. Весна обещала быть ранней.
Ерофей Павлович засобирался домой. Купил перед отъездом гостинцев для малых ребятишек, братьев и сестёр. Их в семье Павла Хабарова был целый выводок. Показал кузнецу лошадь, тот посоветовал сменить расслоившуюся подкову на правом переднем копыте.
Выехал из Великого Устюга рано поутру, спустившись на лёд Сухоны. Памятуя о неприятном происшествии, Хабаров хотел пристать к какому-нибудь обозу, направлявшемуся в сторону Вологды, но, как назло, в последние дни в этом направлении ни один обоз не выходил из города. И Ерофей Павлович рискнул отправиться в путь один, спрятав из предосторожности под полушубок кинжал, а под охапкой сена — кистень. Дорога, казалось, не предвещала неприятностей. Сперва по берегам Сухоны мелькали частые деревни и выселки, потом пошли лесные опушки, подступавшие к самому берегу.
Начали сгущаться сумерки, когда с левого берега раздался оглушительный свист. Было ясно, что свистит не один человек, а целая шайка. Хабаров непроизвольно перекрестился, ожидая худшего. Худшее и случилось. По крутому откосу съехал на лёд плечистый верзила в видавшем виды полушубке, а на верху выстроилась вереница мужиков. «Лихие людишки, — подумал Хабаров. — А верзила в драном полушубке, кажется, мне знаком». Тем временем верзила спешным шагом направился к саням.
«Вот те на. Это тот самый ушкуйник, который повстречался нам по дороге в Устюг, — подумал Хабаров. — Плохо моё дело. Я один, а их — не менее десятка».
— Ну, здравствуй, мужик, — сказал вызывающе верзила. Он подошёл к саням, крепкой хваткой взял лошадь за узду и остановил её. — Узнаешь?
— Узнаю.
— Старый знакомый, а я не ведаю, как тебя прозывают. Назвался бы.
— Ерофей Хабаров, коли тебе сие интересно, — стараясь сохранять спокойствие, сказал он.
— Ерофей Хабаров, — отчётливо повторил ушкуйник. — А я... пусть буду для тебя Кузька по прозвищу... А впрочем, прозвище тебе знать не обязательно. Их у меня несколько.
— Кузьма, значит. И с чем пожаловал?
— Да вот... Хотел низкий поклон тебе отвесить и выказать благодарность. Оказывается, ты добрый человек. Отпустил меня на все четыре стороны, а мог бы и воеводским приставам передать, чтоб вздёрнули меня на высоком дереве.
— Мог бы, да не захотел этого делать.
— Что ж так?
— Не душегуб я. Наверное, Кузьма, не от хорошей жизни ты в разбой подался. И не я, ни приставы, ни сам воевода, тебе не судья. Бог тебя рассудит и воздаст за дела твои.
— А ты хорошо рассуждаешь, Ерофеюшка. Ребята мои советовали тебя придушить и в прорубь спустить. А я полагаю — негоже.
— Это уж как тебе будет угодно.
— Угодно, чтоб ты ехал скорее своей дорогой.
— Спасибо тебе. Коли есть желание выслушать меня, то скажу...
— На путь истинный наставлять станешь?
— А ты хотел бы всю жизнь по лесам бродяжничать, да на большую дорогу с кистенём выходить?
— А что ты предлагаешь мне взамен?
— Не хотел бы в Сибирь, в Мангазею податься на промысел? Свою ватагу завести. Пушного зверя промышлять. Человек ты, как я погляжу, здоровый, дерзкий, наверное, находчивый. Промысловая служба наверняка пришлась бы тебе по душе.
— А если соглашусь? Где тебя найду?
— В городе спросишь церковь Иоанна Богослова. Это наш приходский храм. А там каждый тебе покажет усадьбу Хабаровых.
— А что мне со своей братвой делать?
— Одного ещё мог бы взять. А остальные пусть сами позаботятся о себе. Могут поверстаться на казённую службу в Сибирь. Сам узрел, как это делается. Либо уйти за Каменный пояс с какой-нибудь промысловой командой.
— Ишь ты какой скорый! всё за нас решил.
— Сами решайте, а теперешняя житуха доведёт вас каждого до петли.
— Стращаешь, Ерофейка.
— А это понимай как знаешь.
Кузьма оглушительно свистнул. Ему отозвались все его сообщники. Атаман проворно взобрался по крутому склону на высокий берег. И мига не прошло, а он и вся его команда исчезли, словно их и не было. Ерофей Павлович взялся за поводья и продолжил свой путь.
Ночевал Хабаров снова у свояка. О встрече с ушкуйниками и их атаманом Кузькой рассказывать ему не стал, ничего не сообщил по возвращении домой и отцу.
Павел Хабаров встретил старшего сына сдержанно и сразу же приступил к деловому разговору.
— По возрасту ты зрелый мужик, Ерофейка. Пора бы тебе за самостоятельное дело браться.
— И я так думаю, — в тон ему ответил Ерофей.
— Это хорошо, что ты так думаешь. И каковы твои намерения?
— Своими глазами видел, как люди из воеводской канцелярии верстают мужиков на государеву службу в Сибирь.
— Такая служба тебя манит?
— Нет, батя. Я этого не могу сказать. Не по мне она, такая служба. Хотел бы самостоятельность обрести. А коли ты казаком сибирского войска стал, над тобой поставлен десятник, над десятником — сотник, над ними — атаман. А над всем казачьим войском стоит воевода. Над каждым рядовым казаком несть числа начальников.
— И что же ты надумал, коли казачья служба не по тебе?
— Предпочёл бы стать вольным промысловиком. Промышлял бы пушного зверя. Расспрашивал я многих промышленных людей, и Югова тоже. Сынок его собирается податься по весенней воде на Мангазею.
— Хочешь к его людям присоединиться?
— Вовсе нет. По моему разумению, сие негоже.
— Что же, по твоему разумению, гоже? — с ехидцей поинтересовался Павел Хабаров.
— Хотелось бы самостийность проявить, ни от каких хозяев не зависеть.
— Ишь ты, каков самостийник выискался.
— Промысел пушного зверя дело прибыльное. К чему делиться прибылью с теми же Юговыми?
— Почто такая уверенность в прибыльности?
— Обошёл все лавки гостиного двора. Узрел, как купцы наживаются на продаже пушнины. Особливо в цене соболь, горностай, чернобурая лисица. Большущие партии пушнины идут в Первопрестольную. Там на неё великий спрос.
— Значит, в Мангазею рвёшься? Люба тебе она?
— Люба. Сознаюсь. А коли тесно станет на Мангазейской земле, подался бы на Енисей, в Таймырскую землю. Сия землица ещё мало исхожена промысловиками.
— Почто так разумеешь?
— Со многими промышленными людьми толковал. От них и узнал о тамошних краях. И призадумался.