Люди, верные Зиновьеву, никого не подпускали к этим судам и к их таинственному грузу. Вспомнив об этом, Ерофей Павлович предположил, что Зиновьев, узнав от казака, с которым Хабаров был не в ладах, о припрятанных порохе и свинце, решил откопать ценное имущество.
Своими предположениями Хабаров поделился с Фёдором Пущиным.
— Ты уверен, что Зиновьев на такое способен? — спросил Пущин и услышал ответ.
— Вполне уверен. Митька нечист на руку и великий корыстолюбец. В этом я смог убедиться.
— Не заблуждаешься?
— С чего бы мне заблуждаться?
— Зачем же Митьке понадобились порох и свинец?
— Ради личной корысти. Чтоб сбыть промысловикам и казакам сию находку и получить за это немалую мзду.
— Расскажи об этом воеводе, тогда с тебя вина снимется.
— Не уверен, что снимется. А воеводе я всё расскажу.
Пущин уже почти поверил Ерофею Павловичу, но сдержанно ответил ему, что сам он не правомочен судить, виноват Зиновьев или нет, и что он вынужден доставить Хабарова в Якутск для воеводского разбирательства.
— Вези меня к воеводе, коли на то твоё право, — ответил на это Хабаров. — Эх, Федя, немного ты меня не довёз до Амура-батюшки. Истосковался я по великой реке. Отдал бы тебе половину оставшейся мне жизни за одну возможность взглянуть на неё.
— Полжизни мне твоей не надо. Помнят тебя на Амуре добрым словом. Наслышан, от племянника твоего Петриловского. Моя бы воля...
Фёдор Пущин не договорил, а только тяжело вздохнул. Ерофею Павловичу он сочувствовал, но в то же время был усердным служакой и подчинялся распоряжениям всесильного якутского воеводы.
— Собираемся в обратный путь, — сухо сказал он. — Передам тебя воеводе. Пусть сам решает, как с тобой поступить.
— Поплывём в Якутск, Федюшка. Стражу держи наготове. Чтоб не сбежал, если бы и захотел, — горько пошутил Хабаров.
— Зря ершишься, — одёрнул его Пущин, — мужики тебе сочувствуют. Разве кто-нибудь тебя обидел?
— Да нет. Это я шучу.
Где-то посреди плавания по Олёкме на правом берегу заметили людей, устроившихся на отдых. Должно быть, купцы или казаки, возвращавшиеся с Амура, сделали привал и готовили пищу у костров. Пущин дал команду пристать к берегу и тоже сделать привал. Как только высадился на берег Хабаров, к нему подбежал с радостными возгласами человек:
— Ерофей Павлович! Радость-то какая. Свиделись!
— Федька, Серебряник, — отозвался Хабаров, увидев человека, который служил в его амурском отряде.
— Верно, Серебряник. Так прозвали меня за мои труды праведные.
Ерофей Павлович представил Феодора Пущину:
— Тоже Феодор, тёзка твой. Рудознатец. Поручили ему искать серебро на Амуре.
— И нашёл? — спросил его с любопытством Пущин.
— А как же! Целый мешок находок везу.
— Показал бы.
Серебряник вынул из лодки увесистый мешок и извлёк из него шероховатый кусок серебряной руды.
— Глянь-ка! Сверкает, яко солнышко, — сказал с гордостью Серебряник, протягивая кусок руды сперва Хабарову, потом Пущину.
Оба разбирались в рудах и признали, что в их руках истинно руда серебряная. По поручению якутского воеводы Пущин в недавние годы искал серебро на Амуре и хорошо усвоил все внешние признаки серебряных руд.
— Куда же теперь, рудознатец, путь держишь? — спросил он нового знакомого.
— Известно, куда: посылали меня из Якутска, и путь буду держать туда же. Перед воеводой похвастаю.
— Тогда перебирайся к нам, в наш дощаник, — предложил тоном приказа Феодор Пущин. Серебряник не стал противиться. Казаки щедро накормили его.
Якутский воевода проявил большой интерес к Федьке Серебрянику. Вызвал его к себе вместе с Пущиным, долго рассматривал образцы руды, поднимал их на ладони, приговаривая: «Знатно!»
Хабарову воевода наказал передать, чтоб ждал вызова и готовился. Ерофей Павлович поселился у племянника Петриловского. Невдалеке от его дома поселилась и дочь Ерофея Павловича Наталья с малыми детьми. Муж её пребывал в отъезде, его послали собирать ясак с вилюйских якутов. Семья Натальи пока не разжилась собственной избой и снимала часть дома у одного старого казака, где приходилось ютиться в тесноте. Хабаров решил не стеснять дочь и поэтому предпочёл остановиться у племянника. Воевода для порядка выставил перед домом Петриловского казака, вооружённого бердышом. Пусть Ерофей Павлович почувствует себя на положении узника.
Воевода принял Хабарова только на третий день, бросил коротко:
— Рассказывай!
— Что рассказывать? Выходит, что поездка наша на Тугирский волок была зряшной. Не смогли мы воспользоваться казной. Кто-то воспользовался ею до нас.
— Подозреваешь кого-нибудь в хищении?
— Улики есть против одного человека, но верны ли они, сказать с точностью не смогу.
— Напиши об этом. Пошлём твоё письмо в Сибирский приказ. Пусть там разбираются и ищут виновных. Поговорим теперь о другом.
— Слушаю, воевода.
— Слушай и наматывай на ус. За тобой числится долг. Зело великий долг. Ты дважды снабжал свой отряд казённым имуществом.
— Было такое дело. Но частично я свои долги казне возместил.
— Вот именно, что только частично возместил! А ещё за тобой числится великая сумма — четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей и ещё два алтына.
— Откуда такой великий долг?
— А это у тебя надо спросить. В конторских книгах записаны все твои долги и расчёты с казной. Я распорядился в счёт погашения твоих долгов отнять у тебя чечуйскую мельницу. Её мы оценили в триста тридцать рублей.
— Пошто так мало? Мельница дороже стоит.
— Постой, не перебивай. Вычти эту сумму из общего твоего долга и увидишь, что за тобой ещё немалый долг останется. Пришлось мне распорядиться потормошить твою охотничью артель и отобрать у ней в казну пушнину — всего два сорока и двадцать восемь соболей.
— Пощади, батюшка воевода. Как мне после этого жить?
— Не знаю, как тебе жить, бедняга. При твоих зело великих долгах казне я вправе забрать у тебя всю деревню Хабаровку вместе с избами, амбарами, пашнями, скотиной.
— Это же разорение! Заставишь меня идти по миру!
Спор Хабарова с воеводой оказался долгим и напряжённым. В конце концов Ерофей Павлович прибег к последней хитрости.
— А зачем тебе пускать Ерофейку по миру? Какой тебе прок от нищего Ерофейки? Давай договоримся полюбовно, чтоб и тебе была выгода и мне.
— Что ты предлагаешь?
— А вот что. Я согласен выплачивать воеводству долги частями. Долги признаю сполна. Ежегодно будешь получать от меня по тысяче пудов хлеба, собранного с моих пашен. Ведь твои казаки нуждаются в прокорме.
Воевода задумался и не сразу ответил.
— Добро. Пусть будет по-твоему, Ерофейка.
— Это ещё не всё, воевода.
— Что ты ещё хочешь от меня?
— Ты беспрепятственно пропускаешь на олёкминские промыслы моих людей и не посягаешь на добытых ими соболей.
— Ишь ты.
— Мы же стараемся для государевой казны.
— Коли для государевой...
Воевода согласился и с этим условием, но выдвинул своё, жёсткое.
— Соглашусь с тобой, Хабаров, коли ты найдёшь поручителей, которые бы за тебя отвечали своим имуществом.
— Найду таких людей среди моих бывших соратников. Хотя бы в Илимске. Отпусти меня туда. Привезу тебе поручительства.
— Отпущу тебя, но в сопровождении Федьки Пущина и отряда казаков.
— Надзиратели мои. Опасаешься, как бы не сбежал?
— А понимай, как тебе угодно. А если говорить серьёзно... У меня нет полной уверенности, что такое поручительство тебе дадут. С какой бы стати? В таком случае Федька Пущин привезёт тебя обратно в Якутск. И ты станешь узником.
— Согласен с твоим условием, воевода, ибо верю, что в Илимске найдётся немало людей, кои питают ко мне доброе расположение.
Уверенность Ерофея Павловича подтвердилась. В Илимске среди казаков нашлось немало друзей и бывших соратников Хабарова. Они без колебаний написали ему поручительство.
Возвращался Хабаров из Илимска вольным человеком. Великий надзор с него был снят, о чём торжественно объявил Пущин. Ерофей Павлович вернулся в Хабаровку, где загрузил несколько дощаников хлебом и отправил в Якутск.
— Передай воеводе, Ерофейка держит слово, — сказал он Пущину. — Ждите будущей осенью новой партии хлеба.
Отгрузив хлеб в Якутск, Хабаров задумался. Его захватила другая серьёзная забота. Когда он спорил, рядился с воеводой, свидетель их беседы, дьяк воеводства, заметил:
— Ерофей в возрасте. Успеет ли со всеми долгами рассчитаться перед воеводством?
— А коли не успеет, уйдёт в мир иной, должок перейдёт к сыновьям, — ответил на это воевода.
Ерофей Павлович вспомнил об этом разговоре и сказал сам себе:
— Как бы не так! Не быть по-твоему, воевода.
— Послушайте, сыны мои... — начал он говорить, пригласив обоих сыновей для доверительной беседы. — Отец ваш человек старый, хворый. Сколько мне ещё отпущено годков, одному Всевышнему ведомо. После меня останется великий долг казне. Коли, не успею восполнить его при жизни, долг ляжет на вас, ежели мы с вами живём одним хозяйством. Для вас, сыны мои, этот долг может оказаться непосильным. Давайте вместе подумаем, как избежать такого, как нам поступить.
Хабаров выдержал паузу. Сыновья помалкивали, ожидая решения отца.
— Не догадываетесь, сыны, что я вам скажу?
— Нет, отец, — ответил старший Андрей.
— Не вижу из сего скверного дела выхода, кроме одного-единственного. Вы отделяетесь и ведёте самостоятельные хозяйства. Стало быть, перестанете считаться моими наследниками. Тогда моё долговое бремя вас никак не касаемо. Понятно?
— Понятно, — ответил Андрей.
— Тебя, Андрюха, как старшего сына, поверстаем в дети боярские по Илимску. Служи там усердно. А ты, Максимка, имеешь пристрастие к землепашеству.